Перевернутое сознание

Помочив лицо, я снова попробовал шевельнуть рукой. Результат был нулевой. Опять подкатила пугающая мысль об ампутации. Захотелось посмотреть на раны, но я не мог этого сделать сейчас. Выходя из туалета увидел отца Серого, я кивнул ему и сказал: «Здрасте», он хмуро зыркнул на меня и проплелся в одних трусах на кухню, шаркая ногами, точно девяностолетний пердун.

Я поблагодарил Серого за то, что позволил переконтовать ночь у него. На что он ответил: «Да ладно, чё такого-то». Хотя сам про себя, вероятно, подумал: «Но на больше здесь ты не останешься и не мечтай. На хрен надо такого счастья».

Плетясь в вонючую уродскую школу, в которой мне оставалось томиться чуть более месяца и после которой я не знал, что мне делать дальше, я думал, что сказать Натали, как извиниться. В голову почти ничего не приходило стоящего. Я боялся, что она разорется, а в том состоянии, в котором я тогда был, это мне надо было меньше всего на свете.

Нэт не станет этого делать. Она нормальная. Это ты орешь и психуешь из-за всякой ерунды.

ИЗВИНЯТЬСЯ, ЧТОБЫ ПОПРАВИТЬ РАЗРУШЕННОЕ, ТРУДНО И ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ ПОСЛАТЬ ВСЕ ИЗВИНЕНИЯ К ЧЕРТУ И НЕ ДЕЛАТЬ ЭТОГО, ПОТОМУ ЧТО БОИШЬСЯ И НЕ ЗНАЕШЬ, КАК ВСЕ ВЫЙДЕТ, НО ВСЕ ЖЕ, ПЕРЕЛОМИВ СЕБЯ, ВИДИШЬ, ЧТО ВСЕ ПОЛУЧИЛОСЬ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК ТЫ ДУМАЛ – ГОРАЗДО ЛУЧШЕ, А САМОЕ ГЛАВНОЕ ОБРЕТАЕШЬ СНОВА СПОКОЙСТВИЕ И СЛЕГКА ОКРЫЛЯЮЩУЮ РАДОСТЬ.

«Нэт – Я взял ее за руку, потому что она хотела пройти дальше.

«Что тебе?»

«Извини меня, – голос у меня подрагивал, – я был настоящим говнюком. – Я перестал думать о том, как отнесется ко мне Натали, я просто решил сказать, что действительно у меня было в ту минуту на сердце, и плевать на все. Я выскажусь, и тогда хоть не буду чувствовать себя так виновато. – Ты тогда мне было так хреново. Ты мне хотела помочь, а я так к тебе отнесся. Не знаю, почему я так сделал. – Я отпустил пальцы Нэт. Подумал, что она сейчас уйдет, но она не уходила. Мы стояли в левом крыле третьего этажа, и там было всегда всех тише, а особенно вначале учебного нудятского дня. – Я прошу у тебя прощения. Ты можешь так со мной и не разговаривать, наверно, это и правильно. Я только хотел сказать, что мне жаль».

Возле нас прошли три девчонки из класса десятого, а в конце крыла стоял парень с рюкзаком, на котором красным была сделана надпись: «Ария». Я чувствовал обалденное смущение и боязнь, говоря Нэт все это, и мне хотелось бежать без оглядки, но бывает редкое время, что я даю Фрэссерам, фобиям и страхам пинок под зад и ломаю барьеры, которые потом появляются вновь.

«Стой, Дим». – Я обернулся. Натали направлялась ко мне. Как же она завораживающе двигалась. Ее черные волосы с кудряшками немного приподнимались. В зеленоватых глазах я не увидел больше дымки грусти или некой тоски, в них появился какой-то святящийся огонек. Она чуть заметно улыбалась (как прекрасна была эта улыбка!), ее щеки чуть приподнялись. А самое главное глаза – кроме светящегося огонька, в них было еще что-то. Удовлетворенность, что с ней поделились своими чувствами? Что ее ценят? Любовь? Умиротворенность, будто на ее доброе сердце полили бальзам? Мне очень-очень трудно сказать наверняка. Нелегко описать то, что я увидел в ее глазах. Это надо только увидеть, и тогда лишь можно понять полностью это согревающее, ошеломляющее чувство. Вероятно, хороший муж, который сделал все так, как обожает его жена, который не брюзжал и не попрекал ее, а сделал все, как она любит, так, как ей это приятно, видит в ее глазах нечто подобное, а то и что-нибудь намного лучше. И она готова быть лучше, потому что видит любовь к себе и что ею дорожат. Должно быть, если бы кто-нибудь читал мои записи в дневнике, к примеру, какой-нибудь мужик лет сорока, или женщина, то он (или она) сказал(а) бы: «Как этот сопляк семнадцати лет может говорить о семье, сравнивать что-то с ней, когда у него этого и в помине не было?». Но я и не сравниваю: лишь предполагаю или даже, можно сказать, мечтаю или воображаю. Это легко представить. Все хотят подобного, но не у всех оно имеется. Все знают, как должно все быть и могут говорить и поправлять друг друга, но в итоге порождаются лишь упреки и злоба, потому что ждут, что первый шаг должен сделать кто-нибудь другой.

ПОСТРОИТЬ КРЕПКИЙ УЮТНЫЙ ТЕПЛЫЙ ДОМ – ОФИГЕННО СЛОЖНЯЦКАЯ ЗАДАЧКА

Я замер, глядя в глаза Натали. Старался даже не дышать, боясь, что все испорчу. Бывает, мне кажется, что я годен-то только на то, чтобы все портить и разрушать. Натали и меня разделяло совсем ничего. Я почувствовал ее дыхание. Потом она меня обняла. Я почувствовал дурманящий мое сознание запах, исходящий от каждой частички ее тела. Она положила мне голову на плечо (на правое). Я обнял ее правой рукой. Вначале неуверенно и робко, но затем крепко. Все перестало быть: парень в конце крыла с рюкзаком, на котором была надпись «Ария», проходившие мимо узники учебно-исправительного учреждения. Мы будто перенеслись на лужайку перед домиком за кронами деревьев, который я выстроил в своем неуемном воображении.

Я собирался рассказать Нэт о том, что у нас приключилось с ДУБЛИКАТОМ папочки. Отрицать то, что я надеялся, что она предложит мне переночевать хотя бы ночку у нее, было бы враньем. Да и перед кем мне врать? Перед дневником? Он не судья – хороший слушатель.

Когда я закончил свой рассказ у крайнего окна рекреации третьего этажа, в глазах Натали я увидел сострадание, и она предложила ночевать у нее какое-то время, пока у меня все не выяснится. Я спросил, не будет ли ее мать против. Нэт мотнула головой. Я поцеловал ее.

Я начал сам обрабатывать раны, которые загноились, но Натали взяла у меня пузырек с перекисью водорода и марлю, смоченную в теплой воде.

«Дай мне». – Нэт протянула вперед руку (ногти у нее были покрашены в темно-красный цвет).

«Да я сам…».

«Помолчи. Усек?».

«Усек». – Ответил я устало и отдал ей марлю.

У меня пробежал до кайфа приятный холодок от осознания того, что Нэт хочет помочь. Ее никто не принуждает, не упрашивает, а она само этого хочет, хочет помочь. Когда для тебя что-то делают не из-за того, что им от тебя что-то нужно (и поэтому они такие миленькие с тобой), не ради престижа (если тусуешься с ним, то значит, ты крутой, с тобой считаются и в глазах других ты уже что-то представляешь), а потому, что ты им нравишься, как человек, нравятся твои качества, и поэтому они хотят сделать для тебя что-то – то это поистине превосходно и вряд ли с чем сравнимо. Мое воображение снова начало играть со мной: я снова на какой-то сладкий теплый момент представил, что мы с Натали женаты.

Когда Натали проводила очень осторожно, точно фея волшебной палочкой, по руке, боли я практически не чувствовал. Про другие рубцы она ничего не спросила. Я решил, что когда раны, нанесенные мне ублюдком ДУБЛИКАТОМ чуток попройдут, рассказать ей о них, о ДУБЛИКАТАХ, Фрэссерах и том, что я вижу из-за них. Я правда сделаю это. Я готов. Плевать, что она подумает. Меня это уже не так и волнует. Наверно, наши намерения и мысли, когда мы только-только о них думаем весьма хрупкие, но по прошествии некоторого времени они обретают плоть и не рисуются нашему уму какими-нибудь неосуществимыми, мы словно привыкаем к ним, и уже не сложно их исполнить.

Я дотащился до ванны Нэт (она у них была отдельная, не то, что у нас: сортир и ванна все вместе, два в одном так сказать). Там она полила на раны водород, а потом помазала зеленкой. В глазах у меня потемнело от щипания, но Натали так ласкающе дула, что ощущение какого-то удушья и дурноты отступило, и осталась только неприятное чувство жжения. Из одной раны в плече выступила кровь. Они были такие уродливые, так что, глядя на них, меня даже повело. Мне стало жаль себя, к горлу подвалил ком.

«Уродство, да?» – Спросил я, все еще морщась от жжения, у Нэт.

Она ничего не ответила, заклеивая последнюю рану пластырем. Тупой был вопрос – естественно, это было уродственно. Вопрос, не требующий доказательств, то есть, не требующий ответа, ха! Когда все было закончено, я отправился спать. На полу. Но спалось мне в комнате Натали гораздо комфортнее, чем у Серого.

Сегодня я не таскался в поганую тюрягу. Ныла рука. Но, несмотря на все это, я записал дальнейшие события моей рутины – хотя после всего, что произошло за последние дни, это уже не назовешь рутиной. Пока я писал, то и дело клонило в сон. Меня часто стало клонить в сон. Засыпаешь и будто отключаешься, не думаешь, не страдаешь, будто плывешь по спокойной реке или летишь в высоком небе, где не дует ни один ветерок.

Натали должна скоро вернуться из этой вонючей школы. До ее прихода я полежу на ее манящей меня кроватке. Она так и говорит: «Эй, Диман, забирайся на меня и полежи, сосни часок, ведь ты так измотан, бедняга». А Нэт вернется, я сползу на пол.

Бен, дружище, если бы был рядом со мной сейчас, это было бы весьма кстати.

МЫСЛИ О СМЕРТИ И САМОУБИЙСТВЕ ИСЧЕЗЛИ, БУДТО ОНИ НИКОГДА И НЕ БЫЛИ МОИМИ ПРИЯТЕЛЯМИ. ПРИШЛА РАДОСТЬ, ЧАСТИЧНОЕ СПОКОЙСТВИЕ И УСЫПЛЯЮЩАЯ ЛЕНЬ.

НЕВЕРИЕ В ПРОИСХОДЯЩЕЕ СОМНЕНИЯ ПАНИКА

ЖЕЛАНИЕ ИМЕТЬ СМЫСЛ И БЫТЬ НУЖНЫМ

ОДИНОЧЕСТВО БЕЖИТ ПРОЧЬ, КОГДА ТЫ НЕ ОДИН

Часть 2

Воспоминания – единственное,

что порой остается

Немногие сознают, какие чудесные горизонты раскрываются в историях и мечтах юности. Дети, слушая и мечтая, осмысливают все лишь наполовину, а когда уже взрослыми мы пытаемся что-то вспомнить, воспоминания получаются скучными и прозаичными, ибо мы уже отравлены ядом жизни.

«Селефаис»

Г. Лавкрафт

И тут я заплакал. Отец, который был самым лучшим и добрым из людей, тут же подхватил меня на руки, снял с сиденья, стал утешать, а потом понес к машине.

Он нес меня на руках, прижав к плечу, и я смотрел, как удаляется, уменьшается грузовик, одиноко стоявший в поле с огромным, разверстым, точно пасть, радиатором, темной круглой дырой в том месте, куда полагалось вставлять заводную рукоятку, – дыра напоминала пустую глазницу. И мне захотелось рассказать отцу, что там я почувствовал запах крови и именно потому заплакал. Но я почему-то не смог. И еще, думаю, он бы мне просто не поверил.

«Грузовик дяди Отто»

Стивен Кинг

Здравствуй, отец. Я вспоминаю старые времена: на мне был метр с кепкой, и весил я футов шестьдесят, но я был твой сын. По утрам в субботу я ездил на работу с папой. Мы залезали в тот большой зеленый грузовик, мне о казался самым большим грузовиком на свете, пап. Помню, как важна была наша работа: если бы не мы, люди замерзли бы на смерть. Ты для меня был самым сильным. Помнишь наши любительские фильмы – мама одевалась как Лоретта Янг? Мороженое? Футбол? Уайна? Тунец? И как я уехал в Калифорнию, а потом вернулся с ФБР на хвосте? Тот агент Траут, когда он встал на колени, чтобы обуть меня, ты сказал…

Это мое дело, сволочь, надевать сыну ботинки.

… Ты хорошо сказал. Очень хорошо. Ты помнишь? А когда ты сказал мне, что деньги – это фикция. Да-а, старина. Мне сорок два года, а я наконец-то понял, что ты хотел мне сказать, наконец-то я понял. Через столько лет. Ты лучше всех. Жаль, я так мало для тебя сделал, мы так мало виделись. В общем: пусть ветер всегда дует тебе в спину, а солнце светит в лицо, и пусть ветры судьбы вознесут тебя, чтобы ты плясал среди звезд.

Плясал среди звезд.

Я люблю тебя. Твой Джордж.

«Кокаин»

Режиссер Тед Демм

– У вас никогда не возникало желание наложить на себя руки? – спросила она, бросив на меня яростный взгляд. – Особенно когда вам казалось, что люди плохо к вам относятся и смеются над вами? И никто не хочет вас понять, посочувствовать вам? Вы можете представить себе, каково это – есть, есть, есть, ненавидеть себя за это и есть вновь?

«Свадебный джаз»