Амалин век

Не говоря ни слова, Давид смотрел на нее, не отводя взгляда.

Вскоре в здании собралось все правление совхоза. Давид терпеливо ждал прихода того самого кучерявого мужчины, и, когда тот появился, пошел за ним следом.

– Guten Morgen! – во весь голос поздоровался мальчик и снял фуражку.

– Ну объясни ты ему, – обратилась управляющая к невольно ставшему переводчиком Антону, – нет у нас для него работы. Молодой он еще.

Антон только собрался перевести ее слова, как Давид, дрожащим голосом, перебил:

– Я же вырасту. Я всему научусь. Я могу лошадь подковать, топоры и серпы заточить! Неужели я в вашем тракторе не разберусь?

Антон с тяжелым вздохом перевел слова мальчика.

В комнате повисла тишина. Видимо, каждый размышлял, как поступить с этим упорным и отчаянным подростком.

– Нина Петровна, а давайте попробуем, – неожиданно обратился Антон к управляющей. – Может, действительно из мальчика толк будет? Ну не оставлять же его на зиму, глядя на улице. У нас ведь совхоз именно для сирот создали. Неужели из-за маленького роста и незнания русского языка не возьмем?

Управляющая посмотрела в сторону Давида, затем обвела взглядом всех присутствующих. Остановив его на Антоне, она невесело заметила:

– Ты же знаешь, что мы принимаем только совершеннолетних детей, окончивших школу.

– А что делать? Куда его отправить? Поблизости ведь нет ни одного детприемника, – ответил Антон, для убедительности обняв Давида за плечи. – Год пролетит, мы даже не заметим. Пусть парни в общежитии потеснятся, а я ему с русским помогу.

– Ты хоть в школе учился? – спросила Нина Петровна, доставая из стола какие-то бланки.

– Нет, – честно признался Давид.

– Так, значит, жить будешь в общежитии, питаться в столовой, – радостно переводил мальчику слова начальницы Антон. – Четыре дня работы в поле и мастерской, два дня курсы трактористов. В воскресенье – ликбез. Отдыхать, извини, не придется.

– А какая сейчас может быть работа в поле? – удивился мальчик. – Урожай-то уже собрали, скоро и снег пойдет.

– А про озимые и снегозадержание не слышал? – женщина посмотрела на Давида с легкой улыбкой. Он начинал ей нравиться. – Пойдешь на склад, пусть там тебе валенки и ватник выдадут. Скажешь, “ваша мать” распорядилась. Они поймут. Как тебя величать-то, Катигорошек?

– Давид, – представился мальчик, и у него на глаза навернулись слезы. Но это были слезы счастья. Совхоз принял его в свою семью…

***

Здесь все было по-другому – новым, чужим и незнакомым. Поселение напоминало маленькую вселенную посреди бескрайних степей: три длинных барака для жилья, столовая, здание управления, механизированная техническая мастерская, клуб, баня, кооперативная лавка и несколько складов. Чуть поодаль, как в укромных уголках, виднелись коровник и свинарник.

Рассказывали, что идея создания этого совхоза принадлежала лично товарищу Сталину. Легенда гласила, что все началось с его визита на Кубань, в недавно открытый сиротский дом. Тогда директор учреждения посетовал:

– Дети у нас, Иосиф Виссарионович, ни в чем не нуждаются, всем обеспечены. А вот куда им податься после школы – это настоящая беда. Многие снова оказываются на улице, превращаются в жуликов, воров, а то и бандитов.

Сталин задумчиво потер трубку пальцами и произнес:

– Надо обязательно найти способ… направить это молодое поколение в нужное русло.

– Но как, товарищ Сталин? Они из ворот детского дома разбредаются, как осенние листья по ветру. Уследить за ними – задача невыполнимая…

После этого разговора на левом берегу Волги началась работа. Именно тогда для выпускников детских домов и был создан совхоз с громким названием – "Кузнец социализма".

В те времена эти края были настоящей глушью. Бескрайние степи, где на сотни верст не встретишь ни селения, ни путника. Совхоз развернулся на этих просторах с небывалым размахом. Сюда съехались молодые комсомольцы и сироты со всей страны. Они жили здесь, работали, делили кров и пищу, словно большая многонациональная семья.

Для Давида это место стало настоящим открытием. Впервые он встретил столько разных людей: белорусов, молдаван, татар, армян. Даже в совхозной столовой была своя пестрая палитра. Поваром первых блюд был украинец, за второе отвечал узбек, а выпечкой занимался Ахат – кавказец, в котором смешались грузинская и кабардинская кровь.

Ахат был человеком сложной судьбы. Его история, услышанная позже, потрясла Давида. Дяди по материнской линии, не принявшие "позора" смешанного брака, убили отца Ахата. Потеря любимого мужчины довела мать до самоубийства. Бабушка ненадолго дала мальчику тепло и кров, но вскоре умерла. Родственники отказались принимать "бастарда", и пятилетний Ахат оказался в детском доме.

Сейчас же Ахат был одним из самых ярких людей совхоза. Среднего роста, но с могучими плечами, он обладал невероятной силой и всегда выходил победителем на совхозных состязаниях по борьбе. Давид, невысокий и щуплый, однажды не удержался и бросил вызов метису в спортивном ринге. Бой был скоротечным, но даже Ахату пришлось постараться. Давид проиграл, но его храбрость и настойчивость впечатлили Ахата. С тех пор они стали друзьями.

Ахат, с доброй улыбкой вспоминая ринг, иногда подшучивал над Давидом:

– Ты, немец, не только молотом кузнечным орудовать умеешь, но и в драке норовишь огонь показать. Молодец, дух в тебе есть!

И Давид, зардевшись, кивал, понимая, что в этом новом месте его настойчивость и упорство помогут построить жизнь заново.

За совхозным столом Давид впервые в жизни попробовал такие блюда, как винегрет, окрошку, харчо, голубцы, вареники и даже шашлык. Последний, кстати, был приготовлен специально для него Ахатом, который решил угостить друга чем-то особенным. Запах жареного мяса с приправами, поднимающийся от шампуров, заставил мальчика забыть обо всем на свете. Это было настоящим праздником вкуса – совсем не похоже на скромную похлебку, к которой он привык.

Совхозная столовая вообще поразила Давида. Открытые, длинные столы, сотни людей, которые ели, не прячась и не опасаясь, – все это было для него в диковинку. Вспоминая свое село Мюллер, он никак не мог привыкнуть к этой свободе. Там, в годы голода, еда была чем-то почти запретным, словно грехом, который нужно скрывать. Ели быстро, украдкой, часто в углу, подальше от глаз прохожих. Ставни на окнах закрывались, чтобы никто не увидел, как семья делит скромный кусок хлеба или миску супа. В самые трудные времена они даже прятались с едой друг от друга, чтобы не вызвать зависть или слезы.

Но совхоз жил иначе. Здесь царила общность. Да, жизнь была тяжелой, а работа – изнуряющей, но никто не умирал от голода, и еда перестала быть символом борьбы за выживание. Давид начинал понимать, что значит жить среди людей, делить с ними и труд, и радость.

Работа в совхозе, впрочем, была не только тяжелой, но и бескомпромиссной. Каждый знал: чтобы "ковать новую жизнь", нужно вкладывать в нее все силы. Комсомольцы горели энтузиазмом, гордо называя себя строителями будущего. Старшие товарищи из парткома не отставали – зорко следили за порядком, поддерживали боевой дух лекциями и напоминали о важности их труда.

Клуб в поселении открывался только по особым случаям – чаще всего в честь государственных праздников. А перед танцами непременно звучала торжественная речь или лекция. Это была неизменная часть жизни совхоза – немного официоза, немного веселья.

Давид слушал эти лекции с трудом, не все понимая из-за языка, но чувствовал: здесь все иначе. Это был новый мир, в котором люди работали сообща, жили общиной, и каждый чувствовал свою значимость. Даже такой маленький и неуклюжий парень, как он.

***

Прошло три года. За это время Давид заметно изменился. Он стал шире в плечах, скулах, а его шея и руки налились мускулами, словно наполненными тяжелым свинцом. Да, именно тяжелым, не дающим подняться металлом. Иначе как объяснить, что в тот период, когда сверстники обычно вымахивают чуть ли не на полметра, он с трудом прибавил каких-то двадцать сантиметров?

– Зато в тебе силы на двоих хватит, – подбадривал его Ахат, хлопая друга по плечу.

– И новый гусеничный трактор "Коммунар" наверняка мне достанется, – смеялся Давид в ответ. – Я ведь, наверное, единственный из всех трактористов, кто может в его кабине работать стоя!

Русский язык Давид освоил неожиданно быстро, чем изрядно удивил всех. Хотя новые слова давались ему с трудом, он поражал окружающих чистым, почти безупречным произношением. Самые сложные для иностранцев звуки – Ч, Щ, Ж, Ы – он произносил так, будто родился с ними.

Научился этому Давид, как кузнец: через наблюдение, упорство и фантазию. Например, чтобы правильно выговорить Ч и Щ, он представлял, как шипит раскаленный металл, резко погруженный в холодную воду. Звук Ж он ассоциировал с шумом напильника, трущегося о сталь.

А особенно трудный для иностранцев звук Ы Давид уже прекрасно знал. Однажды в кузне, помогая отцу, он случайно ударил молотком по пальцу. Ноготь, конечно, почернел на следующий день, но боль в момент удара была такой, что мальчику хотелось завыть, как волк. Вместо этого, сжав зубы до скрежета и растянув губы, он позволил себе лишь глухое:

– Уыыы!

Так что Ы, которой в немецком языке просто не существует, стала для Давида знакомой и даже родной.

Со временем он смог упорядочить в своей голове хаос русского языка – с его множеством падежей, правил и бесчисленных исключений. Как опытный мастер, он подбирал слова так же аккуратно, как гайку к болту.

Но все же оставалась одна слабость – немецкий глагол "haben". Этот универсальный глагол, означающий "иметь", "есть", и просто связку слов, так глубоко укоренился в его речи, что Давид невольно вставлял его даже в русские предложения.