Амалин век

Детлеф, видя это, отошел в сторону, уселся на одну из табуреток и закурил. Давид мельком взглянул на отчима, задумался, а затем, словно приняв решение, порылся в кармане брюк и достал небольшой перочинный нож.

Это был нож его родного отца – единственная вещь, оставшаяся ему на память. Давид очень дорожил этим предметом, но сейчас считал, что именно момент требует жертвы. Подойдя к Детлефу, он протянул нож со словами:

– Это тебе.

Детлеф от неожиданности чуть не выронил папиросу. Он осторожно взял нож, словно боялся сломать его или нарушить этот жест, и обхватил Давида за плечи.

– Спасибо… – прошептал он прямо в ухо пасынку. Затем, выдохнув, добавил: – Ты уж прости меня.

Давид лишь крепче сжал его руку, показывая, что все обиды остались в прошлом.

Нина Петровна стояла в центральном проходе общежития, скрестив руки на груди, как будто пыталась удержать себя от излишней эмоциональности. Она смотрела на Давида и его мать, на их трогательную, хоть и сдержанную встречу. На ее лице отражалась смесь гордости, умиления и легкой строгости – та самая неподдельная теплота, которой она обычно окружала своих подопечных.

Она уже все поняла. Ее острый ум и опыт быстро сложили картину: отчего этот мальчишка оказался в их совхозе, почему он с таким рвением взялся за любую работу и как, несмотря на все тяготы, он сумел добиться того, чего многие взрослые не могли. И сейчас, видя перед собой Марию, Нина Петровна испытывала не только сочувствие, но и чувство своего рода справедливости.

"Как же так, мать, допустила такое? – подумала она. – Чтобы свой ребенок был вынужден искать себе место в жизни вдалеке от родных?"

Но внешне она осталась сдержанной. Ее голос прозвучал бодро, но с легкой ноткой наставничества:

– Ты хоть свою речь для митинга выучил? – обратилась она к Давиду, как бы возвращая его из вихря эмоций к делам насущным.

– Конечно! – кивнул Давид с искренней уверенностью, поправляя фуражку.

– Вот и смотри у меня! – слегка повысила голос Нина Петровна, с улыбкой постукивая пальцем по своему ордену, будто намекая на дисциплину. – Ты ведь сегодня наш главный герой. Сам, наверное, видел, сколько людей приехало на тебя полюбоваться. Ты уж не подведи!

Слова управляющей прозвучали как легкий упрек, но в них чувствовалась искренняя вера в парня. Она видела, как Давид от ее слов немного расправил плечи, явно ощутив еще большую ответственность.

Однако ее взгляд снова упал на Марию, которая продолжала сидеть на краю нары, укрытая подаренным платком, будто под защитой сына. Казалось, что женщина с трудом верила происходящему, словно не могла осознать, что перед ней стоит не мальчик, которого она когда-то прогнала, а сильный, уверенный в себе юноша, который стал примером для других.

"Как бы я хотела, чтобы она поняла, что потеряла, – думала Нина Петровна, внимательно наблюдая за ней. – Чтобы она сама наказала себя за ту боль, которую причинила этому парню. Хотя, глядя на ее глаза, кажется, что она уже понимает. Не все ошибки можно исправить, но, может быть, еще не поздно начать заново?"

Мария подняла взгляд на Нину Петровну, будто почувствовала ее мысли. Их взгляды встретились, и в этом коротком молчании заведующая будто передала ей невидимый упрек, но и надежду – шанс искупить свою вину перед сыном.

– А мы с вами, Мария, пока на митинг не пойдем, – внезапно заговорила Нина Петровна, нарушая тишину. – Тут у нас в совхозе есть кое-что интересное. Думаю, вам будет полезно увидеть, где и как ваш сын достиг таких успехов. А заодно и поговорим… о важном.

Она подхватила Марию под руку и слегка кивнула Детлефу, приглашая следовать за ними. Давид остался стоять в проходе, провожая их взглядом. Он знал: Нина Петровна что-то задумала. И хотя он не был уверен, что именно, ему стало легче. С ее заботой он мог не сомневаться, что его мать наконец увидит то, чего он достиг, и, возможно, осознает, каким человеком он стал, несмотря на все испытания.

Нина Петровна, уверенно ведя Марию через широкую улицу совхоза, заговорила:

– Давид – удивительный парень. Скажу прямо: редко встретишь таких трудолюбивых и порядочных. А ведь я помню, каким он сюда голодный и бездомный пришел. Маленький, худой, испуганный, но с таким огнем в глазах… Сразу поняла – с ним надо работать, поддержать, помочь раскрыться.

Мария слушала молча, ее сердце сжималось от каждого слова. Они остановились перед невысоким зданием с широкой крышей – это был местный детский дом, где когда-то начиналась новая жизнь Давида.

– Вот тут, Мария, ваш сын встал на ноги. Здесь он учился быть сильным и самостоятельным. Пойдемте, я кое-что покажу.

Внутри здание оказалось уютным, с просторными комнатами, яркими ковриками на полу и стенами, увешанными фотографиями. Нина Петровна остановилась у одной из досок и указала на черно-белый снимок. На нем – совсем еще мальчик Давид, в слишком большом комбинезоне, с серьезным, но решительным взглядом, стоял рядом с трактором.

– Первый год у нас, – пояснила Нина Петровна. – Тогда он даже ключ в руках держать толком не умел. А теперь посмотрите на него – механик, передовик, да еще и пример для других ребят.

Мария медленно провела пальцами по фотографии. Она не могла отвести взгляда от лица сына. В этот момент ее пронзила боль: все те годы, когда он здесь рос и становился взрослым, она не была рядом.

– Это еще не все, – продолжила Нина Петровна и повела ее дальше.

Они зашли в просторную комнату, похожую на мастерскую, но вместо тракторов здесь были чертежи, схемы и макеты.

– Здесь Давид обучает других ребят. Видите? Его идеи. – Заведующая указала на аккуратные записи и зарисовки на доске.

Мария покачала головой, не веря своим глазам.

– Ваш мальчик, Мария, помогает другим стать лучше. Это не только трудолюбие, но и доброе сердце. Знаете, многие из нас могли бы озлобиться, но он выбрал другой путь.

Мария не выдержала. Она закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.

– Я все понимаю, – сквозь слезы прошептала она. – Я совершила ошибку, страшную ошибку…

Нина Петровна мягко положила руку ей на плечо.

– Да, вы потеряли многое, – сказала она, не пытаясь утешать. – Но пока Давид смотрит на вас с надеждой, у вас есть шанс это вернуть. Все зависит от вас.

В этот момент дверь приоткрылась, и внутрь заглянул Давид.

– Мама, – его голос был тихим, но полным любви, – все в порядке?

Мария подняла на него заплаканные глаза и кивнула.

– В порядке, сынок. Теперь – да.

Она встала, смахнула слезы и, крепко обняв его, впервые за долгое время почувствовала, что ее сердце нашло покой.

До митинга оставалось два часа, и Давид потащил мать с отчимом в совхозную мастерскую. Мать явно смущалась, потому что к ее сыну постоянно подходили рабочие мастерской, жали ему руки, похвально хлопали его по плечу и что-то говорили на русском. И лишь один взрослый высокий мужчина со свернутой газетой под мышкой обратился к нему на немецком языке:

– Der Traktor vom Prochor startet nicht. Wirf bitte einen Blick drauf, – сказал он, имея в виду, что трактор у Прохора не заводится и нужно на него взглянуть.

– Дядя Антон, давай не сейчас, – попросил Давид, – ко мне родители приехали.

– Хорошо, только не забудь, пожалуйста, – Антон в упор рассматривал гостей.

Давид, заметив, как мать с отчимом переглядываются, весело произнес:

– Видите, какие у меня тут дела? Даже дядя Антон не может без меня!

Он улыбнулся, но в его голосе звучала гордость. Парень уверенно шагнул к ближайшему трактору и, похлопав по его массивному колесу, добавил:

– Вот этот трактор мы вместе с ребятами чинили всю прошлую неделю. Старый совсем, но теперь работает как новенький!

Мария, глядя на сына, чувствовала горькую радость. Она понимала: он стал таким благодаря своей борьбе, своему труду, но без нее. Отчим, не зная, что сказать, только кивал, хотя по его виду было заметно, что он искренне впечатлен.

Давид продолжал рассказывать, показывая различные детали мастерской: наборы инструментов, аккуратно развешанные на стенах, большой стеллаж с запчастями. В какой-то момент он вынул из кармана сложенный лист бумаги.