Амалин век

Почувствовав холод, Давид поправил воротник своего старого пальто, чтобы хоть немного укрыться от холодного утреннего воздуха, и натянул фуражку до самых ушей. Присев на крыльцо, мальчик порылся в узелке, оставленном матерью, и вытащил хлеб. Он был жестким, но голодный Давид не стал раздумывать. Откусив огромный кусок, он жадно начал жевать, чувствуя, как к нему возвращаются силы.

Сидя там, на крыльце, мальчик наблюдал за медленно оживающим поселком. Люди начинали выходить из домов, рабочие громко переговаривались, а вдалеке заскрипели колеса повозки. Давид понимал, что теперь начнется самое сложное – убедить этих людей, что ему здесь есть место.

Первая к зданию подошла женщина в красном платочке, синем комбинезоне, из рукавов которого выглядывали края вязаного свитера, и в кирзовых сапогах.

– Ты че здесь сидишь? – спросила она, окинув взглядом мальчишку.

Молча Давид бросил свой взгляд на нее, оценивая с ног до головы, и продолжил жевать хлеб. Ему совершенно не хотелось отвечать. И не только из-за того, что он практически не знал русского языка. В его представлении разговаривать с женщиной, которая явно не могла быть главной в этом доме, да и вообще нигде, было бессмысленно.

– Язык проглотил, что ли? – снова спросила незнакомка, недовольным тоном, подбоченясь.

Давид снова промолчал, но краем глаза следил за ней.

– Тебя здороваться не научили? – не унималась женщина.

На этот раз у Давида невольно мелькнуло желание понять, что же она говорит. В ее голосе звучало что-то неожиданно живое, настойчивое, не похожее на пустую браваду деревенских женщин, которых он знал.

Но незнакомка, не дождавшись ни слова в ответ, раздраженно вздохнула, открыла замок и скрылась за дверью.

Вслед за ней в здание начало подтягиваться все больше людей. Уже человек десять прошло мимо Давида, когда он решился подняться и тоже вошел внутрь.

– «Guten Morgen!» – робко поздоровался он по-немецки, поскольку другого языка не знал, осматривая при этом огромную комнату. Увиденное его удивило: та самая женщина в красном платке восседала за массивным дубовым столом, заваленным бумагами, а все остальные стояли перед ней.

На его слова никто не отреагировал. Тогда Давид набрался смелости и громко повторил:

– Guten Morgen!

Люди в комнате с удивлением обернулись в его сторону.

– А, у тебя все-таки есть язык? – усмехнулась женщина за столом.

Давид не понял ее слов, но догадался, что она говорит о нем. К своему изумлению, он осознал, что эта женщина – самая главная в доме.

– Ich hei?e David, – сказал он, что на его родном языке означало: «Меня зовут Давид».

– Was machst du hier? – спросил незнакомец за его спиной, что переводилось как: «Что ты здесь делаешь?».

Резко обернувшись, он увидел высокого кучерявого мужчину, держащего свернутую в трубку газету. Радость охватила мальчика – наконец кто-то говорит на его языке.

– Я работать хочу, – выговорил Давид, нервно мнущий свою фуражку.

– В каком смысле работать? – мужчина шагнул в комнату и стал здороваться с каждым за руку, поглядывая на мальчишку.

– Работу ищу, – добавил Давид.

– А тебе сколько лет?

– Пятнадцать, – ответил он, прибавив себе четыре года.

– Тебе пятнадцать?! – переспросил мужчина на русском, прищурившись.

– А выглядишь на десять, – вмешалась женщина в комбинезоне. Судя по ее тону и тому, как она внимательно вслушивалась в немецкую речь, было заметно, что она понимала хотя бы часть сказанного Давидом, хотя, возможно, не все.

Давид пожал плечами, ясно поняв, что его слова вызывают сомнения.

– Спроси его, Антон, что ему от нас надо, – велела женщина.

– Он говорит, что работу ищет, товарищ управляющая, – ответил мужчина, обратившись к ней.

– Нам только детей тут и не хватало, – раздался чей-то смешок.

– Я кузнец, – произнес Давид твердо и уверенно.

Женщина оценивающе оглядела его с головы до ног и, видимо, представив мальчишку с молотом, усмехнулась:

– Нам кузнецы нужны, конечно, только ростом повыше да взрослее.

Антон перевел слова начальницы, но Давид не собирался сдаваться.

– Ну возьмите меня хоть кем-нибудь! Я любую работу могу делать!

– Да куда мне тебя взять? В трактористы, что ли? Ты же сам едва выше передних колес трактора, а на сиденье тебя и вовсе поднимать придется!

– Я сильный! Руки у меня вот какие! Ну пожалуйста! Мне идти некуда, я сирота, – с отчаянием выпалил он.

Антон едва успевал переводить.

– Ты даже русского языка не знаешь. Как мы будем общаться? Жестами, что ли? – устало вздохнула женщина и снова углубилась в свои бумаги.

– Не мешай, парень, иди своей дорогой, – сказал Антон, мягко подталкивая его к выходу.

Давид вышел на крыльцо, опустив голову. Следом за ним вышел Антон.

– Тебе лучше среди своих жить, – сказал он. – Ищи работу в немецких поселениях.

– Там я точно никому не нужен, – мрачно ответил Давид, развернулся и направился в сторону Волги.

Бродя весь день вдоль берега, он надеялся найти свою лодку, которую, видимо, унесло течением.

“Дурак, надо было ее привязать или подальше из воды вытащить,” – ругал себя мальчик.

И хотя возвращаться в родное село было боязно – пугала и сама переправа через широкую Волгу, и неизбежный гнев соседа, чью лодку он взял без спроса, – другого выхода Давид, кажется, не видел. Права была управляющая: без знания русского языка ему в совхозе делать нечего. Вот только как его выучить, живя среди немцев?

Поужинав остатками хлеба и нарвав пару горстей подмороженного терна, еще задолго до захода солнца Давид забрался в один из стогов сена, которыми было усеяно поле между Волгой и поселением, и мгновенно уснул.

Ранним утром следующего дня он снова сидел на ступеньках управления совхоза, на этот раз без завтрака. Как и вчера, первой пришла уже знакомая женщина в красном платочке и отворила дверь.

– Ты опять здесь? – удивленно спросила она, разводя руками.