Восточный ковер

– Если человек в душе верит в Аллаха, на нем нет греха, если даже тяжелые обстоятельства вынуждают порой совершать неблаговидные поступки. Это мне говорил профессор Бакинского университета. Один из сильнейших востоковедов страны. Мы порой не можем выбирать верную дорогу, а выбираем между плохой и очень плохой. Главное – вера в твоей душе, а не в показухе. – Рустам почувствовал, как холодеют в теплой комнате его руки. – Когда скинули последнего Каджара, я был еще ребенком, не понимая всей политической подоплеки, подковерной игры, ситуации дворцовых интриг. Но я взрослел и стал выстраивать логическую цепь, которая может для кого-то показаться субъективным вымыслом. Тюрка Ахмед шаха Каджара убрали фарсы. Они же травили моего отца, пытаясь отнять у него заработанные кровью и потом деньги. Я страдал, мучился, меня словно жарили на медленном огне. У меня было все, но вдруг не стало ничего. Ничего. Тогда я подумал, что такое вряд ли бы произошло, если бы Азербайджан был единым, целостным могучим государством, способным самостоятельно решать свою судьбу и назначать своих шахов.

– Вижу, как вы назначаете своих шахов, – усмехнулся Халил. – Одно красное отрепье.

– Должна быть цель единения, Халил.

– Успокойся, братец-шурин. Тебя потянуло на что-то высокое и недостижимое. Кроме того, не забывай, что муж твоей сестры тоже азербайджанец, и никто у него ничего не отнимал.

– Потому что сейчас им нужны твои деньги. Когда, упаси Аллах, их не станет, или просто на них позарится кто-то из фарсов, ты для них станешь очередным тюркахаром*.

Халил разжевывал первую шекербуру, прихлебывал чай. Он говорил с полным ртом, куски печеного застревали в его бороде и усах. Где-то он напоминал ему одного из главных героев сегодняшней комедии, Мешади Ибада. Обманутый купец, на котором все кому не лень пытались нагреть руки. Но, конечно, это только визуальное сравнение, у Халила не так легко сорвать кровно нажитые. Наджаф-заде стреляный воробей. Это видно по его глазам. Конечно, такой персоне, как Халил, театр и опера не нужны. Для него его родная улица и налаженное дело – главная опера его жизни.

– Как можно уважать общество, которое рушит мечети? – Халил принялся за следующую шекербуру. – Ты же не будешь отрицать то, что в вашей стране уничтожили мулл и разобрали по камням мечети и медресе.

– Невозможно отрицать то, что было и происходит до сих пор.

– Получается, вы пришли сюда затем, чтобы разрушить наши медресе, уничтожить традиции и уставить кровавый флаг коммунистов над куполами наших мечетей?

– Мы пришли в Иран не для этого, Халил.

– Верно, вы пришли, чтобы пить нашу нефть.

– Англичане уже давно вцепились мертвой хваткой в южные промыслы Ирана. Почему тогда Сеид Зияддин им прислуживает?

– Потому что, как ты сам выразился, надо выбирать меньшее из зол. Англичане, в отличие от коммунистов, не запрещают нам исповедовать свою религию. Они дельцы, а не мракобесы. Их интересуют материальные блага, они их получают и не вмешиваются в нашу культуру и быт, а шурави хочет получить все и уничтожить национальную самобытность.

– У вас в Иране есть школы на азербайджанском языке?

– Нет.

– А у нас азербайджанских школ больше, чем русских.

– И что это дало?

– По крайней мере, мы можем получать образование на родном языке. Или ты не видишь, в каких неравных условиях живут азербайджанцы по сравнению с фарсами здесь в Иране? Нищета и прозябание, то, что я видел двадцать лет назад, вижу и сейчас. Ничего не изменилось за долгий период времени. Люди до сих пор возделывают землю плугом и сохой, когда в Советском Союзе крестьяне пересели на трактора.

– Пусть мои дети учатся на фарси, но не забывают свои корни, чем будут учиться на азербайджанском и станут кяфирами, – от обильных сладостей и чая без того не маленькое брюхо Халила раздулось еще больше. – Пусть наши крестьяне возделывают землю своей рукой, а не на тракторах Сталина. От этого хлеб будет обильней и сытней. Равенства быть не может, оно не существует в самой природе. Кто-то ленивый и любит долго спать, а кто-то трудится до седьмого пота. Как они могут быть равными? Нет, шурин, не убедил ты меня. В жилах моих детей и жены течет и твоя кровь, мы оба азербайджанцы, но мы по разные стороны баррикад. Ты служишь своей стране, а я своей. Только я люблю Иран искренне, а ты вынужденно пытаешься полюбить коммунистов. Здесь я тебе не попутчик и не помощник, – он глотнул чая, чтобы смочить пересохшее от споров горло. – Иран – это лакомый кусок. Все скалят зубы, у всех течет бешеная слюна, и все готовы в мгновение ока разгрызть эту сладость. Все пытаются навязать свои законы, нормы, обычаи, не спрашивая мнения самого иранского народа. Это моя страна, Рустам. Здесь живут и будут жить мои дети и внуки. Я буду делать все возможное, чтобы они не прислуживали ни русскому Ивану, ни американцам, ни Черчиллю, ни самому дьяволу. Для этого нужно время, чтобы собраться с силами, и мы это сделаем. Эх, пустой спор, – отмахнулся наконец Халил. – Давай лучше есть.

– Кто приготовил такие вкусные сладости? – Рустаму тоже не хотелось больше продолжать дискуссию о политических реалиях Ирана. Он понял это и принял перемирие.

– Твоя сестра.

– Тебе очень повезло. Где еще найдешь такую красавицу, которая так вкусно готовит шекербуру и пахлаву.

– Смелым всегда сопутствует удача, – захохотал Халил.

* * *

Рустам часто сравнивал музыкальную комедию «Не та, так эта» с гоголевским «Ревизором». Что-то общее он находил в повадках героев, их афоризмах, образе мышления. Показуха, лицемерие, фарисейство, жадность – не последние грехи действующих персонажей. Написанная мастером еще в год рождения Рустама, она не потеряет своего значения до скончания времен. Обедневший бек, прошляпивший состояние в картах, продает молодую дочь Гюльназ под видом брака старому купцу. У дочери возлюбленный – студент Сарвар, который, переодевшись в невесту, в свадебную ночь вынудит под дулом игрушечного пистолета Мешади Ибада отказаться от Гюльназ и жениться на ее служанке Санам, на которую любвеобильный купец тоже положил глаз. Служанка не прочь выйти за купца, он тоже готов на ней жениться, не та, так эта. Весьма символичная тема в свете последних событий. Иран – богатая невеста, только возлюбленных побольше, чем у Гюльназ. Кто под дулом пистолета заставит другого написать отказную в свою пользу? У каждого жениха своя программа, свои цели, свои исполнители, «шестерки» и их предводители, а в общем-то такие же «шестерки». Каждый должен исполнить свою роль в политической опере до конца. Рустам смотрел на лица людей, которым вскоре предстоит возглавить национально-освободительное движение Южного Азербайджана, и размышлял. До какой степени они преданы своей идее? Насколько они осознают свою ответственность в столь масштабной кампании? Готовы ли они разделить участь своего народа в случае неудачного стечения обстоятельств или оставят поднятый ими же народ на произвол судьбы и сами укроются под теплым крылышком влиятельных подстрекателей? Рассуждения прерывались аплодисментами в коротких промежутках между актами.

Персонажи Гочу Аскер, «храбрец», «бесстрашный авторитет», но поджимающий хвост перед русским «городовым» или местным, но более влиятельным гочу, франкофил, «интеллигент» Гасан бек, ратующий за европейский уклад и оценивающий свое достоинство в определенной сумме, «журналист-провокатор» Рза бек, готовый за деньги напечатать в своей газете грязный пасквиль на любого, только бы нашелся заказчик. Гений Гаджибекова раскрывал в одной комедии сущность общества, где на одного морально-интеллектуального студента Сарвара приходится десяток мешади ибадов, гочу аскеров, гасан беков, лишенных совести и чести рза беков. Рустам вспоминал стихи великого поэта Сабира, который, как и Гаджибеков, обличал мракобесие мулл, лицемерие высшего сословия, необразованность и нежелание учиться простолюдинов, обрекая себя тем самым на роль вечных холопов.

Кто из присутствующих сегодня на премьере театра будет с чистой совестью и руками бороться за установленные и внедряемые в массы идеалы? Кто из них студент Сарвар, кто Мешади Ибад, а кто Гочу Аскер?

Комедия завершалась под восторженные аплодисменты зрителей, где в первых рядах сидели консул Советского Союза в Тебризе, политработники миссии во главе с самим руководителем, а также члены возрождающегося движения за независимость Южного Азербайджана: Мухаммед Бирия, Падеган, писатель Шабустари, член коммунистической партии Ирана Сеид Джафар Пишевари, освобожденный из шахских застенок после ввода советских войск. С ними впоследствии Рустам должен будет держать непосредственную связь, являясь важным звеном в контактах между советской агентурой Тегерана и Тебриза. Он не знал этих людей лично. Лишь краткое знакомство с биографиями некоторых, включая перечисленную четверку. Первое рукопожатие произошло за несколько минут до начала представления. Несколько дежурных фраз, улыбок и озвученные надежды на прекрасное будущее под руководством красных сартибов. Больше всех Рустаму импонировала личность Пишевари, но это было первичное впечатление. Характер человека познается в деле, в настоящем деле. Этому тоже учили инструктора, но это Рустам знал и без них. Если человек просидел десять лет в тюрьме, то это говорит об его сильном идейном стержне, если даже кто-то мог не разделять взглядов и речей Пишевари.

Закрывался занавес бессмертной музыкальной комедии, а вместе с тем завершался первый день визита Рустама в город его детства. Он останется на ночь в доме своей сестры. Им еще есть что рассказать друг другу.

* * *

В комнате чуть слышно тикали настольные часы с золоченым орнаментом по краям, временами заглушаемые отрывистым храпом Халила, который доносился из спальни. Перед сном они сыграли один тас в нарды с Рустамом. Халил был приятно удивлен тем, что брат его жены знал правила игры в нарды, более того, по традиции, цифры на костяшках озвучивал именно на фарси. Он понятия не имел о том, что традиция самой игры предполагала называть цифры на фарси, независимо от того, владел ли игрок этим языком или нет. «Пяндж гоша» вместо двух пятерок, «джахар се» вместо «четыре-три» и т. д. Все комбинации заучивались наизусть с детства и до самой смерти, ибо иногда только смерть могла заставить прерывать долгие, бесконечные, бессонные партии.

– Как среди коммунистов ты научился так хорошо играть? – поражался Халил, уступая марсом первую партию.

– Потому что они хорошие игроки. Сам видишь, как они научили вас скидывать правителей с трона.

– Мы хотя бы скидываем отцов и сажаем их сыновей, вы же вырываете все с корнем. Не будем вспоминать, что стало с Николаем и его семьей.

– Шеши ек, – шесть-один. Рустаму вспоминать этого не хотелось. Так же, как не хотелось тревожить дух всех замученных Советской властью людей, среди которых был и его отец. Это они вынудили его покончить с собой. Если бы Николай Романов знал, что ждет его семью, возможно, он тоже совершил бы массовый суицид, чтобы лишить красного зверя счастья лицезреть собственную казнь и предсмертную агонию своих невинно убитых детей.

Сейчас Рустам сидел вместе с сестрой за чашкой ароматного чая. Все дома обычно ложились рано. Порядок, установленный отцом, чье рабочее детство заставляло дорожить каждой минутой спасительного сна. Для жены и ее брата была сделана щедрая уступка.

– Давно не пил такой вкусный чай, как у тебя, – честно признался Рустам.

– Приезжай чаще. Буду тебя поить и кормить, пока брюхо не отрастишь. Посмотри, какой у меня Халил, а ты кожа да кости, – по восточным меркам Рустам был тощий, по европейским стандартам у него был лишний жирок. Так он и метался мысленно и физически между Востоком и Западом, Севером и Югом.

– Когда умерла тетушка Эсме? – спросил Рустам.

– Пять лет назад.

– Мы не знали о смерти тетушки. Мы ничего не знали ни о ком. Не знали, – он как завороженный повторял эти слова. – Проклятая система сделала из нас животных. Мы жили так, чтобы снова встретить утро в собственном доме. Мы и сейчас так живем, под гнетом постоянного страха, за себя, своих детей.

Он не сказал сестре о самоубийстве отца. Она, глубоко верующая, до конца своих дней терзалась бы мыслью, что дух ее отца сжигает огненная Геенна, ведь самоубийцам вход в рай воспрещен. Для нее самым приемлемым ответом был официальный отчет медицинской экспертизы.

– Почему тогда ты служишь им?

– Во-первых, у меня нет выбора. У меня в Баку остались двое сыновей и дочь. Во-вторых, я не считаю фашизм лучше коммунизма. Он намного порочней и бесчеловечней. В-третьих, Реза-шах делал все, чтобы искоренить азербайджанский язык в Иране. У меня есть право и возможность этому противостоять, – перечислял Рустам. – Почему столько нищих на улицах Тебриза, Решта, Ардебиля? Почему нет школ, театров и газет на родном нам языке? Это не так много, чтобы бояться этого требовать.

– Но коммунисты отрицают Аллаха и нашего пророка.

– Они отрицают все, кроме марксизма и ленинизма. Это их религия. Я не пропагандирую атеизм, Медина. Я лишь мечтаю о том, чтобы твои дети могли посещать азербайджанские театры, которые так не любит твой муж, – он махнул рукой. – Мы об этом уже говорили. Не будем теребить одно и тоже.

Он подошел к настольным часам и стал их разглядывать, трогая руками золоченых ангелочков по их краям.

– Медина, помнишь часы дедушки Саида?

– Золотые с птичками? – переспросила сестра.

– Они самые.