Елизавета I

– В море, ваше величество.

Казалось, она испытала даже какое-то облегчение, во всем признавшись.

– Рэли?

Он отправился к берегам Панамы нападать на испанские корабли.

– Да, ваше величество, – не стала отпираться она.

– Капитан Королевской гвардии, в чьи обязанности входит охранять добродетель моих придворных дам и у кого хранится ключ от спальни фрейлин, воспользовался этим ключом в своекорыстных целях?

От такой наглости я едва не лишилась дара речи. Он оказался не только соблазнителем, но и лжецом. Прежде чем отправиться в плавание, когда про него и Бесс пошли разговоры, он в письме поклялся Роберту Сесилу: «На всей земле не найдется никого, к кому я был бы привязан» – и опроверг слухи, назвав их «досужими сплетнями».

– Да, ваше величество.

Вид у нее внезапно сделался пристыженный. И поделом.

– Он известный обольститель, – сказала я, – но я никогда не думала, что он окажется тем самым лисом в курятнике, ведь все происходило буквально у меня под носом. Мужайтесь, Бесс. Не вы первая пали жертвой подобного мужчины.

Мне вспомнилось, какие стихи он писал, посвящая их моим прелестям и его неземной любви ко мне, как называл меня своей Цинтией, своей богиней луны. Меня передернуло от отвращения.

– Он мой муж.

Двойное предательство!

– И с каких же пор?

– С прошлой осени.

Когда он клялся, что ни к кому не привязан.

– Что ж, – произнесла я, – вам следует оставить двор и посвятить себя заботам о ребенке, где бы он – или она – ни находился.

– Он, ваше величество. Его зовут Дамерей.

– Странное имя. Пожалуй, я передумала. Вы будете дожидаться возращения вашего своевольного мужа в Тауэре. Я прикажу, чтобы он немедленно возвращался. Он совершил тройное преступление: обманул доверие своей государыни, соблазнил вверенную его попечению девственницу и женился без высочайшего дозволения. К этому следовало бы добавить еще и ложь, когда его в открытую спросили о браке.

Самообладание покинуло Бесс, и она произнесла:

– Как вам будет угодно, ваше величество. Мы сочетались тайным браком не по злому умыслу, а единственно по необходимости. Всем прекрасно известно, что ваше величество относится к подобным просьбам крайне неодобрительно и не спешит даровать свое разрешение, а нам нельзя было терять времени.

– Какое благородство со стороны Рэли! – фыркнула я. – Так рвался сделать из вас честную женщину.

Она с поклоном вышла из покоев. Я обернулась и увидела, что онемевшие от неожиданности девушки по-прежнему стоят кругом.

– Хватит глазеть! Надеюсь, каждая из вас вынесет из этого важный урок!

– Какой урок мы должны вынести, ваше величество? – спросила Фрэнсис Вавасур.

Будь на ее месте кто угодно другой, я решила бы, что она насмехается, эта же задавала вопрос от чистого сердца.

– Их несколько, – отвечала я. – Первый и самый главный: не позволяйте записным сердцеедам задурить вам голову. А уж если, не приведи Господь, все-таки позволили, не вздумайте скрывать это от меня!

Рэли. Я сидела в своем кабинете, вглядываясь в его миниатюрный портрет, на котором так точно было схвачено его высокомерное обаяние. Эта его кипучая натура, которой всегда было тесно при дворе и которая всегда жаждала чего-то большего. Его бесконечно завораживали загадка и потенциал Нового Света, ибо Старый для него был слишком скучным и затхлым, слишком маленьким, чтобы удовлетворить ненасытную жажду приключений.

Его ненасытность… В том, что касалось желаний плоти, таковая ни для кого не была секретом. В разговоре с Бесс я не сказала ни слова неправды: он был известным обольстителем и гордился этим. При дворе широко разошлась история (которую пересказал мне мой непутевый крестник Харингтон) о том, как он прижал одну из придворных дам к дереву в лесу и, презрев все ее попытки возражать («Не надо, славный сэр Уолтер! Что вы делаете, славный сэр Уолтер?»), продолжил делать свое дело до тех пор, пока ее крики не переросли в «Славсер Солтер! Славсер Солтер!». История была забавная, и даже если она и не произошла на самом деле, то, как говорится, ее стоило бы выдумать. Истории бывают двух типов: одни точные, но не правдивые, другие правдивые, но не точные. «Славсер Солтер», скорее всего, относился ко вторым.

Я послала за Робертом Сесилом, зная, что его всегда можно застать дома. Увеселительные прогулки по реке на барке, послеполуденные игры на теннисной площадке, долгие загородные поездки верхом были не для него. Некий остроумец однажды описал его как человека, у которого «руки всегда полны бумаг, а голова – государственных дум», и меня это более чем устраивало.

Вскоре Сесил уже стучал в дверь. Я впустила его и в двух словах рассказала про Рэли. Он покачал головой:

– Я спрашивал его об этом самом деле. Вы видели мой отчет. Этот человек солгал где только можно. Если позволите высказать мое мнение, ваше величество, именно поэтому его так и не любят, при всем его уме и внешности. Непорядочность перечеркивает все прочие его достоинства. – Он засмеялся, так что его узкие сутулые плечи задрожали. – Ну вот, теперь все встало на свои места. Я имею в виду некоторые разговоры из тех, что я слышал. Например, что он слишком уж хорошо изучил внутренний мир одной из фрейлин вашего величества.

– Неуклюжая шутка, – поморщилась я.

– А другая – что кое-кто с удовольствием променял титул первооткрывателя новых земель на первооткрывателя дверей в опочивальни новых девиц.

Тут уж я не удержалась от смеха.

– Остроумно, – признала я, все еще негодуя, но уже не так сильно. – Придется Славсеру Солтеру поучиться держать себя в руках в Тауэре.

– Вы об этом слышали? – фыркнул Роберт.

– У меня есть глаза и уши повсюду, – напомнила я.

Однако я больше не была той всеведущей государыней, какой они привыкли меня знать. Придется мне лучше стараться. Любовные похождения славного сэра Уолтера по большому счету не имели никакого значения. Но вдруг от моего внимания укрывалось и то, что имело?

Был поздний вечер. В моих покоях, по обыкновению, собрались картежники и сплетники; из своей опочивальни я слышала их болтовню, но сама выходить к ним не хотела. Все они, без сомнения, обсуждали внезапный отъезд Бесс. О ее тайном замужестве и его причине наверняка было известно очень многим, и мне оставалось лишь гадать, сколько еще могла продолжаться эта дерзкая игра, прежде чем мне стало бы обо всем известно.

Кэтрин подтащила ко мне по полу маленький сундучок. Остальные мои фрейлины уже улеглись, и в их комнате мерцало лишь несколько свечей.

– В спешке она кое-что забыла, – сказала Кэтрин.

Она провела ладонью по округлой резной крышке. Под ручкой блестели инкрустированные золотом буквы «ЕТ».

ЕТ. Мои инициалы. Любопытно. Сказав себе, что я имею полное право открыть сундучок – в конце концов, негодяйка Бесс его бросила, – я приподняла крышку и заглянула внутрь. Моим глазам предстала мешанина лент, помад и носовых платков. Ничего ценного среди них, к облегчению моему, не обнаружилось. Я вытащила обшитый кружевом платок и едва не задохнулась от ударившего в нос аромата духов. Лилия. Запах этот я терпеть не могла, потому что он напоминал мне о смерти, несмотря на то что лилия традиционно символизировала Пасху.

Кэтрин удалилась, оставив меня перебирать содержимое сундучка без посторонних глаз. До чего же хорошо она меня знала. Какое благо иметь подругу, которая закрывала глаза на мои недостатки и видела во мне лишь хорошее.

Я запустила руку на самое дно и обнаружила там несколько сложенных листков. Зная, что не следует читать их, но не в силах удержаться, я откинулась на спинку кресла и поднесла первый к скудному свету.

Это было стихотворение. Уолтер, как и все остальные при моем дворе, баловался стихосложением. Немалое количество его стихов, обыкновенно густо уснащенных аллегориями и классическими аллюзиями, было посвящено мне. Я была и Диана, целомудренная охотница, и Цинтия, лучезарная богиня луны, которой поклонялись пастухи. Как там он еще меня называл? Афиной, мудрейшей среди смертных, неколебимой защитницей государства. Этими тремя перечень девственных богинь исчерпывался. Была, конечно, еще Гестия, но образ покровительницы семейного очага не слишком со мной вязался.

Чернила были достаточно темными, чтобы я могла разобрать слова даже в тусклом свете свечи.

Он попросил, чтобы ее глаза
Всегда лучистый день в себе таили,
Уста из меда сделать наказал,
Плоть нежную из пуха, роз и лилий[13 - Перевод Г. Кружкова.].