Перевернутое сознание

Стивен Кинг

И тут я вытащил из кармана расписание и стал его читать, чтобы прекратить это вранье. Я как начну врать, так часами не могу остановиться. Буквально часами.

Вообще смотреть на них было приятно, вы меня понимаете. Приятно и вместе с тем как-то грустно, потому что все время думалось: а что с ними со всеми будет? Ну, окончат они свои колледжи, пансионы. Я подумал, что большинство, наверно, выйдут замуж за каких-нибудь гнусных типов. За таких типов, которые только и знают, что хвастать, сколько миль они могут сделать на своей дурацкой машине, истратив всего галлон горючего. За таких типов, которые обижаются как маленькие, когда их обыгрываешь не только в гольф, но и в какую-нибудь дурацкую игру вроде пинг-понга. За очень подлых типов. За типов, которые никогда ни одной книжки не читают. За ужасно нудных типов. Впрочем, это понятие относительно, кого можно считать занудой, а кого – нет.

Я иногда ночь не спал, все боялся – вдруг я тоже стану психом?

В такой гнусной школе я еще никогда не учился. Все напоказ. Все притворство. Или подлость. Такого скопления подлецов я в жизни не встречал.

– Пропасть, в которую ты летишь, – ужасная пропасть, опасная. Тот, кто в нее падает, никогда не почувствует дна. Он падает, падает без конца. Это бывает с людьми, которые в какой-то момент своей жизни стали искать то, чего им не может дать их привычное окружение. Вернее, они думали, что в привычном окружении они ничего для себя найти не могут. И они перестали искать. Перестали искать, даже не делая попытки что-нибудь найти. Ты следишь за моей мыслью?

«Над пропастью во ржи»

Джером Д. Сэлинджер

Я стоял и глядел ему вслед, глядел, как он изо всех сил толкает ногами землю, как мелькают подошвы его кед. Я люблю его. Что-то есть в его лице и иногда в том, как он смотрит на меня, от чего мне начинает казаться, что в жизни все в порядке. Конечно, это ложь: в нашем мире никогда не бывает все в порядке и никогда не было. Но мой сын дает мне возможность поверить в эту ложь.

Наверное, года два уже прошло с тех пор, как его в последний раз возили на детском сиденье тележки для продуктов. Эти маленькие вехи проходят мимо, и мы не замечаем их, а когда перемены вдруг все-таки доходят до сознания, они всегда неожиданны.

Разум человека – темный лес.

Половину прошлой ночи я думал, что свихнулся, что на самом деле я в смирительной рубашке где-нибудь в Данверсе, что я просто вообразил этих розовых тварей, доисторических птиц, щупальца, и все это исчезнет, когда войдет хорошенькая медсестра и вколет мне в руку успокоительное.

«Туман»

Стивен Кинг

– Отнюдь. Безумие должно начинаться с чего-то. И если мой рассказ вообще о чем-то – при условии, что про человеческую жизнь можно сказать, будто она о чем-то, – тогда это история генезис безумия. Безумие должно где-то начинаться и куда-то идти. Как дорога или траектория пули из ствола пистолета.

«Баллада о гибкой пуле»

Стивен Кинг

27 апреля

В тот день, когда я отрубился на кровати Натали, то когда открыл глаза, она лежала рядом, ко мне лицом. На ней были черные джинсы и футболка (которую она точно не одалживала у какой-нибудь пятиклассницы – она закрывала весь ее живот, а не доходила лишь до середины живота). Нэт обхватила себя руками, точно замерзла. Прядь черных волос закрывала один ее глаз. Мне захотелось отбросить ее, но я не посмел этого сделать: не хотел будить. Это было бы жестоко с моей стороны разрушать ее сон. Она тогда очень устала, как она мне потом рассказывала. По истории историчка проводила опрос (как назло ее спросила), а потом был пробный экзамен ЕГЭ – в общем Нэт запарилась подчистую и была так вымотана, что думала лишь о сне. Я уверен на сто один с половиной (Ха!) процент, что любой знает, что значит пробыть весь день в напряге, в замоте, и после того, как все завершилось, и ты дополз домой, то думаешь лишь о том, чтобы поспать или просто побыть в тишине – мягкой, безопасной, нежной.

К сожалению, не все могут принять это во внимание, я имею в виду хотя бы близких. Моя мама принимала (давненько уже), хотя и не всегда. Однажды – это было, когда я учился в классе пятом,– я пришел уставший после шести уроков, на последнем из которых была контрольная по математике и которую я, думал, написал хреново), то она вначале велела мне вынести из ведра, дальше попросила сходить за хлебом для бабули, которой было восемьдесят три и которая жила над нами, – ну я и не выдержал. Мне показалось, что мать не посчиталась со мной, не приняла в расчет то, что я устал. Она еще тогда спросила перед тем, как я вспылил: «Что ты такой, сынуль?». Надо было ей ответить: «Сходи в школу-то, мамуль, будешь себя еще и хуже чувствовать. Сегодня в школу сходить – это не то, что раньше, – это прохождение сквозь темный коридор, где тебя хотят расплющить огромными ненужными металлическими знаниями, где тебя могут оскорбить и обосрать». В общем, я бы добавил, школа – это своего рода тюрьма, тут и спорить нечего. Это тюрьма как психологическая, так и физическая. И в ней нужно выжить. Пусть я сейчас и не учусь как до того (когда я старался учиться и был как наши ботаники на первых партах), но я все равно стараюсь выжить, потому что атмосфера и пары этой гадюшной образовательно-исправительной школы влияют на меня.

ВСЕ МЫ ХОТИМ ВЫЖИТЬ И НЕ УМЕРЕТЬ

Стиснув зубы, я поднялся с кровати и сполз с нее. Я не желал слезать, потому что лежать рядом с Натали было чертовски приятно, я будто нежился в прохладной ласкающей и веселящей воде после пребывания под солнцепеком и в пыли часа три да еще с жужжание этих засранцев-слепней (хотя когда он тебя долбанет, не такое легенькое словечко в голову приходит, не так ли?), но мне хотелось укрыть ее пледом, под которым я спал ночью. Я взял его со стула, на котором Натали сидела, когда делала задания для тупой школы, и, ступая на носочки и стискивая зубы от боли в руке (боль была не такой уж и сильной – должно быть, я делал это рефлекторно), двинулся к Нэт. С большой аккуратностью развернул плед и укрыл ее им. Ощутил тепло на сердце, ощущал себя подобно художнику, который нарисовал прекрасный шедевр, но который наконец обрел завершенность после последнего штриха. Нэт прекрасно спала на кровати, немного скукожившись будто от зяби, и смотреть на нее для меня было большим удовольствием, это внушало мне спокойствие и довольство, казалось, что у меня все в порядке, все прекрасно и лучше быть не может (но хотя это очередной сладкий обман, прекрасная иллюзия, которую я порой испытываю). Но когда я укрыл ее пледом, то ощутил полное спокойствие – я дополнил картину и сделал ее красочнее.

Я смотрел и наблюдал за спящей Нэт минут пять. Ее грудь медленно вздымалась и опускалась. Слышно было ее дыхание. Я не удержался и прикоснулся кончиком указательного пальца к сползшему на глаз и отбросил его осторожно. Я первый раз наблюдал за сном девушки, которая мне нравилась…

А ты ей нравишься? Уверен, что она не Фрэссер? Может, это их ловушка, чтобы с помощью ее манипуляций заграбастать тебя?

Да заткнись ты!

…(как внешне, так и внутри), во время сна. Это было так прекрасно и согревающее, я был точно частью ее. Я подумал о том, что жалко у меня нет пульта останавливающего время – тогда я бы сделал паузу и наслаждался этим моментом чуточку дольше, чем могу в действительности. Я забрался обратно на кровать, скрипя зубами от боли, и устроился около Натали. Провел нежно по ее щеке, а затем просто лежал и глядел на нее, так сладко спящую. Это меня согревало, как согревает костер при завывающем ветре в ночи. Потом я заснул. Это сон был спокойным, плавным и нежным (хотелось бы подобрать иные эпитеты, но не приходят в голову). Когда я проснулся, то подумал, что заснул лишь пару секунд назад и не спал вовсе – каждый, по-моему, испытывал нечто подобное.

26-го, в среду, я отсидел шесть мучительных уроков. Рука меня не беспокоила первые три урока, но потом, когда какой-то придурок протиснулся через меня, точно бульдозер, и задел К МОЕЙ НЕОПИСУЕМОЙ РАДОСТИ изрезанную и исколотую ДУБЛИКАТОМ руку, то боль разверзла свою пасть и не захлопывала ее. Я потел, как свинья, и ерзал на стуле, будто мне было невтерпеж сбегать в место, где воняет куревом, а в унитазах могут плавать использованные шприцы.

На третьем уроке классная обсуждала минут десять классные дела (деньги на ремонт, за охрану и то, что необходимо провести родительское собрание, где решат сколько сдавать на финальную школьно-исправительную вечеринку, на которой все напорются напоследок и разбегутся кто куда), а затем говорила оценки за проверочную работу. Прошлась по мне. Поставила мне кол. Зачитала пару предложений из моего фант. рассказа: «я тэбя лублю», «стали крепко дружить», «обезьян медленной, но до жути уверенной походкой, подкатил к обезьяне». На весь класс стоял безумный ржач. Рик крикнул со второй парты от конца на первом ряде: «Дальше читайте, что там еще написано!».

«Выдам и читай на здоровье чушь своего приятеля». – Сухо брякнула эволюционистка, скривив пачку, точно готовилась взлететь в потолок, но, к сожалению, у нее еще не прогрелись ее газовые турбоносители. Мне не понравилось, как она отозвалась о моем фант. рассказе (а он был такой ведь прикольный!). Я решил отомстить этой мутантше, когда мне будет получше. Я взял ее на мушку.

На четвертом уроке – это было обществознание, на котором Рик и Серый устроились на последней парте и угорали, читай мой фант. рассказ (у Серого аж слезы выступили в уголках глаз) – я сумел отвлечься, изгнать минут на семь боль из сознания: наблюдал за шикарным полетом мухи-помоечницы. Она выделывала в классе такие виражи (это надо было видеть!): на большой скорости летит в конец класса, смачно жужжа, резко уходит вниз, а затем поднимается вверх, делает поворот и, выделывая разнообразные зигзаги, гонит обратно в мою сторону. Затем она все кружила у исторички, сидевшей за столом и игравшейся указкой. Подлетит, вначале с одной стороны пожужжит, затем вильнет в сторону (своего рода отвлекающий маневр, чтобы не запалили, то есть, не дали по мозгам), и летит уже с другой стороны, шикарно жужжа. Наконец историчка больше не могла игнорировать ее и начала махать (первое время легонько, а дальше все с большой злостью, потому что муха набирала обороты и входила в раж. Я следил с огромнейшим интересом за этой сценой и все твердил про себя: «Молодец, помоечник, так ее! Жалко ты не кусаешься, как слепень, а то всадил бы ей дозу ядка для профилактики!». Я, конечно, нормально относился к историчке в отличие от Цифроеда или Бочонка и не имел ничего против нее, но мне казалось бы забавно, если бы жирный мух-крепыш, отъевшийся на помойках, долбанул ее слегка. Мне хотелось лишь посмотреть реакцию исторички и не более, я не желал ей зла, как я могу желать, например, Цифроеду или ДУБЛИКАТУ папочки. Интересно, если бы мух-крепыш укусил ее, чтобы она сделала? Матернулась? Только представить, какой бы фурор это был? Все бы сто пудов заржали, за исключением ботанов, естественно, у которых мозги давно сплавились в том смысле, что они не видят шутрок, не могут заценить такие шутки, – у них в тыквах лишь вонючие тупые знания да сраные мечты о будущем поступлении в дебильные институты и о светлом розовом будущем, которое вырисовывается в их туповатых и наивных башках после завершения очередной тюряги, в которой срок пребывания сокращен на половину и которая зовется институт.

Остальное время я не думал ни о чем. К концу учеб. дня лишь пораскачался, когда мне перед началом последнего урока Натали сказала, что когда вернемся с этой муры, то устроим отдыхон (как он выразилась). Это мне придало чуток сил. Хотя потом усталость и боль взяли свое, и я сосредотачивался на них все больше, погружаясь в черную тоску и злобу, злобу на себя, за то, что я такой ненормальный, на ДУБЛИКАТА, с которым мне хотелось покончить раз и навсегда. Но слова и мысли часто расходятся с делом, это можно замечать очень часто, – трепать и думать можно много, но до дела редко доходить. Я ненавижу трепаться и бросать слова на ветер, и если я что-то говорю, то я запоминаю и стараюсь выполнить это – пусть не сразу, но хотя бы через какое-то время.

Мысли и желания относительно ДУБЛИКАТА я помнил еще с того дня, как мать, еще реальная, моя мама, схватила нож и прокричала: «ЕСЛИ ТЫ НЕ ПРЕКРАТИШЬ, ТО Я ВСАЖУ ЕГО В ТЕБЯ!».

Пока я лишь помнил – ответить за свои слова я еще не был готов, они не успели пустить корни во мне, обосноваться, чтобы мне перейти к действию, а кэтому мне придется перейти, потому что я чувствую, что ДУБЛИКАТ папаши (марионетка Фрэссеров) меня в покое не оставит. Либо я, либо он. Мы должны разрешить это, а тем более я всадил этой скотине нож в ногу, и этот сиамский кошара этого не в жизнь не забудет.

Рик и Серый рассказали мне о том, что брат Илюши Нойгирова, этой крысы-серуна, ищет тех, кто мог бы так жестоко прикольнуться над его любимым братишкой, но никто ничего особо не сказал. «А если бы кто что и видел, то настучали одни только самые долбанные шестерки, – сказал Серый, – которым хочется полизать жопу и услужить его братику, который заправляет в Альпвилле почти всем. Нормальные же прыгают от радости. Так что мы сработали отлично – нигде не засветились». Также Рик добавил, что Нойгирова, который дергался, безрезультатно делая попытки высвободиться, освободил учитель технологии (он перерезал веревки). Когда Нойгиров повернулся лицом к столпившейся толпе, натягивая джинсы, то смешки тут же прекратились. Вся рожа крысы-серуна была красная, в земле и слезах. Все это Лому рассказал его приятель, который учится в одной школе с Нойгировым, а потом Лом поделился классными результатами нашей операции с Серым. Мы хорошо поквитались с этим заносчивым ублюдком Ильей Нойгировым. Серый и Рик пригласили меня пошататься и «отметить очередную твою новую шутку, которая прошла как по маслу», добавил Рик. Я ответил, что я пас и что обещал провести время с Нэт (если бы я подвел ее опять, то я бы сдох от угрызений совести и грош мне цена за все, что она мне сделала; человек, быстро забывающий те минуты радости и довольства, которыми насладился – мертвяк, полный говнюк). По их лицам я заметил, что они отнеслись к моему ответу с каким-то непониманием, а вполне возможно, и злобой за то, что я своего рода кидаю их. Хрен знает, что родилось в их башках, меня это не очень-то и косет.

ГЛАВНОЕ В ЭТОМ СКУЧНОМ ДОЛБАНУТОМ СУЩЕСТВОВАНИИ ДЕЛАТЬ ВСЕ ТАК, КАК СЧИТАЕШЬ ПРАВИЛЬНО И НЕ ПОЗВОЛЯТЬ КОМУ-НИБУДЬ ПОДМЯТЬ ТЕБЯ ПОД СЕБЯ, ЧТОБЫ НЕ БЫТЬ ТРЯПКОЙ, КОТОРОЙ МАНИПУЛИРУЮТ ДРУГИЕ, И ЧТОБЫ НЕ ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ГАДОМ И ШИЗИКОМ ЕЩЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ЧУВСТВУЕШЬ И БЕЗ ЭТОГО.

Мы с Натали пообедали рассольником. Суп был почти полное дерьмо: был пересолен, плавали какие-то жижеобразные огурцы и кусочки мяса. Несмотря на это, я съел все полтора половника и сказал Нэт, что суп ничего (жалкий врун!). Потом Натали велела мне снять свитер, чтобы посмотреть раны. Я, разумеется, поспорил, точно ребенок (хотя я и есть ребенок – мне не семнадцать, мне лишь двенадцать). Отдирать пластырь было больновато. На ранах образовывались болячки. По краям была засохшая кровь. Зеленка немного слезла. Нэт полила мне на них водород и заклеила новыми пластырями. Я поблагодарил ее и поцеловал в щеку. После этих процедур руку заломило.

Я, точно пес, пробродивший несколько дней под дождем и продрогший, стал устраиваться на полу, расстелив матрас, но Нэт сказала, что хочет, чтобы я лег с ней на постели. Честно признаться я этого и жаждал безумно, но не хотел просить – хотел, чтобы она предложила сама. Сердце у меня заплясало в груди.

«Укладывайся». – Произнесла ласково Натали, отодвигаясь к стене. Она чуть улыбнулась. А в глазах я увидел доброту. Она действительно проявляла ко мне незаслуженную доброту.

«Весьма ценю». – Сказал я устало.

Нэт обняла меня за талию и, прижавшись к моему затылку, вздохнула. Я спросил ее, о чем она думает. Вначале она ответила, что о танцах и о том, как неохота тащиться на них к четырем. Я сказал, чтобы не ходила, что она же обещала, что у нас будет отдыхон. «Я имела в виду после них. И тем более у нас уже и сейчас отдыхон, не находишь?» – Зевнув, проговорила Натали.

«Нахожу, но ведь осталось всего пятьдесят минут». – Глянул я на будильник, стоящий в углу на письменном столе у лампы.

«Зато какие пятьдесят минут это будут, Дим». – Прошептала мне в ухо Нэт, ткнувшись в шею носом.

«Волшебные?».

«Сладостно-волшебные».

«Но если честно, Нэт, то думала не об этом, правда?».

Натали не отвечала секунд десять:

«Правда. Я все еще думаю… думаю об отце».

Я пожалел о том, что задал это тупой вопрос. Остальное время мы лежали молча, пока Нэт не поднялась с кровати где-то приблизительно полчетвертого (я не уверен наверняка, потому что пребывал в дреме) и не ушла на танцы. Мне хотелось тоже уйти куда-нибудь, уехать далеко и никогда не возвращаться вновь, но я был не в силах подняться и в итоге заснул.

Когда проснулся, время было четыре двадцать три. Я решил позвонить в кардиологическую больницу. Там сказали, что звонили мне, но у меня ответили, что здесь такой не живет, типа ошиблись номером (поганый ДУБЛИКАТ!). Я пробормотал что-то вроде: «А это вы, вероятно, попали к нашим соседям, у нас с ними параллельный телефон. У них не в порядке с головой».

«Я так и подумала, – сказал женский голос весело. Мне он понравился. – Можете завтра приезжать с направлением. Оформитесь. Вам покажут палату, вас осмотрит врач и скажет, что нужно сделать. Вы ведь учитесь? – Я ответил. – Ну тогда тем более вам нужно поскорее».