Чья-то сансара

Никто из них никак не помог. Моя жизнь, вроде, и не кончена, родное государство и вовсе считает, что мне еще работать столько же, сколько я уже проработала, но я не вижу никакой разницы для себя или для мира между тем, умру ли я сейчас или попозже, через два десятка лет.

Карьера? Не задалась у меня карьера.

Личная жизнь? Только со знаком минус в остатке.

Семья? Я так, кривой придаток финансового характера.

Ничего у меня нет, и поменять это уже не получится. Я сложилась, да. Но как-то не так. Вот бы мне … лет на десять, двадцать стать моложе? Например. Со всеми теми знаниями об ошибках и неправильных выборах, со всем опытом. Я бы справилась лучше.

Я могу себе вообразить такой второй шанс. Я перечитала уйму книжек именно про это, господи боже. Про попаданок, про внезапные любовные любови, когда никому не нужная дамочка средних лет внезапно оказывается жуть как нужна красивому миллионеру. Но как бы мне не нравилось прокручивать это все в голове, в реальности этого не будет. Никаких вторых шансов.

Мой тупой возраст плох именно тем, что он выглядит так, словно ты в самом деле можешь немного поднапрячься и все-таки чего-то добиться, вроде бы, время еще есть. Но на самом деле – нет. Во всех сферах и направлениях есть более активные и молодые, или более знающие и крутые специалисты, и все кругом лучше меня. Кто угодно лучше меня – может, даже тот раздатчик, на самом деле он какой-нибудь важный чел, а листовки раздает так, для тонуса.

“Скажи “да” и все поменяется”.

– Да, – вздыхаю, и теплое облачко пара мгновенно рассеивается в воздухе.

Город начинает принаряжаться, и в кофейнях и тц уже стоят блестящие мишурой елки. Я чувствую себя сироткой со спичками, когда прохожу мимо красивых витрин с дедами морозами и расписными шарами, за которыми виднеются столики и довольные или задумчивые люди со своими десертами за овердофига денег и красивыми чашками вычурного “кофи”.

В целом-то … я могу точно так же толкнуть любую дверь, войти и взять себе чашечку за триста, чашечку за шестьсот. Раз в месяц, даже раз в неделю это не сделало бы мне хуже. Да и вообще, не сделало бы. Все равно я работаю “на холодильник”. Ну, или “на унитаз”, если миновать промежуточные остановки.

Не так уж часто шмотки себе покупаю, да и косметики я не фанат, только и уходят деньги, что на оплату квартиры, интернета и еду – потому что, если я хочу утром сделать себе бутерброд, вечером надо купить колбасу и хлеб, а иначе это и не работает. Стол у нас общий, и за день семья успевает смести все, что оставалось в запасе с утра.

Может, так и меняют свою жизнь? Просто в один момент сходят с проторенной дороги “как я делаю всегда”, и поступают так, как никогда не поступали? Останавливаюсь. Напротив меня – веселые окна кофейни-кондитерской с плохо читаемым названием – кто-то играл со шрифтами и проиграл, не иначе. Все миленько и светло, и вечерние скидки на пирожные.

Выдыхаю, берусь за ручку, и с другой стороны вижу свое отражение – растрепанная тетка сорока лет собралась в новую жизнь. Злюсь и дергаю, дверь не открывается, и я резко толкаю от себя, хотя это же против правил пожарной безопасности, нет? И внезапно на меня падает что, темное, черное, закрывает мне глаза как пеленой, и на секунду я не чувствую себя и не существую.

На секунду я счастлива.

А потом меня кто-то дергает, за руку, за плечо, пытаются поднять. Кто-то кричит в трубку, вызывают скорую?..

Открываю глаза – оказывается, они были закрыты. Вокруг – кофейня-кондитерская, и веселая праздничная елка на островке виднеется, и я на полу, кажется, и встревоженная официантка или бариста, поддерживая, помогает мне приподняться.

– Вы в порядке? Вы норм? Скорую вам вызвать? У вас шишка такая, кошмар! И кровь!

Подношу руку ко лбу, где болит, к затылку, где болит, и смотрю на свои пальцы с красной неровной кромкой крови поверх розового аккуратного маникюра.

Маникюра?..

Разве у меня бывает маникюр? Разве мои руки всегда так выглядели?..

– Можно мне … умыться? Руки вымыть. Кровь, – сбивчиво объясняю я голосом, который одновременно кажется мне чужим и своим собственным. Ребята – они совсем дети, на самом деле, лет по восемнадцать, двадцать? – помогают мне подняться, и девочка-бариста ведет меня прямо до туалета, и сует мне сумочку. Чья это сумочка? Ой, мамочки. Моя сумочка – за тридцать тысяч сумочка, купленная через ***грам кругом запрещенным образом.

Да что со мной? Да что это, что со мной?..

Я отражаюсь в туалетном комплимен-тарном зеркале – на работе у нас такое же, специально, чтоб никто не расстраивался – и в нем я очень даже ничего, несмотря на кровь из рассеченного лба, несмотря на маловатые губы. Надо побольше сделать бы, наверное. Подумаю. Промакиваю влажной салфеткой кровь на лбу, отряхиваюсь, поправляю макияж тревел-средствами. Челкой прикрываю ссадину и шишку на лбу. Нормально. Нормально же. Подбородок красивый – все с ним окей, почему мне помнится, что он начал сползать? И скулы на месте. Все хорошо.

Уточняю на выходе из туалета у терпеливо ожидающей меня милой девочки, заплатила ли я за кофе – совсем память отшибло – и еду домой, и мысли теснятся в голове, какие-то пустые, словно шарики, словно я пытаюсь думать не то, что должна.

– Рита, ты что так долго? – зовет с кухни мать, и меня буквально морозит посреди движения, пока рот сам собой отвечает.

– Пришлось задержаться, собираем новогодний номер студгазеты, я тебе говорила, на нас опять все спихнули.

Меня зовут не Рита.

И живу я не тут.

И выгляжу я не так.

И сумки такой у меня в жизни не было.

И таких ботинок, конечно.

Я с ума сошла?..

– Я думала, доделали уже. Захочешь, тут пироги есть с капустой, и с яйцом.

– Спасибо, мам.

Помню, читала про одну девушку, у которой было расстройство. Из-за придирок своей мамы она сорвалась, у нее что-то щелкнуло, и она напрочь забыла мать и придумала себе новую, другую жизнь.

Я тоже сорвалась? Но зачем мне придумывать себе унылую жизнь сорокалетней тетки, если мне двадцать девять, и живу я … нормально? Не шикарно, но нормально же. Нормально.

Что мне делать?

Вот она моя жизнь, разве нет? Глажу кота, который пришел меня встречать, трогаю свои ботинки, модную блестящую куртку. Проверяю карманы.

И тут же запихиваю обратно смятую листовку “скажи “да” и все поменяется”.

У меня от нее бабочки в животе. Только крылья у них стальные, похожие на лезвия, и они полосуют меня изнутри, превращая внутренности в фарш.

Если “я” тут, то где тогда … “я”? Другая я. Та, которая подошла к кофейне, дернула дверь, толкнула дверь, и что случилось?..

Это и есть мой второй шанс? Я его получила? Нет, в самом деле?

Волочу за собой сумку, иду в свою комнату. В Маргаритину комнату – но Маргаритины воспоминания, знания, умения – они все тут, они есть. Я могу без труда вспомнить, что она делала сегодня на работе, что ей предстоит делать завтра. Что ее начальницу зовут Жанна, но она в отпуске, и Маргарита пока за нее, и что их курирующего проректора зовут Григорий Евгеньевич, и Маргарита его ужасно боится, до трясущихся поджилок.

Все это тут, со мной. Маргарита – это я. Я – это она.

Но свою собственную жизнь я же не придумала, верно?

Медлю.

Думаю. Мысли теснятся в голове, как баблы-шары на странице комикса, и я даже не все их могу разобрать, словно они написаны на каком-то чужом языке.

“Скажи “да”.

А я и сказала. Дважды.