Восточный ковер

– Точно так же, как и активность ваших сотрудников, – парировал хозяин Кремля. – Шаха очень пугают Сталиным. А вы, как мой истинный друг, должны при удобном случае рассеять его страхи относительно Советского Союза и меня лично. Не отрицаю, что население Северного Ирана, где преимущественно проживают этнические азербайджанцы, тяготеют духовно к своим собратьям из Советского Азербайджана. Так как наши граждане более развиты в сфере культуры, науки, образования и уровня жизни.

Подоспел Молотов.

– Легок на помине, – усмехнулся Сталин, заметив наркома иностранных дел. – Скажите, Вячеслав Михайлович, сколько азербайджанцев проживают на территории Северного Ирана?

– Около пяти-шести миллионов, товарищ Сталин, – сразу же ответил Молотов.

– А сколько в Советском Азербайджане?

– В два раза меньше.

– Сколько школ на азербайджанском языке действуют на территории Ирана?

– Ни одной, товарищ Сталин, – отрапортовал Молотов.

– А у нас?

– Более ста, Иосиф Виссарионович. Точно не помню.

– Вот видите, мой друг, – Сталин снова обратился к Черчиллю. – Это не наша вина, что в Северном Иране назревает недовольство властью Пехлеви. Он сам виноват в нагнетании антишахских настроений. Наши же товарищи прежде всего пытаются помочь народу Южного Азербайджана в сфере культуры и образования. А проблемы сепаратизма возникают из-за враждебного настроя некоторых представителей иранского правительства, а порой лично самого шаха, к азербайджанскому населению. Думаю, в скором времени между Советским Союзом и Ираном перестанут существовать всякого рода недомолвки, исчезнет тень недоверия и вражды. По этому случаю предлагаю тост за наше успешное сотрудничество против фашизма, а также углубление и укрепление сотрудничества СССР и Великобритании на Востоке.

Сталин поднял бокал с вином и чокнулся с бокалом Черчилля. Еще минут через десять в столовую вождя вошел его главный опричник.

– Вот еще один, сукин сын. Подойди ближе, Лаврентий.

– Здравствуйте, товарищ Сталин, – льстиво улыбался Берия. – Добрый вечер, господин премьер-министр.

Застолье набирало обороты. У Черчилля сильно болела голова. Было поздно, но уходить через час после начала было бы актом неуважения к хозяину дома. Ведь формально премьер-министр Великобритании был главным виновником данного торжества. Черчилль уже не пил, а отсчитывал минуты, когда можно будет со спокойной душой отправляться на государственную дачу № 7, отданную в распоряжение гостя на время его московского визита. Кроме переводчика Павлова, здесь присутствовал еще один лингвист – майор Бирс. Он прожил в Москве двадцать лет и прекрасно владел русским, часто переговариваясь во время встреч со Сталиным и понимая его с полуслова. Бирс сидел рядом с Черчиллем, и они оба взирали на то, как хозяин Кремля вместе со своим сатрапом Берией пели меланхоличную, протяжную песню.

– О чем они поют? – спросил Черчилль у Бирса.

– К сожалению, не могу вам сказать, – ответил майор.

– Они поют на грузинском, а я на грузинском знаю только пару ругательств, которым научил меня сам Сталин.

– Надо бы мне научиться, – в углу рта Черчилля дымилась его очередная сигара. – Очень может пригодиться.

– Я могу научить вас прекрасным, бранным выражениям. Русские в этом деле большие мастера.

– Нет, майор, я передумал. Слишком поздно для учебы, – Черчилль пустил струю сигаретного дыма. – Половина третьего ночи. Не могли бы объяснить Молотову, что я очень устал? Мне еще ехать на дачу, а рано утром снова на аэродром.

– Хорошо, сэр.

Бирс подошел к Молотову и стал ему нашептывать просьбу премьер-министра. Нарком понимающе кивнул и подошел к Черчиллю.

– Машина отвезет вас на дачу, а утром я провожу вас.

– Не стоит, господин Молотов. После такой ночи вам стоило бы отдохнуть.

– Не беспокойтесь за меня, господин премьер-министр. Мы ценим застолья Иосифа Виссарионовича, и это только положительно сказывается на нашем самочувствии.

– Что ж, – пожал плечами гость. – Желаю вам продолжения прекрасной вечеринки и крепкого здоровья.

– Всего доброго, господин Черчилль.

Премьер-министр ощутил напоследок крепкое объятие хозяина Кремля, слыша с близкого расстояния стойкий аромат красного, грузинского вина. За спиной Сталина блестели остекленевшие от алкоголя глаза Берии. Черчилль был счастлив, что вырвался из сталинского заточения, и в душе сочувствовал многим, кто в нем пребывал, вне зависимости от того, где это заточение имело место быть, в Кремле на гулянках или в лютых морозах Гулаговских лагерей.

Усевшись в автомобиль, Черчилль подумал, что в раю должно быть очень тихо, если беззвучие после попоек Сталина так прекрасно. Визит в Москву был завершен.

Глава 3

    Тегеран. Декабрь 1943.

Керими по обыкновению просматривал утром иранские газеты, сидя за рабочим столом. «Иране Ма», «Эттеалат», «Кешвар», «Раад», «Дусте Иран» и наконец «Ажир», чьим главным редактором являлся Сеид Джафар Пишевари. Все они пестрели заголовками, в которых отражались политические события последних дней в Иране. Отшумела легендарная встреча в Тегеране глав трех великих держав, на которой была принята Декларация об Иране, вместе с другими политическими соглашениями, отражающими волю «большой тройки». Президенту Рузвельту пришлось нелегко: убедить Сталина и Черчилля принять Декларацию было непросто. Конечно, учитывались и помощь Ирана, которую он оказывал союзникам, и экономические проблемы, поразившие страну в результате войны, вследствие чего на конференции было принято решение оказывать экономическое содействие Ирану, и подтверждение намерения всех стран-союзников сохранить полную независимость, суверенитет и территориальную целостность Ирана. Рузвельт, Черчилль и Сталин подписали Декларацию и поручили генералу Херли, отвечающему от американцев за иранскую миссию, передать ее шаху Мохаммеду Резе. Генерал Херли был вне себя от счастья, словно Иран был его второй родиной. Вечером же 30 ноября 1943 года «большая тройка» отмечала успешный финал тегеранской конференции, совпавшей с днем рождения Уинстона Черчилля. Главы стран шутили и говорили тосты, очень похожие на дифирамбы тегеранских газет. 69-летний именинник отмечал, что политика Англии претерпевает изменения, и это сказывается на лице их премьер-министра, которое можно назвать сильно-розовым. На что Сталин остро подмечал, что покраснение лица говорит о крепком здоровье сэра Уинстона. Все шутили и были счастливы на пике их тройственного союза, но после вершины как обычно всегда идет резкий спуск вниз, а в политике он наступает намного раньше, чем в других сферах человеческой жизни.

Много статей было посвящено небезызвестному Сеиду Зияддину, вернувшемуся на родину 29 сентября 1943 после долгого изгнания. Его избрали депутатом Меджлиса от города Иезда, после чего у Сеида Зияддина начался новый виток политической карьеры. Фигура его была далеко не однозначной. Одни называли его совестью нации, другие клеймили как предателя и авантюриста, ведущего Иран в пропасть. В этом круговороте, вихре, бурном потоке новостей и мнений четко прослеживались и политика, и пристрастия. Было ясно, что любой главный редактор одной из иранских газет придерживался определенного курса, кем-то оплачивался и кем-то поощрялся для решения конкретных политических задач. Эту игру вел и СССР. Если можно было повлиять на журналистов, то это незамедлительно претворялось в жизнь посредством таких сотрудников, как Рустам Керими. Он неоднократно встречался с Пишевари и другими редакторами тегеранских и тебризских газет, чтобы укрепить их в определенном мнении или же, наоборот, постараться переубедить наиболее рьяных критиков СССР хотя бы по некоторым вопросам. Для этого и приходилось часами корпеть над газетными листами, благо, знание языка позволяло это делать без особых трудностей.

Послышался стук в дверь. На пороге появился человек, которого Керими раньше никогда не видел. Ясное дело, что через охраняемое здание диппредставительства без разрешения не пролетит и птица, но почему-то его никто не уведомлял о встрече с неизвестным ему ранее человеком. Это был смуглый, темноволосый мужчина средних лет, среднего роста. Возможно, местный житель или представитель мобилизованных сотрудников, догадался Рустам. Одет он был в слегка измятый темно-коричневый костюм с белой рубашкой без галстука. Такого трудно заметить в толпе. Он запросто сливается с общей массой.

– Можно войти, товарищ Керими? – спросил разрешения незнакомец на азербайджанском языке.

– Если вы знаете мое имя, мне было бы интересно узнать ваше, – Рустам смотрел на прибывшего поверх раскрытой газетной страницы.

– Меня зовут Аслан Сайдиев. Я работаю в азербайджанской группе. Действую в основном в Тебризе, Салмасе, Маку. Редко перебрасывают в Ардебиль.

Голос у Сайдиева был хриплым, как после ангины. Лицо тоже не вызывало симпатий.

– Раз по делу, заходите. Не понимаю, почему меня не предупредили о вашем приходе.

– Дело чрезвычайной важности и не терпит отлагательств.

– В наше время в Иране других не бывает, – Рустама стала раздражать манера этого человека говорить загадками и напускать на свой неожиданный визит ореол важной таинственности.

– Я приехал поздно ночью, Рустам муаллим. Мне самому сообщили об этом задании в Тебризе за несколько часов до моего срочного отъезда. В такой спешке и при нехватке времени трудно было что-либо вам сообщить. Перед отъездом назвали ваше имя и приказали передать словами все, что я вам сейчас скажу, без бумажек и записей.

– Кто вам назвал мое имя? – поинтересовался Керими.

– Руководители подгрупп.

– Они свяжутся со мной?

– Обязательно, но сначала я должен вам все изложить, до последней запятой.

– Слушаю вас внимательно, – Рустам отложил газеты в сторону и придвинулся ближе к собеседнику.

– Вы знаете, что Сеид Зияддин создал партию?

– «Ватан», – Керими был в курсе всех событий, и данный факт был вовсе не мелочью, чтобы его не заметить.