Чья-то сансара

Хотя часы, наверное, стоило бы снять, думаю я запоздало, пока деловым шагом двигаюсь по изрядно загаженному двору с останками детской площадки к нужному мне подъезду, рядом с которым красуется вывеска “Зал Собраний НКО “Возрождение”, и неизбежное “звонить решетка восемьдесят”.

Внутри, впрочем, стоило миновать немного обоссанный подъезд, оказалось достаточно мило: просторная комната вмещала в себя пару диванов, несколько кресел, проектор и рабочий стол, над которым висел жизнеутверждающий плакат “хорошо там где нас нет, но мы уже в пути”.

Под плакатом обнаружился ровно один местный, тутошний человек. Он широко улыбнулся мне и с радостным выражением лица поднялся навстречу.

– Здравствуйте! Вы, вижу, у нас первый раз. Пришли за путеводным лучом света в своей жизни?

Парень кажется мне до странности выглаженным, иначе не сказать. Словно бы он сытый, залюбленный, заглаженный по самое “не хочу” домашний котик, у которого волосок к волоску лоснится. Как-то не так я себе представляла сотрудников благотворительных организаций.

– В некотором роде, – отвечает за меня Г.Е. и достает из кармана скомканную листовку. – Это же ваши ребята раздают?

– Да! Конечно же, это наша работа – помогать людям находить путь к себе, менять свою жизнь и становится ближе к Богу! Раз вы пришли, я думаю, вы уже осознали, что нуждаетесь в изменениях. Скажите, что вас тревожит сейчас? И, пожалуйста, вот, давайте присядем и все такое. Хотите чаю? Кофе?

Ни чаю, ни кофе мы точно не хотим – прежде всего потому, что тогда мне придется сопровождать Г.Е. в сортир, а мне до сих пор не слишком уютно это делать. Хотя, может, я к себе в этом отношении слишком строга. Мы с ним вместе, дай-то бог, всего сутки, если не меньше, и большую часть этих суток я была с Марго, а она мне куда ближе, скажем, физиологически.

Нет, с оттенком тоски думаю я, все-таки придется не оставаться, в основном, в жизни Г.Е. Я просто не справлюсь, скорее всего, даже по чисто техническим причинам. Мне слишком сложно все это и непривычно.

– Нет, спасибо. Да и рассиживаться, признаться, мне не к месту. Меня интересует конкретно такой момент: после того, как я получил листовку несколько дней назад, моя жизнь в самом деле начала радикально меняться.

– Насколько радикально?

– Весьма. Даже не знаю, как описать так, чтобы это было достаточно точно. Вы смотрели, например, фильм “Без лица”?

– Это что-то про обмен телами?

Киваю.

– Представьте, что случилось нечто такого же масштаба. Словно я проснулся в другой жизни.

– Очень интересно! Говорите, это произошло сразу после того, как вы взяли нашу листовку?

– Именно. Кроме того, я теперь ее нахожу повсюду, как неразменный пятак. Надеюсь, этот термин вам знаком?

– Нет, но я себе представляю… Послушайте, можете рассказать поподробнее, что именно произошло с вами? Чем отличается ваша другая жизнь, как, вообще, это ощущается?

Я немного не понимаю, он мне верит, или он мне не верит? Г.Е. на своих инстинктах уверен, что парень нас вообще не понял, и не отсекает, что происходит, а мне кажется другое. Мне чудится, что за фасадом понимания и интереса, и за слоем непонимания есть более глубинный уровень, на котором все он прекрасно осознает и знает, только вот я боюсь, что ошибаюсь, и это, как раз, более вероятно. Потому что я вся такая, всю свою жизнь – мадам просер. И если я сейчас поверю своему мнению, это может плохо закончится – например, упекут моего Г.Е. в психушку, и придется как-то оттуда бежать в духе безумных коммандос из фильмов 90-х, и это будет совсем-совсем не весело, потому что у меня, вообще-то, планы если не на него самого, то на его денежки и возможности. Это то, что мне нужно от него больше всего, наверное.

– Представьте, что вы привыкли, что дела идут определенным образом, – говорит, тем не менее, Г.Е. под участливым и ожидающим взглядом своего собеседника. – Но каждый раз вы ошибаетесь, и все происходит совершенно иначе. Словно я провалился в какую-то параллельную вселенную.

– Это невероятно, потрясающе интересно! Возможно, Бог так указывает вам, что ваша прошлая жизнь была неправильной? Что вы должны измениться, изменить свое поведение?

Обдумываю это несколько долей секунды. Применимо ли это ко мне? Был бы некий Бог доволен или недоволен мной такой, какой я была до? Боюсь, скорее, никакой бог из традиционных религий не одобрил меня после. В конце-концов, чем я стала? Я сама не могу даже дать себе название или описание, и из всего, что я в своей жизни видела и знаю, больше всего стала похожа на чудовищ из фэнтезийных книг или игр. Кто-то, у кого три личности, три тела, и одна личность довлеет над остальными двумя. Только вот мне, кажется, все равно, если я и чудовище: главное, чтобы у меня были мои шансы, возможности жить так, как я хочу, а не так, как я могла жить раньше. Я не хочу обратно, в свою серость, в свою жалкость, в свое ничего.

– Я подумаю об этом, – лаконично отвечает Г.Е., уверившись в бесполезности нашего визита. – Спасибо. Я могу вам позвонить, если возникнут вопросы?

– Конечно, – тот просиял даже. Вот уж человек с какими-то неистощимыми запасами необоснованных восторгов – не на наркоте ли он, интересно? – На листовке есть наш телефон. но лучше приезжайте снова, например, в субботу. У нас будет собрание, мы будем слушать нашего пастора, и смотреть фильм. Вам понравится, обещаю!

Мы что-то сомневаемся – и с этими сомнениями выходим за дверь, и на тесной и темной лестничной клетке останавливаемся, хоть и хочется с ускорением покинуть подъезд. Просто, наверное, лучше вызвать такси отсюда, чтобы не светиться слишком долго на открытых пространствах в этом милом и гостеприимном, но потенциально опасном районе.

Г.Е. пытается поймать сеть, занятый этим, не сильно обращает внимание на звук открывающейся сзади двери, и поэтому, когда его хватают за шкирмы и тащат назад и вбок, он не успевает среагировать. Или, может быть, потому что у него, кроме занятости, еще и надстройка в виде меня, и от этого реакции тела опосредованы. Впрочем,буквально сразу же он начинает сопротивляться. Проворачивается в руках нападающего, вслепую бьет вверх и вбок, вкладывая в удар весь моментум поворота, но промахивается. Его, нас вталкивают в зловонные и темные недра квартиры, прижимают к стенке и начинают ощупывать карманы – и над ухом слышится прерывистое, хриплое дыхание, от которого ощутимо веет гнилыми зубами.

Мне страшно – почти парализующе страшно, потому что я понятия не имею, что будет, если одно из моих “тел” повредить. Или убить.

А Г.Е. лихорадочно перебирает варианты, то и дело дергаясь, пытаясь высвободиться из захвата.

– Не ерзай, бле, – чужак встряхивает нас, как бульдог добычу, и обдает вонью из глубин своего плохо пролеченного рта. – Не под клиентом, бле.

– Что вам надо? Денег? Давайте я дам вам денег и разойдемся миром.

– Да я сам возьму, чта мне, не барин какой царский. Не ерзай, говорю, а то пристукну, нах. Не понял, чта ле? Подобъяснить?

Под подбородком появляется ощущение холода, а потом давления, и сначала становится горячо, и потом – больно. Это кровь. Горячее – это кровь.

Говорить страшно – горло дернется и привет. Что мне делать? Мало ли что ему взбредет в голову?

И у меня еще одна проблема – там, где я хочу остановиться, перетерпеть и промолчать, Г.Е. начинает буквально рваться из-под контроля, пытаясь сделать что-то, высвободиться. У него кровь кипит и все бунтует при мысли, что он позволяет себя грабить вот таким вот дурацким способом, злится от бессилия, злится от того, что в телефоне, присвоенном чужаком, куча всего, и как все это восстанавливать? И карты, опять таки.

– Слышь, цапля, пин от карты какой? Ну? – чужак дергает нас сильнее и вдавливает нож в другое место на шее, но не кромкой, а лезвием плашмя.

– От какой? – спрашивает Г.Е. – Их там три.

– Я тебе бюхалтер, чта ле? – он возится сзади, явно пытаясь одновременно раздербанить кардхолдер и удержать Г.Е., и это, кажется, ошибка. Перехват за руку, рывок, поворот, и успевший среагировать нападающий и Г.Е. оба пытаются перетянуть руку с ножом в нужную себе сторону. Я могу разглядеть, наконец, того, кто на нас набросился. Ушкуйника, подсказывает память Г.Е. эстетичный термин, хотя я бы назвала его иначе. Огромный, мощный, но с полностью гнилыми серыми зубами, лысый – и с нездоровой тонкой пергментной кожей желтого ненормального оттенка, заметного даже в полутьме грязного коридора.

– Гнидаааа, – тянет он, отчаянно сопротивляясь, и на лице у него выступает болезненная испарина. Перетягивание каната идет еще несколько длинных секунд, или десятков секунд, я не знаю, но чувствую, как медленно, но верно лезвие ножа сдвигается все дальше от нас – пока рука чужака не срывается, и нож не втыкается с неожиданной легкостью ему в живот. Он выпучивает глаза с красными, воспаленными веками, хватается за нож, торчащий у него в животе, делает пару шагов назад, и потом зачем-то дергает нож, но не так, чтобы вытащить, а почему-то вверх, вспарывая себе живот.

Смотрит вниз, на себя, покачивается и падает назад.

Г.Е. делает шаг назад, еще один, и мы лихорадочно соображаем.

Отпечатки на ноже.

Отпечатки, возможно, на стене, на самом чужаке. Какие-то следы – волосы, еще что-то. Если у того НКО повернуты в коридор камеры – то еще и запись. И что нам делать?

Чужак на полу, заливаясь кровью, хрипит и сучит ногами, и затылком бьется о паркет, ритмично поднимая и опуская голову, и руками тащит в стороны края раны, явно не понимая, что он делает.

Скорую ему вызвать?

Да ладно. Не об этом стоит думать даже. Как нам вывернуться? Как?

Конечно, можно просто “бросить” Г.Е., заставить его исчезнуть, но как же все ресурсы? Нам и деньги его пригодятся, и все на свете его. Бежать в банк, снимать хоть что-то? Божечки, что делать?..

Так странно – рядом умирает человек, а никакого чувства вины я и в помине не ощущаю. Ни капельки. Хотя, если подумать, меня должно штырить и за Марго, чью жизнь я, фактически, забрала себе, и за Г.Е., который в цвете лет погиб, видимо, от инфаркта. Их же нет – по факту, они оба умерли, их телами я распоряжаюсь по своему усмотрению, и мне от этого тоже совсем не плохо.

И за этого, хрипящего на полу от моего удара ножом, мне тоже не плохо. Нет ощущения грядущего воздаяния, или мук совести – единственное, что меня тревожит – это как вывести из-под удара моего Г.Е., потому что он мне еще пригодится. Но мысли только кружатся одна за другой, и ни одной новой не появляется. Подбираем свой телефон, брезгливо отираем его, собираем раздебаненный кардхолдер, садимся на колченогую табуретку посреди коридора и смотрим, как руки чужака двигаются все медленней, и как кровавая лужа растекается по полу все дальше и дальше. Переступаем ногами, чтобы не замарать красивые ботинки ценой в полугодичную зарплату секретарши, и смотрим снова, надеясь, что какая-нибудь идея, все-таки, придет.

Но вместо этого через пару минут в глаза затекает мрак.

Вокруг влажно и немного липко, и даже в глаза словно горячей водой плеснули. И запах – тяжелый запах отходов, немытого тела, больного нутра и почему-то слез или соли. И еще боль.