Восточный ковер

– Было, но осталось позади.

– Порой нам дается испытание, чтобы мы их преодолевали.

– Не говори глупостей, Рустам, – разозлилась Самира. – В шалаше не бывает вечного рая, даже с милым. Только первый день выглядит полным романтики и небесных иллюзий, а потом все рушится и теряет смысл. Вдобавок у нас был не шалаш, а, как ты сам выразился, крысятник. Убогая, вонючая клоака. Только вместо крыс – люди. Толстуха Симочка, которая пялилась на меня так, словно она твоя законная жена, а я так себе, и этот еще гнусный тип впридачу. Не могу забыть, как она порхала вокруг тебя. «Рустам, дайте я вам помогу, Рустам, зачем себя утруждать, я вам все сделаю», – Самира громко и озорно захохотала, имитируя соседку Рустама. Он снова увидел эти забытые ямочки на щеках. Только теперь они смеялись ему в лицо. – Дура набитая. С такой тушей только вагоны разгружать, а она на чужих мужей заглядывается. – Самира снова захохотала. – Замечательная у меня была соперница. Может, ты думаешь, что я позволила бы растить детей по соседству с чумным алкоголиком? Как же его звали?

– Не знаю, – тоже грустно улыбался Рустам. – Мы называем его Чертиком.

– Очень подходящее имя. Соседи у нас под стать – Черт и дура. В комнате, где мы должны были жить, растить детей, любить друг друга, еле помещались шкаф и кровать. Чудные перспективы на светлое будущее.

– Я не заставлял тебя выходить за меня, – обиделся Рустам.

– Вот как! – сморщила губы Самира. – А цветы кто дарил, не Чертик ли? Или он тебя попутал? А может, тебя Симочка надоумила жениться на мне? Прости, Рустамчик, не верю, – она все время улыбалась, вспоминая Симу, только сейчас это была улыбка взбесившейся, агрессивной самки. – И еще, если ты думал, что женился на декабристке, ты ошибался.

– Никто не может осуждать за честность. Но презирать можно.

Рустаму хотелось отдушины, а получился обычный, резкий, неприятный разговор пред- и послеразводного периода.

– У тебя все? – она скрестила руки на груди и злобно уставилась на Рустама.

– Нет не все. Я уезжаю. Надолго. Хотел увидеть детей, потому что не знаю когда увижу их снова.

– Не в Сибирь ли? – ерничала Самира. – Туда я за тобой не поеду.

– А я не зову тебя. Меня командируют в Иран. Я буду работать в советской дипмиссии в Тегеране.

Зная характер своего бывшего мужа, Самира понимала, что он не лгал. Возможно, даже хотел начать все сначала, а она сглупила и все испортила. И все из-за ее вздорного, хищного нрава. Перед ней маячили сказочные горизонты. Быть супругой дипломата не по возрасту амбициозная Самира мечтала еще будучи школьницей. Только мечтам ее не суждено будет сбыться. Она мыслила теми же категориями, когда выходила замуж за вполне обеспеченного иранского эмигранта. Она не хотела страдать, терпеть лишения, проходить через черные полосы. Легче через них перепрыгивать, пытаясь обмануть судьбу, думалось ей. Но все поменялось в одночасье, как и сейчас. Паром медленно уплывал к югу, но без нее. От обиды она даже прикусила губу, и это было заметно.

– С чего это они тебя так вспомнили?

– ЦК, НКВД, НКИД давно интересуются моей персоной и после тщательных проверок решили, что я могу быть им полезен, работая помощником посла СССР по культуре.

– Ты же у нас умный мальчик, – Самира продолжала издеваться, но сейчас больше от злости, чем от своего безудержного высокомерия.

Рустаму было тяжело. Он был абсолютно не конфликтным человеком, но обстоятельства заставляли порой принимать бой и отвечать гадостью на гадость. Однако он смолчал и сделал выдох, хотя очень хотелось обозвать стоящую перед ним женщину, бывшую супругу, мать его детей, озлобленной на жизнь стервой.

– Я сегодня был в музее и видел ковер, который когда-то висел в нашей квартире, – скрывая дрожь в голосе, выговорил Рустам. – В музеи ты не ходишь, но ковер с леопардами и ланями ты не могла забыть. Он тебе тоже очень нравился. Это частица моего сердца, вырванная в тот злополучный, роковой, проклятый день. Когда я увидел его в первый раз за пределами нашего дома, мне показалось, что я живу в средневековье, когда части тел казненных выставлялись на всеобщий показ для устрашения толпы. Не идите против королей, даже если они несправедливые тираны, иначе ваши головы, ноги, руки, сердца будут висеть на воротах города, и их будут клевать вороны. Мое сердце было выставлено напоказ, а внизу табличка «Сердце мошенника Керими». Я смотрю на этот ковер, и мое сердце внутри склевывают невидимые для окружающих черные вороны. – Рустам посмотрел на своих детей, которым сейчас было не до папы. Его подарки занимали все их внимание. – Грустно слышать, когда твоего отца обзывают мошенником, когда он таковым не являлся. Трудно отмыть кляксу в своей автобиографии, так же, как нелегко выстирать въевшееся пятно на одежде. Чем она жирнее и зловонней, тем сложнее себя очистить. Чтобы спасти свое имя, отец совершил грех. Он пошел на самоубийство, потому что жизнь ему не давала шансов поступить иначе. Именно самоубийство. Это был не сердечный приступ, как указывалось в заключении судмедэкспертизы. Это цианистый калий с предсмертной запиской к сыну, которую я никому не показывал. Про свои же тяготы я тебе рассказывать не стану. Я не единственный в этой стране, кто когда-то их испытывал. Теперь, наверное, все.

В небе парили голуби, подгоняемые с крыши одного из домов. Был слышен протяжный, звонкий свист, которым один из местных «гушбазов»* гнал пернатых в небо, чтобы те не засиживались в «гушхане»** и не набивали пшеном брюхо. Все удовольствие любителей голубей заключалось в умении их питомцев часами без устали летать на большой высоте, чтобы их трудно было различать. Порой заключались пари, чей «мраморный» перелетит чужого «чиля»***. Это был колорит старых бакинских улиц и дворов, к которому относился и Ичери шэхэр.

– Папа, а на бульвар пойдем? – спросил старший сын.

– Как договаривались, – кивнул Рустам.

Прогуливаясь по набережной, они могли казаться счастливой семейной парой с тремя чудными детьми, но как часто бывает, видимость не отражает всего, что кроется в мыслях. Они кормили чаек хлебными крошками, даже иногда улыбались, говоря о каких-то глупых мелочах, но больше не возвращались к прошлому, понимая, что назад пути нет. Их будущее – их общие дети и больше ничего. Рустам временами смотрел на длинную полоску моря, за пределами которой он вскоре окажется. Он даже представлял себе это пламя ожесточенных событий, которое мелкими искрами и камнями вылетало из-за горизонта, как выбрасываются вулканические бомбы из основного жерла и боковых даек вулкана, окрашивая небесное полотно пунцовым маревом. Персия как дремлющий вулкан, который просыпается через неопределенный отрезок времени и никогда не затухает. Месяцы, десятилетия, века или все тысячелетия могли сплестись в один неуловимый миг и завести магматический очаг, поднимающий огненную лаву в этом дремлющем, но никогда не гаснущем кратере. И он, Рустам Керими, должен будет очутиться рядом с этим огненным кошмаром. Оставалось совсем немного. Великая геополитика скоро начнет новую игру. Судьбы миллионов людей помимо их воли и желаний окажутся вовлеченными в эту смертельную схватку. Начиналась великая, кровавая свара за нефть, территорию, могущество, власть, за перспективы диктовать своим врагам и союзникам свои условия.

У Рустама в кармане была припасенная темная монетка. Он бросил ее в Каспий и загадал желание. Простое и вполне исполнимое желание. Он всего лишь хотел вновь прогуляться по набережной Бакинского бульвара вместе со своими детьми.

Глава 9

    Тегеран. Июнь 1941.

Главный дворец Реза-шаха Садаабад закрылся на ремонт. Его покрывали новым слоем краски и заменяли потускневшие, на взгляд правителя, плиты розового мрамора. Шестьдесят тысяч чинаров, высаженных по проспекту Пехлеви, были аккуратно подстрижены и побелены. Проверялись шпалы и рельсы железной дороги, построенной вдоль проспекта до самого главного дворца шаха. Его готовили к особому случаю. Возможно, даже к скорому приезду в Иран самого фюрера. Началась долгожданная для Реза-шаха война Германии против СССР. Иранское радио без устали повторяло новость дня – о том, как немецкие войска без объявления войны атаковали границы Советского Союза. Солнце могущества потомков великого Дария первым узким полукругом бросало на опьяненное счастьем лицо иранского монарха первые лучи. Ему сообщили радостную весть ранним утром, когда он еще спал. Но уже в полдень он приказал подготовить его вороного жеребца, шашку, стопку водки и укрепить на десяти двухметровых шестах продолговатые дыни. Кровь забурлила в жилах. Мудрый властитель, как всегда, оказался прав. Русскому медведю прижмут лапы еще до того, как он зароется в берлогу на зимнюю спячку. В этот день Реза-шаху и на ум не могло прийти, что голодного медведя лучше не раззадоривать, вдобавок в его же лесах.

– Добрый день, Ваше Величество, – шахский конюх подвел десятилетнего чистокровного арабского скакуна к правителю. Левой рукой он держал под уздцы коня, правую приложил к груди и поклонился. – Мы сделали все, как вы приказали.

Красавец конь был подкован, вымыт, вычищен до блеска, его черная шкура отливала перламутром на ярком полуденном солнце. Шах вертел в руках шашку. Пока она была в ножнах. В нескольких шагах от него стояли двое нукеров. Один из них держал серебряный поднос, на котором стояли хрустальные стопка, небольшой графин с водкой и маленькое, продолговатое блюдце с нарезанными дольками лимона. Другой нукер был свободен от ноши, но всем своим видом ждал приказа повелителя. Монарх вытащил шашку из ножен, положив ее на ладони широким ребром.

– Наливай, – приказал Реза-хан. Теперь он снова бравый казак Реза Максим.

Свободный нукер налил в стопку из графина водки и положил ее на ребро шашки.

– Как говорят в России, за здравие! – Руки шаха поднесли шашку к губам вместе со стопкой. Казачьих навыков он не потерял – из стопки не пролилось ни капли. Затем персидский монарх схватил пару долек лимона и разжевал их вместе с кожурой. – Ну что, красавец, покажем этим слабакам, каким должен быть настоящий правитель?

Реза Максим погладил коня по шее и вскочил в седло. Он называл своего коня «моя черная Шапка». Что-то казацкое, вдобавок похожее на шашку. Громкие улюлюканья и свист сопровождали рыцарские игры шаха. Шесты были насажены на довольно широком, овальном пространстве, где монарх любил гонять верхом жеребцов своей конюшни. По его же приказу они были всажены зигзагообразно, чтобы максимально усложнять задачу в игре и дать возможность показать свое мастерство. Чем сложнее задача, тем интереснее ее решать. Шашка блеснула на солнце, и вороной десятилетний арапчонок Шапка метнулся к первому шесту. Легкий свист – и макушка первой дыни слетела на землю. Вторая тоже, но на третьей шах промахнулся. Он развернул коня, вернулся к неуничтоженной цели и со всей силой нанес режущий удар сверху вниз, рассекая поперек не только дыню, но разломав шест. Конь испугался, заржал и встал на дыбы. Это только добавляло азарта в крови шаха. Он давно так не забавлялся, и радостные вести с Севера только приукрашивали его царское развлечение, раззадоривая его все больше и больше.

– Давай же, красавец, – шах подбодрял жеребца. – Не отступай.

Он вспоминал боевые кличи и возгласы, словно рубил не обыкновенные бахчевые плоды, а головы своих недругов. Постепенно во Нияверанд, другой дворец Пехлеви, стекались многочисленные члены Кабинета министров и иные приближенные, чтобы быть на месте, поближе к шаху, когда повелитель щедр и счастлив. Каждому хотелось поздравить монарха и выразить свое восхищение его прозорливостью и мудростью. Его взвешенная политика с союзниками и врагами делала Иран одним из главных игроков на Ближнем Востоке. «Мудрость ваша безгранична, шахиншах. Вы – второе солнце на Востоке. Вы – царь Дарий нашего века». Сколько подобных изречений предстоит выслушать монарху в ближайшие дни! Отныне имя его будет ассоциироваться не с казнями и пытками, а с началом возрождения утраченного величия его страны. Основатель династии и реставратор персидского могущества – Реза-шах Пехлеви.

Появился министр двора Новруз Зехтаби, неусыпная тень шаха, особенно в период принятия важных решений. Монарх заметил его еще до того, как проткнуть острием клинка последнюю мишень. Он вздернул дыню на шашку и перешел на легкий галоп.

– Молодец, Шапка, красавец, – шах погладил черную гриву коня и поскакал к деревянным ограждениям, где за мастерством шаха наблюдали слуги дворца и подоспевший к концу представления Зехтаби.

– Поздравляю вас, шахиншах, – улыбаясь, склонил голову министр. – Мудрая политика Вашего Величества, как и ваше мастерство наездника и воина, не могут не вызвать восторга. Признаюсь, я редко видел человека, кто так ловко управляется с мечом верхом на лихом коне.

– Этот меч называется шашка, Новруз, – шах снял шлем, вытирая рукавом капли пота со лба. – Вкусная дыня. Попробуй.

На шашку, как на шомпол для кебаба, была насажена последняя мишень наездника.

– Я выпил медовый настой утром. Боюсь, что прошло не так много времени, чтобы вкусить дыню из вашего сада. Как вам известно, мед и дыня – не лучший подарок для желудка.

– Умереть боишься? – усмехнулся монарх.

– Нет, Ваше Величество. Я боюсь недооценить вкус шахского дара.

– Хитрец ты, Зехтаби. Я знаю, как ты опасаешься за свою жизнь, поэтому и дружишь со мной, чтобы тебя не вздернули на виселицу раньше времени.

– Конечно, шахиншах, вы знаете, как бесценна ваша дружба. Только мне бы не хотелось разделить участь приближенных турецкого султана Мехмеда Завоевателя, который, чтобы определить, в чьем желудке дыня из монаршего сада, вспарывал им животы.

Черный юмор Зехтаби и его находчивость развеселили Реза-шаха еще больше. Он спешил, оставив шашку и коня на попечении слуг. Прекрасное настроение должно было подкрепиться хорошей трапезой. Скоро во дворце появятся министры различной политической ориентации, чья деятельность заключалась не столько в служении сюзерену, сколько в предоставлении важной информации агентам супердержав, задействованных на территории Ирана. И те, кто тоже посматривал с надеждой на Берлин, теперь будут боязливо намекать на то, что именно они советовали шаху войти в союз с Гитлером, а дальновидный правитель всегда прислушивался к их мудрым советам.

– Прекрасный день, Новруз.

– Да, Ваше Величество. Ваши политические прогнозы оказались абсолютно точными.

– Русские думали, что, заключив договор с Германией, они обезопасили свои тылы, но они глупо просчитались. Гитлер – гениальный стратег. Он играл с ними в кошки-мышки и усыпил их бдительность. А в самый подходящий момент сделал то, что должен был сделать любой великий полководец. Теперь надо дождаться окончания войны и вовремя подойти к пиршеству, чтобы противники не сумели захватить жирные куски от царского стола. Персия присоединит к себе Кавказ и Среднюю Азию, то, что когда-то кровью завоевывали наши предки и безжалостно растащили наши жадные, трусливые враги. Напрасно Сталин возомнил себя великим маршалом. Он забыл, как шах Аббас когда-то завоевал его Грузию и вырезал их женщинам сухожилия на ноге, чтобы те запомнили на всю жизнь день великого персидского нашествия. Мы ему напомним о том, кому какие земли на самом деле должны принадлежать, чтобы у него навеки пропала охота угрожать нашим северным землям. – Шах положил руку на плечо Зехтаби. – Хочешь, я назначу тебя сатрапом на Кавказе или в Таджикистане?

– Мне бы не хотелось уезжать из Тегерана, повелитель, – уклончиво ответил министр.