Восточный ковер

«А если пойдет наперекосяк, привлекут по статье и поставят к стенке», – грустно улыбнулся в душе Рустам.

– Вам придется припасти одежду, которую носят простые тегеранские торговцы. Постарайтесь не бриться в течение ближайших 4–5 дней, чтобы слиться с массой. Для рабочего класса у вас чересчур нежное лицо. Можете надеть головной убор на выбор, хоть чалму.

– У вас есть его фотография? Было бы неплохо знать в лицо, с кем имеешь дело.

– Завтра вам его покажут.

– Как его зовут?

– Псевдоним «Турадж». Этим и стоит ограничиться.

– Он чем-то напоминает птицу?

– Не я давал ему эти позывные.

– Мне стоит взять оружие?

– Не рекомендуется. Даже в случае крайней необходимости вам не удастся его использовать в многотысячной толпе, не выдав себя. Запомните, Рустам муаллим, вас не должны схватить, иначе это международный скандал, в котором советские дипломаты будут выглядеть не в самом лучшем виде. Если что не так, ретироваться немедленно, не дожидаясь последствий. Это приказ.

– А если меня убьют? – абсолютно без иронии спросил Рустам.

– Сделайте все возможное, чтобы этого не произошло, – так же серьезно ответил Сайдиев. – Как только получите список, сразу удаляйтесь от места встречи и спокойно добирайтесь до вашего дома. Ни в коем случае не идите в посольство. В этом радиусе все прослеживается фарсами и англичанами. Когда будете на площади, постарайтесь скандировать «Шахсей» и бейте себя ладонью в грудь. В день Ашуры вы должны бить себя либо плеткой по телу, либо кинжалом рассекать лоб, лучше ограничиться малым, что я вам и предложил. В противном случае вас могут заподозрить, что вы не шиит и не уважаете их религиозные чувства. Полагаю, вы знаете это лучше меня. Завтра мне сообщат дополнительные инструкции, и если будут какие-то изменения, я вам сообщу об этом незамедлительно. Спасибо, что уделили мне время. Надеюсь, все пройдет гладко и без потерь.

– Я тоже на это надеюсь, товарищ Сайдиев.

Сайдиев ушел, оставив Рустама наедине с его ежедневной прессой. Читать расхотелось. Все мысли были заняты предстоящей шпионской операцией, результат которой мог неоднозначно повлиять на судьбу Керими. Он не хотел ни медалей, ни славы, ни благодарственных грамот руководителей ЦК. Ему хотелось спокойствия и стабильности, но этого ему никто не обещал. Чтобы не попасть впросак, необходимо было тщательно подготовиться к встрече с агентом «Турадж», чтобы избежать провала со своей стороны. К сожалению, если даже операция не окажется успешной по вине самого агента, то в черный список внесут самого Керими, как человека халатно отнесшегося к своим профессиональным обязанностям. Найти стрелочника для большевиков – дело не хлопотное. Рустам провел ладонью по щеке. Он брился два часа тому назад. Держать щетину целых пять дней было для него настоящей пыткой, но это намного лучше, чем разделять жилплощадь с Чертом или, того хуже, рубить ели на лесоповале Колымы.

* * *

В пасмурный январьский день иранцы отмечали святой для шиитов день Ашура. Многотысячная толпа стекалась со всех улиц Тегерана маленькими ручейками, во главе каждой группы шли вожаки, держа в руках алемдары, религиозные транспаранты, государственные флаги с черной лентой на древке. Потом каждый такой ручеек впадал в огромный поток больших площадей и проспектов. Одетые в черное, с завязанными на запястьях и головах черными лентами, стар и млад скандировали имя Имама Хусейна, внука Пророка Мухаммеда, павшего мученической смертью у города Кербала, ставшего одной из святынь мусульман. Глашатай читал стихи и марсии*, восхваляющие героизм Имама Хусейна и полные проклятий в адрес его подлого убийцы Йезида, после чего тысячи голосов подхватывали слова глашатая, завершая ее знаменитыми словами «Йа Хусейн, Вай Хусейн». В определенный момент на площади воцарялась тишина, и только голос ахунда** тегеранской мечети ее нарушал.

«Проклятый Йезид, воспитанник теглибского аль-Ахтала, любитель вина, роскоши, псовой охоты и сам же злобный пес. Ненавидящий мусульман и мечтающий разрушить ценности ислама, стремящийся подточить основы и святые идеи религии, за которую погибали шехиды нашей веры. Великий герой, внук Пророка Мухаммеда, да славится имя Его во веки веков, Имам Хусейн не побоялся выступить с 300 сподвижниками в неравном бою против развратника-пропойцы Йезида и его многотысячной армии гяуров. Имам Хусейн погиб, спасая ислам от рук вероотступников и кяфиров. «Йа Хусейн, Вай Хусейн».

«Йа Хусейн, Вай Хусейн», – стекла домов дрожали от слаженного рева толпы. Юноши в черных рубашках с вырезами на спине пустили в ход плети, истязая себя ударами под пение плакальщиц. Десяток бритоголовых мужчин в белых одеяниях, держа в руке кинжалы, стали рассекать себе голову, ударяя остро заточенным лезвием в лоб и темя. Кровь окрашивала белую одежду в красное, запекаясь на ней вместе отлетающими частицами кожи.

Рустам впервые видел такое зрелище. Еще до революции похожие события происходили и в Баку, но после прихода Советской власти самобичевание плетьми и кинжалами заметно уменьшилось, хотя, к большому удивлению многих большевиков, не было прекращено полностью. Рустама стало подташнивать от картины кровавой человеческой плоти, изрезанных одеяний, превратившихся от постоянного самобичевания в грязные лохмотья, иступленных фанатизмом глаз. Он держался и стучал ладонью в грудь, повторяя «Йа Хусейн, Вай Хусейн». Его лицо заросло щетиной, голову прикрывала черная чалма, на плечах был серый мятый пиджак, а под ним – белая рубашка, свисающая поверх черных брюк и грубых ботинок, покрытых бурой грязью. Никто не смог бы догадаться, что это атташе по культуре и связям с общественностью советского посольства. Он смотрел в толпу, чтобы заметить знакомое по фотографии лицо Тураджа. Агент должен был сам сблизиться с Керими, так как статическое положение Рустама позволяло только вести пассивное наблюдение. Трудная задача, принимая во внимание количество проходящих мимо людей, растворяющихся в одинаковой серо-черной массе. «Вот он»! – сердце Рустама бешено заколотилось. Учеба Привольнова и других инструкторов-чекистов не давала сбоев. Заметить в толпе знакомое лицо – одно из главных составляющих любой разведпрограммы, которая нашла свое первое применение в работе Керими. Агент шел у края толпы, испуганно озираясь по сторонам. Его лицо, так же, как и лица многих в этот день, покрывала густая щетина, навязанный символ траура. Он ударял себя в грудь правой рукой, а левую не вынимал из бокового кармана пиджака. По мере шествия к толпе присоединялись новые люди, также скандируя имя Имама и ударяя себя в грудь. Приблизившись к намеченному месту, Турадж увидел Рустама и вынул левую ладонь из кармана. Она была сжата в кулак и не раскрывалась. Рустам стал медленно подходить ближе к агенту, стараясь не потерять его в многолюдной толпе одинаковой раскраски. Он проталкивался вперед, не забывая выкрикивать религиозные лозунги. Рустам уже мог дотянуться рукой до этого человека, но его еще отделяло от агента несколько ребят, совсем еще молодых, на лицах которых виднелся только щетинистый пушок. Наконец он поравнялся с Тураджем, ожидая пароль в виде вопроса, который не заставил себя долго ждать.

– Митуням комяк этун беконям? – спросил Турадж.

– Митуням бехедмяте шома бересям? – примерно то же самое на тегеранском диалекте сказал Рустам, отвечая одинаковым вопросом на вопрос. Это и был ответом на пароль.

Они прошли вместе еще полсотни метров, прижимаясь друг другу плечом, чтобы их не сдавила людская масса.

– Я жду, – сильное волнение, вызванное ожиданием передачи списка и усугубленное хаотичным движением толпы, сказывалось и на Рустаме.

Вместо ответа Турадж протянул в его сторону левый нераскрытый кулак.

– Осторожно, – прохрипел агент, незаметно вкладывая скомканный лист бумаги в карман пиджака Керими. Постепенно они оказывались в центре давки, и каждый преодоленный метр давался с огромным трудом.

– Нам пора выбираться, – предложил Рустам.

– Ты уходи, я остаюсь. Мне нельзя выходить с тобой. Везде его ищейки, – глаза у Тураджа блестели от охватившего его страха и волнения. Ему казалось, что на него смотрят миллионы глаз, собравшихся на улицы и площади Тегерана, людей.

– Как знаешь, – прошептал прямо в ухо Тураджа Рустам. – Я не могу здесь задерживаться.

Рустам стал пробивать дорогу к краю толпы. Теперь его задача – поскорее удалиться от агента, как того требовали инструкции. Он сделал несколько мучительных шагов в сторону, натыкаясь на новые лица подключающихся к траурному шествию. Неожиданно он услышал резкий, сдавленный крик, похожий на хрип и приглушенный возгласом шествующих. Один из юнцов с жидкой бородкой проткнул Тураджа кинжалом по самую рукоять. Это Рустам отчетливо видел. Даже на темной одежде Тураджа было видно, как сильно пульсирует кровь в смертельной ране. Ничтожные секунды показались Керими вечностью. Агента, передавшего ему список, убили на его глазах. Дождались, когда он выполнит свою миссию, проверяя до самого конца, был ли он предателем или верным соратником Зияддина. Факт передачи доказывал, что Турадж вел двойную игру и посаженный на хвост молодняк выполнил приказ хозяев. Теперь могут проткнуть и Рустама, вырвав список из кармана пиджака. Мысли проносились со скоростью света. Надо было принимать решение, иначе разделить ему участь несчастного Тураджа. Рустам рефлекторно пятился спиною в сторону места, откуда он влился в толпу для получения списка. Он видел, как мечется в смертельной агонии человек, и тело его никак не может упасть на землю из-за нескончаемой вереницы людей, толкающей его с боков и сзади, продвигая вперед, как река, проносящая щепку в своем потоке. Наконец тело Тураджа стало сползать вниз, будто тело утопленника, делающего последние попытки набраться воздуха. Смертельные случаи – не редкость в такие дни. Люди с раздавленной грудью, растоптанные в толпе, не вызывали удивления. Еще один погибший в толпе лишь пополнял печальный список. Никто не остановился. Лишь образовалась небольшая брешь вокруг трупа, и люди, не замедляя шага, продолжали свой путь. Главное, в такой момент не растеряться и ожидать ударов со всех сторон, но, к счастью, Рустам смог выбраться из толпы и оказаться в более свободном для маневров пространстве. Первая же его мысль – поскорее смыться с этого злополучного места. Умирать не хотелось не ради партии, а ради самого себя. Быстрым шагом, сжимая в кармане список отправляемых на коммунистическую бойню, он пробирался через заполненные людьми улицы к своему дому. Иногда он оборачивался, чтобы обнаружить слежку, но «хвоста» не заметил. Ему удалось выбраться из толпы невредимым. Теперь главное – добраться до дома живым, чтобы передать проклятый клочок бумаги Сайдиеву. Он не заметил, что последние метры до дома он просто бежал. Он не чувствовал одышки, боли. Его толкал к убежищу животный инстинкт самосохранения. Вот она – дверь его квартиры. Никогда еще прежде она не казалась ему такой близкой и родной. Он выполнил свою первую миссию.

* * *

Рустам долго стоял под душем, словно хотел смыть с себя кровь Тураджа, несмотря на то, что себя ею он не замазал. Тяжелое впечатление, когда оказываешься в западне и не знаешь, в какую проклятую минуту в тебя всадят пулю или острие кинжала. К несчастью для Керими, это было не последним потрясением за день. Как только он переступил через порог своей тегеранской квартиры, он вынул злосчастный список из кармана, раскрыл его, выглаживая на плоскости стола. Четырнадцать имен. Некоторых из указанных Рустам знал и даже видел воочию, таких, как Инглаб Ансари и Хусейн Этик. Многие имена в списке встречались ему впервые. Самым страшным для Рустама оказалась нижняя часть столбца. Одиннадцатым по списку, как было написано, шел крупный землевладелец в Тебризе Халил Наджаф-заде.

– Халил Наджаф-заде, – сокрушенно повторял Рустам. – Они поставили его в список. Они хотят убить Халила и сделать мою сестру вдовой. Красные ублюдки. Им всегда не хватает крови. Кровь – вот откуда они черпают силы. Без крови они вымрут, как изголодавшиеся вампиры.

Он тяжело дышал, ощущая, как давит на его голову черная чалма. Он соберет эту одежду и сожжет, как когда сжег в Баку свой кремовый, ненавистный ему плащ.

– Они не напьются кровью Халила. Подавятся, – он смотрел на список. Имена шли в близкой последовательности. Если он порвет весь список, ему несдобровать, более того, они постараются найти еще кого-нибудь, чтобы выявить близких к Зияддину людей. Зачеркнуть или замарать список не получится. Все станет ясно. Оставалось только небрежно вырезать имя Халила так, словно во время сутолоки кто-то неожиданно порвал листок. Десять человек – вполне достаточно для предъявления в центр, к тому же неизвестно, всем ли в списке вынесут смертный приговор. Возможно, в ЦК на этот счет будут свои соображения, и они будут выбирать. Вдобавок если выяснится, что Халил – ближайший соратник Зияддина, тогда и дни Рустама на свободе, вероятно, будут сочтены, или же он навсегда останется под подозрением в том, что является двойным агентом. Добром это не кончается. Не зря они наводили справки на Наджаф-заде. Может, им известно больше, чем мог представить Рустам. Тем не менее, гибель Тураджа, как бы кощунственно и цинично это ни казалось для Керими, была сейчас ему на руку. Его смерть поможет спасти мужа Медины. Надо бы предупредить олуха Халила, чтобы был осторожен, а еще лучше, чтобы покинул на время пределы Тебриза и даже Ирана. Пусть забирает семью и уезжает в Париж, Лондон, хоть на край света, но пусть временно потеряется из виду. Надо только их предупредить. Времени было предостаточно. Он отпросится с работы на несколько дней, сказав, что по приказу центра, и уедет в Тебриз. Никто не увидит ничего предосудительного в том, что Керими посетит дом сестры. Он выиграет время. Напившись кровью первых десяти, вампиры могут угомониться, а дальше можно будет действовать по обстоятельствам. Счастливые дни Зияддина в Иране могут быть весьма скоротечны, так же, как и других премьер-министров Ирана, бессчетное количество раз создающих и распускающих свои кабинеты.

– Десять человек, – прошептал Рустам и стал медленно разрывать бумагу на фамилии Наджаф-заде. Мысли вслух продолжались. – Честно ли спасать Халила, когда он тоже в списке? Плевать на честность. Отец Медины и ее брат слишком много и долго страдали из-за этого прохвоста Сеида Зияддина. – «Достаточно. Мы свое выстрадали. Теперь очередь других. Мне этого не надо. Я только исполнитель».

Дело было сделано. Два клочка бумаги. Один получит Сайдиев, другой останется у него.

– Пора смывать с души кровь, которую я не проливал.

Он скинул с себя всю эту серую, мрачную одежду и зашел под прохладный, отрезвляющий душ. Под струей холодной воды мысли Рустама утрясались, обретая четкую, циничную форму и последовательность, способную вывести из самого запутанного положения агента поневоле.

Глава 4

    Воспоминания Рустама.

– Гляди, Сумбатов, какой чайник, – офицер НКВД по фамилии Дашниев делал опись конфискованного имущества Шафи Керими в его бакинском доме.

– Дорогой, наверное? – буркнул Сумбатов.

– Еще бы! Чистое серебро. И чашечки с ложечками впридачу, блюдца и сахарница – все из драгоценного металла. Красивые какие! В них что, чаи хлебают, Керими?

– Хоть водку пейте. Мне без разницы, – Шафи Керими сидел на диване рядом со своим сыном. Рустам крепко сжимал его руку, боясь, что нервное потрясение может сыграть с его отцом злую шутку.

– Огрызается хямшяри*, а зря. Немного ему тут осталось. Скоро посадят вас в поезд, и тю-тю в Казахстан.

– Никуда я отсюда не поеду, – процедил Шафи. – Забирайте все, только оставьте нас в покое. Что вам еще надо?

– А вас никто не спрашивает, поедете или не поедете. В случае отказа вместо Казахстана и на Колыму могут отправить. Дело нехитрое. По душе такой расклад, Керими? – Офицер уперся каблуком сапога в ковры, собранные в большие рулоны, и стал записывать дальше. – Три ковра. Примерно три с половиной на шесть. Так, дальше. Подносы серебряные. Ожерелья золотые, бриллиантовый кулон.

– Буржуи, – рявкнул Сумбатов. – Страна впроголодь живет, а они тут подносы серебряные ставят, кулоны бриллиантовые жрут.

– Это я заработал, – лицо Шафи стало багровым от злости и ненависти к непрошеным гостям, которые без зазрения совести хозяйничали в его доме.

– Такое, хямшяринский наш товарищ, у нас не заработаешь. Столько можно только награбить.