Гнездо страха

«Уважаемый Джонатан Мур», – начиналось письмо красивым шрифтом оранжевого цвета,– «в рамках программы «Примирение» Российская православная церковь призвана помогать всем иностранцам, нуждающимся в хлебе и крове. Как только врачи решат, что вас можно выписывать, одного вашего желания хватит, чтобы получить крышу над головой, личного помощника из наших рядов, а также российское гражданство и пособие по инвалидности. Наша забота о вас не имеет никаких корыстных целей. Мы лишь проявляем сострадание к жертвам репрессий и надеемся на понимание. С уважением, Архидьякон Даниил Быков.»

– В общем, я как раз хотел поговорить с тобой о выписке, – заговорил заведующий,– если ты помнишь, я обещал тебе сделать все, что в моих силах, чтобы найти тебе место в интернате. И я сдержал свое слово, один из московских домов для престарелых готов тебя принять. Но теперь, сам понимаешь, выбор за тобой. К чему у тебя душа больше лежит? К собственной квартире или общаге?

Сперва я даже не понял, что почувствовал, прочитав письмо, но, немного помолчав, стало ясно – я испугался свободы.

– Я. Я даже не знаю, – промямлил я неуверенно.

– Ну ладно, ты не торопись, у тебя есть еще неделя, дашь ответ на комиссии.

До этого дня мне не верилось, что новый заведующий сможет достать для меня путевку в интернат, все-таки я уже тринадцать лет как жду этого. Но он смог. Только это ничего бы не изменило. Если б не письмо, я все равно бы покончил с собой. Конечно, не было, похоже, чтоб этот архидьякон был осведомлен о моем положении, ведь я вовсе не был жертвой каких-либо репрессий, но как оказалось, этот мир осточертел мне еще не настолько, чтобы я отказался вырваться из больничных стен.

Дав свое согласие на принятие предложения российской церкви, я прождал два с половиной месяца в ожидании, пока будут улажены все формальности. В память об этой больнице заведующий добыл для меня флеш-карту в виде медальона, на которую были закачаны все мои рисунки. Наконец, наступил долгожданный день – двадцатое июля пятьдесят шестого года. Я забрал свои вещи, оставленные в приемном покое почти полвека назад. Положил свою драгоценную закладку в задний карман старых джинсов, которые, на радость, пришлись мне в пору. Одел свой старый цветастый балахон, и, сев на заднее сидение служебной машины, поехал навстречу свободе, на свою собственную квартиру.

– Сперва заедем в кафе, – сказал водитель, – познакомишься со своей надсмотрщицей, а потом уже на квартиру.

– Ах да, я уже и забыл про няньку. Слишком привык к больнице, то есть к реабилитационному центру, а перекусить там можно будет?

– Конечно, – улыбнулся водитель, глянув через плечо, – для этого тебе и назначена встреча именно в кафе. Кстати, одного из лучших кафе города. Это как бы такой жест гостеприимства, все же Вы сорок лет пробыли в неволе.

– Сорок четыре, – поправил я, – а как зовут девушку?

– Мария.

– Хорошо. Ладно. – сказал я, глубоко вздохнув, и дальше мы ехали уже молча. Мимо проносились автомобили, похожие на те, что в моей молодости называли концепт-карами. Красивые многоэтажные новостройки вперемешку с хорошо сохранившимися «старостройками». Большие супермаркеты и маленькие магазинчики с бросающимися в глаза манекенами; деревья, раскинувшие свои ветви над дорогами так, что тени листьев играли на поверхностях машин. И люди. Абсолютно безмятежные толпы людей, спокойно снующих по своим делам. Эта картина удивила меня. Я думал, что правильно понимаю происходящее в мире, что в стране нищета и разруха, но все выглядело совсем иначе: на улицах, по крайне мере, был порядок и чистота.

Кафешка называлась «Chocolady». Заманчивые, хотя и ожидаемые, коричневые цвета интерьера. Паланкин, посетители с планшетами попивают кофе. Не хватило только логотипа с женщиной, скромно откусывающей от плитки шоколада для пущей кофейности общего вида.

– Здравствуйте, я – Маша, – сказала молодая девушка, встав со стула, когда мы с шофером подошли к ее столику.

– Очень приятно. Джонатан. – ответил я, улыбнувшись, и поцеловал протянутую мне руку.

– О, да Вы – джентльмен, – сказала Маша, смущенно вернув улыбку.

– А Вы очень красивая девушка, давно я не видел таких. Все халаты да халаты.

– Разве халаты делают девушек уродливыми?

– Определенно, из-за них люди начинают гнить изнутри?

– Знаете, я ведь тоже носила халат и рясу в церкви.

– Ох, нет, простите, я не об этом, то есть не о Вас.

– Я поняла, – по-доброму сжала губы Мария.

– Давайте не будем об этом.

– Давайте, хотите перекусить?

– Еще как!

Сев за столик под паланкином, я взял меню, и, пролистав его с жадными глазами, заказал себе сэндвич с ветчиной, ванильный чизкейк и глиссе. Пока я ел, Маша говорила:

– Вас, наверное, интересует, кто я и почему взялась ухаживать за Вами. Я расскажу. Мое полное имя Евсеева Мария Андреевна, мне двадцать четыре года, и я воспитанница Московского Покровского Монастыря. С пеленок этот монастырь был мне домом, а монахиня, подобравшая меня, завернутую в красное одеяло и брошенную рядом с одной из городских мусорок, заменила мне родителей. Двенадцать лет я служила и училась в православной школе и стала бы монахиней, если б мне не разрешили самой выбрать себе институт. В восемнадцать лет я поступила на медицинский, и, соответственно, в двадцать три закончила его. Последний год я проработала сестрой милосердия в Боткинской больнице. Мне нравится работать со стариками, монастырь и университет научили меня состраданию и любви к ближнему, и я не забываю этих уроков. Я жизнерадостна, отзывчива и теперь я буду для вас надежной опорой до тех пор, пока не придет ваш день. Выбрали меня с подачи той, кого я называю мамой, и не буду делать из этого секрет, в том числе и потому, что мне нужна квартира. По факту владельцем квартиры, в которой мы будем жить, являюсь я, вы же – кто-то вроде жильца, которого я не имею права выселить и за которым обязана ухаживать. В мои обязанности входит, – девушка начала считать по пальцам, – контроль расходов вашей пенсии (на еду, лекарства и одежду), готовка этой самой еды, уборка, глажка, стирка. Это уже пять. Что еще? Каждый день мы должны будем по два часа гулять в парке, это – шесть. И, естественно, коммунальные платежи тоже за мной. Вот, наверное, и все. Семь пунктов, – подытожила Маша, расправив семь зажатых пальцев.

Пододвигая к себе чашку кофе с плавающим куском мороженого, я подумал, что мой образ жизни не особо изменится после всего.

– А если я захочу в кино сходить? Или, например, на выставку?

– Это, пожалуйста, только, естественно, под моим надзором. И затраты на Ваши развлечения не должны превышать определенной суммы.

– Какой?

– По второй группе инвалидности Вам положено получать пенсию в двадцать тысяч рублей ежемесячно. Лекарства – бесплатны, и все, что Вы не потратите на еду и одежду, можно будет пускать на досуг. Да и сперва Вам придется потратиться на лечение зубов и печени, это обязательно.

– Да, с этим у меня проблемы. Сами понимаете, старость – не в радость. А вот я не являюсь для Вас проблемой? – спросил я, перемешивая ложкой остатки ванильного мороженого?

– Нет – уверенно ответила Мария и после недолгого молчания добавила – на что Вы намекаете?

– Наверное, для вас это прозвучит глупо, но я боюсь умереть не своей смертью, – это не было правдой, но я должен был об этом спросить.

На мгновение девушка беззвучно открыла рот, казалось, намек привел ее в замешательство, я даже успел заподозрить что-то неладное в ее пустом взгляде, но Маша быстро собралась и развеяла мои сомнения.

– Хм, знаете, пока Вы, так сказать, отсутствовали, прогресс перевернул наш взгляд на многие вещи, в том числе и на способ расследования преступлений. Не так давно, пару лет назад Энтони Вайс, ученый, создал таблицу преступлений, согласно которой при каждом нарушении закона, гормональная система нарушителя впрыскивает в кровь определенное химическое соединение, состоящее из двадцати восьми возможных элементов. Теперь все носят вот такие браслеты, – подняв правую руку, Маша показала тоненькое кольцо, надетое на запястье – они отслеживают появление этих химических соединений, а значит, оповещают о совершенном преступлении. Так что у любого злоумышленника нет шансов остаться безнаказанным. Вам тоже выдадут такой браслет. Да и в прочем, что я, по-Вашему, похожа на убийцу?

– Нет, совсем не похожи, однако, насколько я знаю, понять, о чем думает человек, можно, судя по тому, насколько развернуто он дает ответ на тот ли иной вопрос. Вы так красиво рассказываете о себе, как будто пытаетесь отвести от себя подозрения.

– Это Вам так кажется, просто Вы давно не общались с нормальными людьми.

– Может быть, может быть.

– ....– Немного погрустнев, девушка отвела прищуренный взгляд в сторону.

– Ну вот, теперь Вы обиделись на меня, мы так с Вами каши не сварим.

– Да нет, я не обиделась, просто мне стало Вас жалко.

– Это Вы бросьте. Скорее, мне должно быть Вас жалко, ведь на Ввашу долю выпало содержать одного из самых вредных стариков на планете.

– Как-нибудь переживу, – сказала Маша, обнажив в улыбке белоснежные зубы, и я улыбнулся в ответ, сжав губы, чтоб не позориться своим щербатым оскалом.

– Ну что, поехали на квартиру? – заполнил паузу шофер.

– Да, пожалуй, пора, – сказал я, и мы двинулись к стоянке, где стояло красно-белое служебное авто, выделявшееся своими простыми и строгими формами.

От кафе ехать было недалеко, буквально пару километров, только вот доехать до пункта назначения так и не получилось. Въезжая во двор дома по адресу Ленинский проспект тридцать, наша машина врезалась в другую легковушку, на высокой скорости выскочившую из-за угла. Хозяева вышли из своих машин и стали разбираться в произошедшем. Я представил, сколько может занять этот разбор полетов и, не вытерпев даже десяти секунд, вышел вслед за шофером. Мой новый дом был так близко. Я подумал, что мой провожатый, возможно, разрешит дойти до квартиры пешком, без его помощи, но, увидев нацеленный на него пистолет в руках незнакомца, я только и мог тихо произнести:

– Что такое?