Восточный ковер

Еще за два дня до смерти отца этот ковер находился в пределах их квартиры на улице Низами. Потом не оказалось ни отца, ни квартиры, ни ковра. Он был конфискован, как и все имущество семьи Керими. Примерно через год Рустам совершенно случайно, рассматривая экспонаты, заметил его, спокойно висящего на одной из стен музея истории, в окружении других азербайджанских ковров. Его словно поразило громом. Отобрать и без всякого зазрения совести выставить на всеобщее обозрение то, что являлось их семейной реликвией! Они не просили разрешения, а просто вырвали его зубами, впрочем, как и рвали зубами его жизнь.

– Вы интересуетесь коврами? – послышался пожилой женский голос.

– Простите меня, я не расслышал, – он был настолько поглощен собственными мыслями, что не заметил женщину в летах, которая с тревожным любопытством наблюдала за странным человеком, не отходящим от музейного экспоната.

– Вы уже десять минут рассматриваете этот ковер.

– Вы даже время засекли?

– Представьте себе. Чем он вас так увлек?

– На меня нахлынули воспоминания, – улыбнулся Керими. – Добрые воспоминания далекой юности.

Женщина подозрительно посмотрела на Рустама. Она раньше его здесь не видела. Да и посетители в это время бывают настолько редки, что был слышен каждый шорох, даже самые осторожные шаги того, кто переступал через порог музея. Может, он вор? Или вредитель? Натворит чего, а потом отвечай, почему своевременно не позвали милицию.

– У нас много ковров, – женщина продолжала с недоверием смотреть на посетителя со странной улыбкой. – Этот не единственный.

– Я заметил.

Рустам повернулся к женщине, и ему захотелось поиграть в гида.

– Конечно, не единственный, – он неторопливо зашагал к следующему ковру. – Вот это «Хилябута» Губа-Ширванская работа, село Хиля. Начало XX века. Его ошибочно датируют серединой XIX века. Надо бы исправить. Посмотрите на плотность медальончиков, окруживших главный медальон в середине. Видите, какой он ступенчатый и угловатый? А это Губа-Ширванский тип «Шильан». Здесь уже нет главного медальона, все верно: конец XIX века. Тот же тип, «Герат-Пиребедиль», опять ошибка в дате, не середина XIX, а начало XX века. Замените табличку. Здесь написано «Гянджа-Газахский тип», но не указано имя ковра. Напишите, что это ковер «Шихлы». За достоверность могу расписаться и отвечать перед законом. У ковра, как и у человека, должно быть имя. Здесь не так много медальончиков и на вид он кажется не так замысловатым, но в этом его прелесть и загадка. Попробуйте ее разгадать в этом вакууме между узорами-стрелами, – он шел от одного ковра к другому, взгляд его скользил, а не примерзал к одной точке.

– Вы уверены в датах? – женщина была приятно удивлена интересным собеседником. Он не был похож на вредителя и тем более на вора. У нее самой сын примерно такого же возраста, схожего овала лица и родственного интеллекта.

– Так же, как в том, что это «Голу чичи». А здесь всего лишь написано, что это Губа-Ширванский тип XIX века, – он смотрел на последний в этом ряду ковер.

– Как вас зовут, молодой человек?

– Рустам.

– А меня Эльмира ханум. Я заведую отделом экспозиции и фондов музея.

– Прекрасно. Я часто посещаю ваш музей. Мне здесь очень уютно, словно я оказался в окружении очень близких мне людей.

– Странно, но я вас здесь раньше не видела, – пожала плечами Эльмира ханум. – Хотя при моей работе это неудивительно. С посетителями в основном работают гиды, а я их заменяю при непредвиденных обстоятельствах: болезнь, неожиданные увольнения, декретные отпуска. – Женщина слегка поправила прическу. – Простите мое любопытство, откуда вы так хорошо осведомлены об искусстве ковроткачества?

– Это моя профессия. Я преподаю историю искусств.

– Боже мой! – вскинула руками Эльмира ханум. – А я грешным делом заподозрила в вас… Ой, даже не хочу говорить.

Она затрясла плечами от легкого, заразительного смеха.

– Кажется, я догадался. Вы подумали, что я воришка? – смеялся в ответ Рустам. – Подкрался в музей, чтобы слямзить ваш чудесный тебризский коврик.

– Скажете тоже – коврик! – она бросила на семейный ковер Керими томный взгляд и чуть загадочным голосом добавила: Это чудесный ковер, молодой человек. Изумительная работа, потрясающие узлы, классическая бледная расцветка.

– А как он к вам попал, если не секрет? Такие работы сейчас трудно приобрести.

– Признаться, не совсем знаю подробности, но, как мне намекнули некоторые наши работники, ковер изъяли у некоторого иранского мошенника. Хотя кто знает, кем был этот человек на самом деле.

Эльмира ханум виновато опустила глаза, как будто это она изымала ковер из дома «иранского мошенника». Никто не жил в капсуле, отделенной от реальной жизни, всем было известно, как наклеивали ярлыки на вполне законопослушных граждан. Просто эта добрая на первый взгляд женщина не могла знать, что сын «иранского мошенника» окончил русскую школу в городе Баку и разговаривал на русском без заметного акцента. Он не подал вида. Этому тоже учат в процессе подготовки. «Сдерживай эмоции, Керими, сдерживай эмоции» – и грязная ругань в лицо, и рукоприкладство. Научили. Заведующая отделом экспозиции и фонда, интеллигентная Эльмира ханум не догадывалась, что, цитируя чьи-то слова и ложные обвинения, она косвенно оскорбляла своего собеседника, который так ей напоминал сына. Она никогда не смогла бы прочесть название «Шафи Керими Толедате» рядом с бахромой, но Рустам был рад, что не назвал своей фамилии. По ней было видно, что, узнав о том, что у него иранские корни, она могла бы догадаться.

– Ну что ж, вас стоит поздравить с хорошим пополнением коллекции вашего музея.

– Оружие вас интересует? Кремневые ружья, пистолеты. Могу вам показать богатую коллекцию монет. Серебряные драхмы Кавказской Албании, Сасанидов. В наше время так трудно найти молодых людей вашего интеллекта. У вас, видно, прекрасные родители, раз дали вам такое образование.

– Да, у меня были чудесные родители, но, к сожалению, их уже нет в живых.

– Простите, Рустам, – она снова виновато опустила глаза, видно, это было ее привычкой, при смущении опускать взгляд. Потом, по-матерински взяв за руку, она повела его к другим стендам. – Вот эти монеты. Второй век до нашей эры. Посмотрите, как албанцы подражали монетам Александра Македонского! Даже профиль они чеканили так, что его не отличишь от Великого Зюлькарни. Это уже позднее – 591 год нашей эры. Сасаниды, Хормузд Четвертый, Нахичевань.

Эльмира ханум долго не отпускала Рустама, все время что-то показывала и объясняла. Частичку нового учитель древнего искусства для себя находил, о некоторых способах изготовления кремниевого ружья, например. Но время шло, приближая его к долгожданной встрече с детьми. Эльмира ханум и Рустам мило распрощались. Он пообещал при возможности принести ей несколько интересных фотографий и рисунков, которые он показывал своим студентам. Когда же наступит эта возможность, он не знал.

Четыре месяца пролетели как один миг. В два часа дня у караван-сарая он будет их ждать, как когда-то ждал на первых встречах свою ненаглядную Самиру. Единственную и навсегда. На целых пять лет, которые пролетели так же быстро, как последние четыре месяца.

* * *

Он не забыл купить им подарок, даже некогда любимой Самире. Обида со временем проходит, но остаются воспоминания. Если их бить плеткой, они дают сдачи, и самому становится больно. Намного проще оставить их в покое, запечатлеть в мыслях, как не совсем удачную фотографию. Первенцем был Али, Эсме, названная отцом в честь сестры в Иране, была на год младше, и самый младший трехлетний Руфат.

Они шли под ручку, мама и три чада. Он заметил их еще в самом начале косой улочки. Она не улыбалась, в отличие от детей, которые, заметив отца, вырвались из рук матери и побежали на всех парах к нему. Он не помнил, как долго их обнимал, присев на корточки. Просто обнимал, вдыхая их запах, по которому сильно соскучился, целуя каждого по несколько раз, что вызвало у маленькой Эсме протест, ласкал их кудри. Хотелось их все время тискать, теребить, щекотать. Они боялись щекоток, как огня. Не может быть, что прошло всего четыре месяца. Минуло все тысячи, просто они остались такими, как есть.

– Рассказывайте, – шептал Рустам. – Рассказывайте, не молчите.

– Что рассказывать, папа? – удивился старший Али, которому недавно стукнуло пять.

– Ничего не рассказывайте, – отмахнулся Рустам. – Ничего не надо говорить. Просто дайте я на вас посмотрю. Вот держите, ваши подарки.

– А что здесь, папа? – в руках Али оказался обернутый прямоугольный сверток.

– Ваши любимые игрушки, – ответил отец и поднялся во весь рост, когда Самира подошла вплотную. Она, несмотря на свой нелегкий характер, была тактичным человеком и дала возможность детям и отцу насладиться встречей. Она молчала, но на ее лице не было даже признака улыбки или хорошего настроения. В ее мыслях тоже сменялось много неудачных кадров.

– Я не потревожил тебя? – заговорил первым Рустам.

– По выходным я вожу их гулять. Ты не помешал.

– Это тебе, – он протянул подарок бывшей жене. – Очень красивый шарфик. Можешь надеть прямо сейчас. По цвету он подходит к твоему синему пальто.

– Спасибо, я еще найду время им попользоваться, – абсолютно без эмоций выговорила Самира и взяла подарок.

Не хотелось говорить пошлых фраз, «как жизнь», «ты не изменилась» или, наоборот, «стала лучше». Она была такой, какая есть. Не изменившаяся ни в лучшую, ни в худшую сторону. Волосы, собранные назад, брови стрелой. Казалось, что она все время хмурится и всем всегда недовольна. Тем не менее красивая, молодая Самира могла улыбаться, образуя на щеках милые ямочки. Раньше при встрече она улыбалась чаще, после рождения третьего ребенка и трагических событий полуторагодичной давности Рустам перестал замечать ямочки на щеках Самиры.

– Ты хотел поговорить со мной о чем-то важном, – напомнила Самира.

– Да, конечно, – он смотрел на своих детей, как они в мгновение ока разорвали обертку и каждый достал себе свою любимую игрушку. Вообще-то он хотел купить дочери куклу, но, увы, куклы в те годы в СССР не производились – считалось, что они «не так» воспитывают советских девочек. Обычные желания детей. Как замечательно, когда простые вещи приносят тебе массу положительных эмоций вне зависимости от возраста. – Я часто думаю о том, если бы не тот случай с нашей семьей: смерть отца, конфискация, ужасный переезд в крысятник, где я живу до сих пор, мы бы могли быть вместе до сих пор.

– Не стоит ворошить старое. Отпусти прошлое, чтобы оно не мешало твоему будущему.

– Не верю, что ты сама не думаешь об этом, – чуть завертел головой Рустам. – Просто взяла и забыла? И все? Словно и не было ничего.