Торговец отражений

А Шелдон улыбался. Он наконец сказал:

– Мир настоящий – лишь идея. Мир – лишь то, что мы можем увидеть, «вещь для нас». Мир наш – просто проекция, обращенная к каждой паре глаз. Лишь то, что видим мы. Почему появились нормы? Потому что кто-то почувствовал в себе смелость объявить свой мир истиной. Но это совсем не так. Истин больше нет. Правил больше нет. Ничего не осталось.

Шелдон поднял глаза к небу, посмотрел на семью и улыбнулся, как не улыбался с детства:

– Люди давно поняли это, но до сих пор делают вид, что подчиняются правилам, которые на самом деле не имеют для них никакой ценности. Люди не ценят порядок. Он нужен им лишь для собственной выгоды. Люди ценят спокойствие, и не важно, что спокойствие для одного может быть вечным страданием для другого.

Шелдон сделал первый шаг по листьям, так смешно хрустнувшим под босой ступней. Медленно, пробуя каждое новое прикосновение земли к коже, подошел к Джиму и сел рядом с ним на лавку, загородив собой пруд и Джексона.

– Истина – это любовь. Любовь объединяет нас. Любовь – самое важное, что есть в человеке, единственное, что достойно существовать, – Шелдон сжал плечо Джима, и Джим обернулся. – Те, кто создали нас, не зря наделили нас способностью любить. Ни одно живое существо не обладает этой всепоглощающей возможностью, но люди выбирают ненависть. Подумай, Джим, рождается ли человек с глазами, способными принять зло? Они созданы узреть лишь любовь и добро. Мы слепнем, потому что видим то, что не должны видеть. Человек убивает в себе человека. А мы можем вернуть себе истинное зрение.

Джим смотрел на Шелдона и молчал. Глаза его расширились и сверкали от застывших слез.

– Истина проста, Джим, но Путь Человеческий многотруден. Наш Путь – овладение собой. Ты помнишь, как Джексон говорил это, прежде чем уйти?

Джим попытался отодвинуться, отвернуться, но Шелдон удержал его за плечо. И Джим даже не пошевелился. Он снова посмотрел на Лэмба и зажмурился.

– Я помню, как бежал за ним, как тонул, я был по пояс в воде, а он все шел. Он даже не обернулся! – прошептал Джим.

– Потому что таков его путь, – сказал Шелдон и положил руки на колени, – и нас в там быть не должно. Его путь – идти меж жизнью, водой, и смертью, землей. А мы должны выбирать.

– Я ведь просто хотел еще раз увидеть его…

Шелдон улыбнулся.

– Ты благодаришь его каждый день, когда открываешь глаза и совершаешь свой путь. Настанет час, когда Джексон вновь вернется, когда он встанет пред нами и посмотрит нам в глаза, тогда сможем с гордостью сказать, что  мы – истинные люди. Мы едины. Ведь мы, Джим, и есть Бог.

– Все? – прошептал Джим.

– Все. Даже те, кто об этом еще не знает.

Шелдон улыбнулся и приложил руку к своему сердцу.

– Посмотрите на меня. Вспомните, каков был я все эти месяцы. Как отчаянно я пытался приблизиться к Нему, как страдала моя душа и тело. Но я оставил себя прошлого, обратился. И посмотри, Джим. Я возродился. Больше меня не сдавливает, моя голова свободна от чужих мыслей. Ничего больше нет! Есть только я и то, что я считаю правильным. И Он так считает, – сказал Шелдон и указал на противоположную сторону пруда пальцем.

Все посмотрели на ту сторону пруда.

Все, кажется, видели Джексона Брайта, улыбавшегося и махавшего рукой в приветственном жесте, но только Грейс и Шелдон были уверены, что он на самом деле там был. Белоснежное одеяние, павшее к ногам, растворилось в воде пруда. Кожа Джексона сияла. Весь он напоминал воплощенное в плоти счастье.

– Придет и наше время. Мучения и любовь откроют нам путь туда, где счастье будет всюду, – улыбаясь, сказал Шелдон.

Шелдон поднялся с лавки и вновь встал в центр круга, который ветер умело нарисовал листьями. Он достал из кармана маленькую таблетку, посмотрел на противоположную сторону. Кивок и – таблетка оказалась под языком. Говорить сразу стало легче.

– Соломон Уайтхед не мог купить такой дом на свои деньги. Зарплата работника почты не настолько велика, – продолжил разъяснение Шелдон, бродя по кругу, заложив руки за спину. – Он участвовал в торговле наркотиками. Косвенно, но участвовал. А в таком деле не бывает тех, кто участвует косвенно.

– Боже мой… – прошептала Лиза.

– Он любил людей. Очень любил. Для него люди – источник дохода. Восполняемый и текучий, шуршащий денежной бумагой и выражающийся цифрами на счете.

– Тебе еще нужны пояснения? – фыркнул Джим и утер слезы рукавом рубашки, которая выглядела уже старой и страшной от влаги.

Лиза промолчала. Она сидела, обняв себя руками, и пыталась согреться на ледяном ветру.

– А что насчет его семьи? Грейс… Он делал что-то плохое? – прошептала Лиза и посмотрела на Шелдона грустными глазами.

Шелдон  обернулся и посмотрел на Грейс, надеялся встретить ее одобрительный взгляд, но она так и стояла к ним спиной. Все еще не вернулась.

– Жена Уайтхеда очень добрая женщина. Так уж вышло, что рядом со злыми людьми всегда оказываются те, кого судьба приставляет ради перевоспитания. К сожалению, человек только в сказках меняется, – сказал Шелдон и чуть приподнял голову, смотрел уже не на остальных, а на дом, второй его этаж, где приветливо хлопала незакрытая ставня. –  Она разговорчивая. Людей, которых заботит чужая судьба, она принимает радушно. Знаете, как голосисто бывает исполосованное сердце обманутой любовью матери? Оно может ничего не говорить, но показать все. Боль написана на лице. Только слепой и бездушный не поймет, что на самом деле чувствует его жена.

– Это больше, чем просто ненависть, – медленно проговорила Грейс.

Все обернулись. Грейс все так и стояла, спиной к дому, и, не смыкая глаз ни на мгновение, смотрела на приближавшийся к ней, только к ней, свет.

– Самая сильная ненависть – это страх, – прошелестела Грейс. – Я чувствую ужас, когда думаю о Присцилле Уайтхед. Я вижу, как она  хочет подмешать яд в тесто любимых пирожков мужа, но каждый раз в магазине рука дрожит, когда касается отравы. Знаете, сколько раз она была близка к тому, чтобы сомкнуть руки на его шее ночью? Сколько раз хотела кричать, но только беззвучно плакала и улыбалась? Она оставалась только из-за того, что боялась. Уайтхед оказался сильнее. Ведь он, как и дочь, как и ее когда-то, обманом привязал к себе.

– Тиран в семье превращает семью в тюрьму, – сказал Джим и снова потер нос рукавом. Уже не плакал, даже не грустил. Но внутри все еще было грязно, как после целого ведра выпитой каши из-под ног.

– Уайтхед ненавидел свою дочь, – не обратив внимания, продолжила Грейс монотонно.  – Это был май, конец весны. Солнце светило, было тепло. Джессика хотела погулять с подругами, но надела слишком, по его мнению, короткое платье. Уайтхед сказал, что она выглядит как проститутка и заставил остаться дома. Он запретил всему миру любоваться ее красотой, красотой юности. Уайтхед не дал Джессике обрести тело. А сейчас его забрали дети. Он украл ее жизнь.

– Какая же он…

– Если бы этим и закончилось, – прошептала Сабрина, – но весь мир считает его жертвой.

– Все потому, что миру не нужна правда. Ему нужна игра, – сказал Шелдон и замолчал. Ждал, что Грейс скажет еще что-то, но она молчала. Пока этого было достаточно. – Помните, он сказал, что не хочет говорить о сыне?

– Ты слышал об этом? – спросила Лиза.

– О третьем? – задумался Джим. – Я не знал ни о дочери, ни о жене, тем более не знаю о сыне. Я смог найти только о наркотиках, но, знаешь, Лиза, даже этого хватило.

Шелдон почти незаметно улыбнулся, но снова стал серьезен и даже грустен.

– Уайтхед убил собственного сына. Не своими руками, но косвенно, как и всегда у него бывает. Поэтому не считает себя виноватым, ведь самостоятельно не поднимал пистолета на сына.

– Это убило его сына, – проговорила Грейс и подняла руку с зажатым в ладони пистолетом к небу. – Уайтхед отказался от сына за то, что тот стал ему неприятен. То была ссора, разорвавшая нити жизни. Уайтхед отказал сыну в праве любить, нарек его отродьем и не пожелал больше видеть. Тот, кто когда-то помогал матери обрести сына, отказался от собственного. Велика история человека, велика и ничтожна.

Грейс опустила руку, посмотрела на пистолет и, снова обратив все внимание к пруду, бросила оружие на Уайтхеда.

– Сын его ушел, забрал пистолет и долго бродил по лесу, что был не далеко, но и не близко к дому. Он решил наконец, что жить лучше, чем умирать. Тогда вышел из леса к дороге и побрел к Ластвиллю. Но стемнело быстро. Он не заметил, как сзади подъехала машина, не успел отпрыгнуть.

Грейс опустила глаза и посмотрела на  Уайтхед.

– Их не нашли – алкоголь быстро уносится ветром. Но сына уже не вернуть. Пистолет так и лежал в его рюкзаке. Уайтхед не виноват в смерти напрямую, поэтому не принял ее. А ведь не отрекись от сына, ничего бы не произошло. Страх перед случайностью… Но ненависть всегда найдет путь назад, это вопрос времени.

– Убийство Уайтхеда – самоубийство. Пистолет, висящий на стене в первом действии, во втором обязательно выстрелит, так работает любая хорошая драма. Драма Уайтхеда никакое не исключение, – заключил Шелдон и неожиданно для всех – оскалился.

– Почему ты лыбишься? – прошептал Джим, все еще испуганный и громко хрустевший суставами пальцев рук.

Шелдон посмотрел на дом, словно ища в его экстерьере спрятанные ответы, записанные рукой Бога, а потом сказал: