Торговец отражений

Парень подполз к выходу и пошарил руками по полу. Ключ от комнаты Грейс всегда оставляла под ковриком. Не тронут, так и лежит. Осборн прислонился к двери и вертел ключ в руках. Неужели она не была у себя? Почему не взяла ключ?

Обсорн надел пижамные штаны, накинул куртку, чтобы не знобило, засунул ноги в летние сандалии и вывалился из комнаты.

В коридоре тихо. Несколько комнат, десяток дверей, ни единого звука. Студенты уже ушли, к полудню в общежитии не оставалось людей. Осборн медленно прошел незамеченным, придерживаясь за стену и хватаясь за ручки чужих дверей. Когда добрался до комнаты Грейс, остановился, чтобы перевести дух. Сердце гулко стучало, и звук этот, кажется, раздавался в голове, а не груди. Руки тряслись, Осборн со второго раза вставил ключ в замочную скважину. Повернул, а дверь открылась без щелчка. Не заперта.

– Черт…

Он вошел в комнату осторожно, словно побаиваясь того, что могло бы встретить в стенах. Может, там Грейс? Заплаканная, расстроенная. Вдруг ей надоело тянуть Осборна на себе? Вдруг он ей больше не нужен?

Но Грейс не оказалось в комнате.

Осборн подавил желание завыть от досады.

В комнате по-прежнему: убранная постель, несколько коробок в углу, закрытый шкаф со стопкой учебников наверху, ботинки у двери и тишина. Осборн смотрел на мертвую чистоту комнаты так, словно видел все впервые, хотя несколько раз и прежде заглядывал. Но ничего, совершенно ничего, не менялось. Также чисто, пахнет постельным бельем и морозным воздухом, холодно, хотя окно закрыто. В духе Грейс.

Осборн доплелся до кровати и плюхнулся на покрывало. Кровать скрипнула, покрывало взъерошилось. Чистота комнаты словно протестовала. Осборн был чужим в уголке безупречности.

Он долго сидел и пытался собраться с мыслями. Куда же Грейс могла деться ночью? А пришла ли она в комнату вместе с ним после уроков? А если нет, куда направилась?

Комната у Грейс такая же, но какая-то пустая, огромная. Белые стены, шкафы из светлого дерева, пустой подоконник и кровать, заправленная белым покрывалом. Ни одной картинки на стенах, ни одной тетрадки или книжки у лампы на тумбочке, а учебники так и не вытащены из коробки. На тумбочках пыль. А что в его комнате? Кучи вещей, распиханные по ящикам неаккуратно, впопыхах брошенные у входа ботинки, засохший фикус, тумбочки, заваленные листочками с записями, старый Оззи на полу, кладовая под кроватью и улепленный чужими лицами потолок. Хлам и бедлам, который так похож на дом.

– Я же не позвонил… – вдруг осознал Осборн.

Какая глупость! Мог же позвонить и узнать! Может, Грейс просто ушла за едой в кафетерий, а он уже придумал вселенский заговор. Как же неловко будет встретиться с ней в коридоре. Совсем он все-таки еще ребенок.

Осборн достал телефон, позвонил. Слушал гудки, настраивался на разговор. Но Грейс не ответила. Гудки отбили ритм и прекратились.

Он звонил раз за разом, но телефон молчал. Парень отложил мобильник и решил ждать. Может, минут через десять сама перезвонит. Не могла же она раствориться в воздухе!

Тишина комнаты давила. Огромная, белая и чистая, похожа на небольшую церковь, только креста в центре не хватает. Хотя Грейс всегда и говорила, что не религиозна, а было в ней что-то от ангела.

Осборн пододвинулся к краю кровати и посмотрел в окно. Вздохнул. Природа устала быть единственным украшением города и перестала стараться. Трава за ночь потемнела, кустики отпрыгнули друг от друга, появились проплешины. Ночью шел дождь и устлал дороги глубокими грязными лужами. Облетели деревья и стали похожи на палки, воткнутые в землю. Холодный ветер принес тучи, и они закрыли последние лучи солнца. Небо за ними тоже серое.

Мерзость. Убогость, которая притягивает. И как город умудряется портить настроение, когда оно и так отвратительное? Словно ему хочется уколоть.

Осборн взял телефон, позвонил еще раз. Тишина.

– Проклятье!

В том году у Грейс были проблемы с визой. Сначала она пыталась решить их в Ластвилле, потом уехала в Лондон на неделю. И даже тогда Осборн не так тосковал, как этим утром.

На улице послышался знакомый смех. Такой громкий, что даже через окно слышно. Осборн приподнялся, сглотнул ком поднимавшейся по горлу тошноты и посмотрел на улицу. Руби в красном пальто и зеленых брюках, как разбрызганная ребенком краска из банки. Она шла и хохотала на всю улицу, а Шеннон брел следом и нес ее сумку. Счастливые. Им, кажется, и серость ни по чем.

Осборн сел на кровать и помассировал виски. Голова болела, ужасно болела. Таблетку бы, но они в его комнате, а идти туда сразу не хотелось. Как бы ни схватить что-то другое, что боль снимает лучше лекарств.

Наверное, это от Руби опять голова заболела. У Осборна такая реакция часто на что-то, что ему не нравится. Зависимая от Ластвилля мигрень.

Не то чтобы Осборн недолюбливал Руби. Просто она порядком достала с причинами для всего на свете – кажется, дышала Руби тоже для какой-то материальной цели. Иногда Осборну казалось, что Руби даже парня-музыканта нашла для того, чтобы выпрашивать у него серенады, а потом писать о подарках в сети. Руби желает, чтобы каждый подыгрывал. Мечтает, чтобы Осборн играл с Шенноном в группе якобы ради счастья, а, может, просто мечтает быть девушкой известного музыканта. Хочет дружить с Грейс, а на деле хочет пользоваться ее умом, когда тот нужен. Она говорит так много, чтобы просто напомнить о себе, будто у кого-то есть шанс забыть. Осборн видел ее красивой конфетой: красочная обертка, а внутри – воздух.

Грейс называла таких людей «отражениями», а Осборн – фальшивками. Осборн думал, что лучше все-таки быть честным к себе идиотом, чем приспособленцем. Наверное. Осборн не знал, как лучше. Он и играть не умел.

Осборн вспомнил о Шенноне. Шеннон! Тоже немногим от Руби отличается. Такой же не знающий ни в чем отказа парень, который любит самоутверждаться за счет других. И так ему нерадостно, что обыкновенный парень мог быть лучше его, именитого выпускника консерватории. Но такое просто случается: люди хороши по-своему. Но Шеннон не принимал никаких объяснений.

Его подлизывания Осборна сначала раздражали. Не вышло нападение, пришлось стелиться. И что только ни предлагал Шеннон, звезду с неба готов был достать. Лишь бы только Осборн писал для их группы музыку. Лишь бы Осборн заработал группе честное имя. Лишь бы только не бросал, а тянул группу, пока Шеннон ходил на свиданиях с Руби. Лишь бы Осборн торчал в студии часами, наигрывая музыку и пытаясь найти что-то путное, пока Шеннон наслаждался жизнью.

Осборн сжал пальцы в кулаки. Зажмурился. Ни за что.

Грейс говорила, что лучшая защита – это нападение. Но нападение тоже бывает разным.

«Иногда даже неловко пользоваться Шенноном, но потом вспомнишь, как он на самом деле ко мне относится, и легче на душе становится», – говорил как-то Осборн. Грейс поддержала. Сказала, что ничего страшного в таком симбиозе нет. Шеннона устраивал.

«Люди любят слабость, они не хотят быть сильными. Нужно дать им шанс поиграть», – сказала Грейс и улыбнулась. Так улыбнулась, что Осборн не нашел причин не поверить.

Осборн снова позвонил. Один раз, второй. Ничего.

Грейс. Единственный лучик света в дремучем Ластвилле. Мягкая и добрая Грейс. Грейс, которая может собраться и показать силу и злобу. Грейс, которая остается верна себе. Грейс, которая всегда честная и никогда не пытается превратиться в другого. Неизвестная, покрытая печатью тайны Грейс. Грейс, о которой могли бы шептаться, если бы она захотела. Грейс, у которой для посторонних никогда не было семьи, а на самом деле семья ее просто поредела и отпустила. Потерянная и найденная Грейс, которая не побоялась принять его настоящим. Где же ты?

Осборн позвонил снова. Но и через пять минут телефон продолжил молчать.

Тогда, решив больше не ждать, он вышел в коридор и запер дверь на ключ. Все-таки не хотелось, чтобы какой-то бродяга случайно забрел в комнату Грейс и осквернил святость белоснежных стен мерзким взглядом.

Осборн уже не держался за стенку и медленно шел по центру коридора. От комнаты Грейс до его не очень далеко. Снова он набрал номер и позвонил. И вдруг – знакомая мелодия заиграла вдалеке.

Осборн, позабыв о тошноте и головокружении, понесся мимо комнат. Двери черными пятнами проплывали мимо, и казалось, что коридор соткан из мрака, который давит, пугает. С каждым сделанным шагом Осборн слышал мелодию все отчетливее. И тогда понял: Грейс в его комнате. Звук доносится оттуда. Но когда Осборн добежал-таки до своей двери и открыл ее, ничего не увидел. А звонок продолжался.

Телефон Грейс был убран в тумбочку.

Мысли Осборна вдруг собрались в кучу и выдали: с Грейс точно что-то случилось. Прошлым вечером она вела себя странно. Может, ее кто-то обидел?

Парень одевался, вытаскивал из шкафа первое попавшееся. Конечно, в пижамных штанах на улицу он уже выходил, но если придется бежать в полицию, лучше показаться там обыкновенным человеком. Сложнее всего отыскать документы. Свои нашлись быстро, а за паспортом Грейс пришлось лезть на последнюю полку шкафа. Но Осборн вдруг овладел такой силой и остротой ума, что вытащить из кучи вещей запрятанный там паспорт не составило труда. Нормальные люди, вроде как, носят с собой документы.

Осборн вышел в коридор с сумкой, закрыл дверь на ключ и поспешил на улицу. Он точно знал, что сделает сначала: осмотрит весь кампус. Может, Грейс пошла за круассанами, а ей стало плохо и она заблудилась. Тогда он побежит в медицинский пункт или позвонит в «скорую помощь». Или даст одну из таблеток: аптечка всегда валялась у него в сумке. Если Грейс не окажется на кампусе, пробежит по учебным корпусам и поспрашивает преподавателей. Она могла пойти к Ливье, к ней направится в первую очередь. А если Ливье не сможет ничего сказать, побежит по другим преподавателям. Если и там Грейс не окажется, – поедет в город. А там уже и полиция, и прохожие. Найдет, обязательно найдет.

Осборн выбежал на улицу, аккуратно прикрыл входную дверь, развернулся и – вдруг увидел Грейс. Грейс в белом платье. Она стояла почти напротив входа и улыбалась. Бледная, с блестящими распущенными волосами и в чертовом белом платье. Даже кроссовки на ногах белые. Настоящая невеста. Словно говорила: «Бери меня за руку и веди венчаться».

Сначала Осборн не мог пошевелиться. Сердце колотилось, еще не оправившись от быстрого бега, а перед глазами медленно расплывалось пятно пейзажа. Отчетливо виделась только Грейс. Даже на отравленную алкоголем голову Осборн понял: что-то не так.

– Бог ты мой, Грейс, где ты была? – прошептал он, когда смог наконец открыть рот.

Грейс улыбалась.

– Грейс! Грейс, солнышко, где ты была? Я тебя обыскался!

– Гуляла. Свежий воздух полезен, – пропела Грейс.

Осборн опешил. Огляделся. Пейзаж такой же, что виделся и из окна, только вблизи еще более отвратительный.

– Гуляла? В такую погоду?