Время терять и время находить

Епископ подошел поближе, и тоже остановился перед Яковом. У епископа Клайффского было холеное породистое лицо, бледное и бритое. Умные глаза смотрели на Якова с нескрываемой заботой. Яков решил выведать побольше. Он начал издалека.

– Монсеньер епископ… скажите, в моем состоянии это обычно?

– Что вы имеете в виду, сын мой?

– Я ощущаю сильнейшую слабость. Я даже сам не могу вылезти из-под одеяла.

– Да, ваше высочество. Больные, перенесшие холеру, всегда очень слабы. Не беспокойтесь. Теперь вы быстро пойдете на поправку, раз Господь смилостивился над вами. Что еще вас беспокоит?

– Мне кажется, что я многое забыл. Я не помню, где я нахожусь, какое сегодня число, и что я собирался делать перед тем, как заболеть.

– Это не удивительно, сын мой. У вас был очень сильный жар, а в таком состоянии, как известно, люди могут бредить. Сегодня двенадцатое марта, вы находитесь в своих покоях.

Яков решил рискнуть:

– Ваше преподобие, может, вы заодно назовете год? Я и год-то не помню…

– От рождества Господа нашего Иисуса одна тысяча двести пятнадцатый.

Он ахнул:

– Тысяча двести…вот дерьмо…

Яков понял, что его сознание отказывается принять эту цифру, поскольку был уверен, что ему знакома другая дата. Но какая? Он почему-то вдруг подумал о тысяча девятьсот восемдесят восьмом, когда закончил школу и …

Он закончил школу? И, между прочим, вслед за школой, он закончил колледж и институт… Но его называют мальчишкой и…

Он уже открыл рот, чтобы попросить зеркало. Но последний миг передумал. Он решил, что всегда может это сделать, когда останется один. Кроме того, он не был уверен, что в доме, где нет канализации, ванной и душа (откуда он знает эти слова, кстати?) может найтись зеркало. И эта путаница с датой…

Вместо этого он уставился на свои руки. Предплечья, запястья, кисти были покрыты непонятными точками, которые вдруг показались ему угрожающими. К сожалению, в полумраке комнаты было непонятно, что это такое, поэтому руки вдруг отчаянно зачесались.

– Ваше преосвященство, вы не могли бы сделать, чтобы тут было немного посветлее? Мне кажется, у меня какие-то точки на руках…

Епископ шагнул вперед, взял его за одну из рук, и очень внимательно рассмотрел. Потом повторил то же с другой.

– Точки? Какие точки? Что вас беспокоит, ваше высочество? Мне кажется, ваши руки такие же, как обычно…

– Они вдруг зачесались… и… эти точки…

– Зачесались? Джэсс, отдерни штору, впусти света!

Пока служанка отдергивала шторы, и открывала плотно запертые ставни, епископ внимательно смотрел в глаза Якову.

– Мне кажется, лихорадка возвращается. Я, пожалуй, приглашу лекаря.

– Прошу вас, ваше преосвященство, не надо этого делать. Это я просто дезориентирован после высокой температуры. Я хочу сказать… после лихорадки… и …разлития желчи. Да, желчи.

К счастью, в этот момент створки распахнулись, впустив радостный свет мартовского утра. Яков тут же увидел, что точки на руках были самыми обыкновенными веснушками. Хотя он дал себе слово не удивляться, это открытие ошеломило его еще раз. Он совершенно точно помнил, что никаких веснушек, у него на руках, до сих пор не было. Он сидел на ворохе подушек, вытаращив глаза и открыв рот, чувствуя, что головокружение возвращается.

– Так что же так обеспокоило вас, ваше высочество?

Яков понял, что сейчас зародит у епископа самые тяжелые подозрения в своей вменяемости, если скажет, что у него вдруг появились на руках веснушки. Ведь, если веснушки были у него до болезни, епископ не видит в них ничего необычного. Его преосвященство уже сказал, что был, рядом с Яковом, практически с момента его рождения.

– Я хотел сказать… – тут его взгляд упал на ногти, и его осенило. – Ваше преосвященство, посмотрите на мои ногти. Вы видите на них белые полоски? Когда в организм попадает тяжелый металл, например, мышьяк или свинец, ногти белеют. Потом, когда ноготь отрастает, он восстанавливает свой цвет. Это означает, что меня хотели отравить. Эти полоски на ногтях – симптом отравления.

Сэр Джон подошел, и тоже осмотрел его ногти.

– Да, ваше преосвященство, я определенно вижу тут белые полоски. Что вы скажете? Моего крестника хотят отравить?

Епископ, нахмурясь, тяжело молчал, что-то прикидывая.

– Его высочество прав, сэр Джон, – наконец, ответил он, тщательно подбирая слова. – Я действительно припоминаю труд Иоанна из Цессины, который описал симптомы медленного отравления мышьяком. Очень напоминает холеру. Помимо белых полос на ногтях, он описал рвоту, понос, лихорадку, помутнение сознания, светобоязнь… То есть, все те признаки, которые мы наблюдаем у мальчика. Правда, когда он сказал о том, что у него зачесались руки, и пожаловался на точки, я прежде всего подумал об антониновой чуме. Вы все еще испытываете зуд, сын мой?

Яков с удивлением понял, что руки не чешутся.

– Нет, ваше преосвященство. Мне кажется… у меня руки зачесались после мытья.

Епископ покивал:

– Или это была простая мнительность, ваше высочество. Так бывает. Я не вижу никаких гнойничков на вашей коже, свидетельствующих о чуме. А вот белые полоски на ваших ногтях, в сочетании с тем, что вы перенесли, беспокоят меня гораздо больше.

Он обменялся взглядом с сэром Джоном, и снова пристально посмотрел на принца:

– Однако, ваше высочество, – продолжил епископ каким-то вкрадчивым голосом, – обвинение в покушении, на члена королевской семьи, – одно из самых тяжелых обвинений. Вы уверены, что хотите его выдвинуть?

Он помолчал, разглядывая Якова. Его глаза стали вдруг колючими:

– Ведь мы с вами думаем об одном и том же человеке. Вдобавок, вы помните, что одна из его жен, Изабелла, в сентябре может родить ему наследника?

– Нет, монсерьер епископ, – ответил Яков. Он понял, что затронул очень тяжелый вопрос. – Конечно, я ни о чем таком не подумал. Как я уже сказал вам, я частично потерял память, поэтому не помню никакой Изабеллы. Я просто обеспокоен появлением, на моих ногтях, этих полосок.

– Мы не можем сейчас объявить о своем подозрении, ваше высочество, – подал голос сэр Джон. – Нас немедленно обвинят в клевете. Или еще в чем-то похуже. – Он наклонился к священнику и продолжил вполголоса. – Тем не менее, если мы хотим его высочество спасти, нужно срочно вывозить мальчика из этого гадюшника.

Тот усмехнулся.

– Хорошо, что нас не слышат, сэр Джон. Так отзываться о королевском дворце! Неизвестно, что расстроит его величество больше – обвинение в покушении на наследника, или насмешка над его архитектурными потугами… Но, подумайте сами: мы не можем вот так – просто взять и увести наследника престола в неизвестном направлении. Я тоже сразу подумал об отравлении, медленном отравлении. Но я не вижу способа, как увести его высочество отсюда без воли монарха.

Он помолчал, склонив голову на бок.

– А теперь, вот что. Представьте на миг, что король лично замешан в отравлении. Зачем ему травить собственного наследника? Это очевидно: он ненавидит Якова. В этом случае очевидно и то, что любое слово о том, чтобы увезти принца из дворца, будет воспринято королем, как попытка вырваться из-под его опеки. Одно это способно вызвать его, самую страшную, ярость. Ведь, если он поставил себе целью избавиться от племянника, он будет рассматривать бегство из дворца, как попытку государственного переворота. Другое дело, если это отравление является интригой другого лица. Или Изабеллы, или кого-то еще. Возможно, тогда король не будет против, если его высочество, например, захочет погостить у меня в аббатстве месяц-другой. Вся проблема сводится, таким образом, к одному вопросу: причастен ли король к отравлению? Как ответить на такой вопрос? Есть ли способ осторожно выведать это у монарха, не возбудив в нем подозрений?

В этом момент служанка принесла судок, с горячим бульоном, и стопку черных сухарей.

– Откуда это? – нахмурился епископ.

– Не беспокойтесь, ваше преосвященство, – усмехнулся сэр Джон. – Я знаю, что ржаных сухарей на королевской кухне не найти, поэтому попросил принести все это из таверны, в квартале отсюда. Я сам там обедаю, и знаю, что готовят там неплохо. Пища, может, и грубовата для аристократического желудка, зато проста и вкусна.

Пока Яков ел, они отошли к окну, и вполголоса продолжили разговор. Бульон оказался ароматным и вкусным. Сухарики, которые Яков макал в бульон, прежде чем откусить, приятно похрустывали.