Римская сага. Город соблазнов

Старуха уже пришла в себя. Она была дома, приводила в порядок своё убогое хозяйство. Посмотрев на своего спасителя, она ничего не сказала. Только кивнула головой дочери, чтобы та помогала ей и не стояла у входа. Так Лаций познакомился с Ларнитой и её матерью Валрой, странной колдуньей из дикой деревни. Позже он узнал, что это старая колдунья научила дочь говорить на их языке, она сама отлично говорила на нём, но никто не знал, где и как она его выучила.

Глава VIII. История Лация

Брут, как всегда, говорил много и слишком эмоционально. Он пожаловался сначала на легата Теренция Ю?лиана, который покрывал своих легионеров, затем на старшего трибуна Лация Корнелия Сципиона, из-за которого его, квестора Сената, чуть не убили, потом ещё на кого-то… Цезарь прятал улыбку в уголках глаз, стараясь не обидеть сына Серви?лии[20 - Сервилия Цепиона – римская матрона, любовница Юлия Цезаря, мать его убийцы Марка Юния Брута.], и молчал. Он прекрасно знал, какой умной и красивой женщиной была мать Брута, сколько в ней было силы и энергии, и удивлялся, почему боги так обделили этими достоинствами её сына. Когда Цезарь подарил ей огромную жемчужину, купленную у Се?ргия Ора?ты[21 - Сергий Ората – известный инженер, изобретатель и торговец. Основал остреарий и произвёл модернизацию гипокауста.] за шесть миллионов сестерциев, пол-Рима чуть не задохнулись в истерическом припадке ревности, а вторая половина задумалась, откуда у Цезаря столько денег. Но взгляд Серви?лии был полон такой искренней благодарности, что ему потом ещё целую неделю не удавалось вырваться из её дома. Хотя, он и не сильно хотел.

– …ведь так? – голос Брута замер.

– Что?.. – Гай Ю?лий вздрогнул, почувствовав в его интонации вопрос.

– Но ведь ты накажешь его?! Не так ли? – нахмурив брови, почти потребовал Марк.

– Кого? Легата или старшего трибуна? – спокойно переспросил Цезарь, думая, что не зря несколько лет назад расторг помолвку этого горячего и не очень уравновешенного юноши со своей дочерью Ю?лией Цеза?рией. Он снова вспомнил горящие глаза Сервилии, матери Брута, которая во время отдыха между любовными утехами пыталась узнать его планы на будущее и осторожно намекала на брак их детей. Однако партия с Гне?ем Помпеем[22 - Гней Помпей Великий Магн – 106—48 г. до. н. э. Римский государственный деятель и полководец.] была намного выгодней и, как он сейчас видел, правильней во всех отношениях. Гней Помпей стал его другом и, как ни странно, искренне влюбился в Ю?лию. В такое сложное время его помощь в Сенате была бесценна. В отличие от Помпея, Марк Брут был фигурой менее значительной и совсем невлиятельной. С ним никто не считался. К тому же, он не любил Ю?лию и вряд ли смог бы помочь ему в Сенате так, как Гней Помпей.

– Надо наказать старшего трибуна, конечно! – донёсся до него голос Марка. – И легата. Обоих!

– Ах, да. Конечно, накажу, – усмехнулся Цезарь и покачал головой. – Обязательно накажу. Всех!

– Благодарю тебя. Мне приятно слышать эти слова, – не чувствуя подвоха, выдохнул, наконец, молодой аристократ и замолчал. – Эти варвары пришли за старухой, но напали на нас из-за Лация. Вот. И мы все могли из-за этого погибнуть.

– Успокойся, Марк. Ты ведёшь себя так, как будто не умеешь держать в руках меч, – впервые серьёзно ответил Цезарь. – Иди, мне надо встретиться с легатами, – вежливо прервал он разговор, показав взглядом на выход из палатки.

– Но если бы мы погибли… – попытался ещё раз возмутиться Марк Брут, но понял, что это бесполезно, и вышел.

Гай Ю?лий позвал ликторов и приказал разослать посыльных за легатами. Скоро ожидались серьёзные изменения, и ему надо было укрепить свою армию. Он видел, что существование Римской республики близится к закату. Умелое управление торговыми отношениями и быстрое расширение границ в результате грандиозных военных походов привело к невероятному обогащению Рима. Но присоединёнными территориями надо было управлять так же эффективно, как и Римом. Сенат, к сожалению, этого уже делать не мог. Однако народ Рима привык к спокойной жизни и жаждал постоянных развлечений и новых побед своих полководцев. Для триумфов необходимо было оружие, а платить за него Цезарь не мог. Поэтому он нашёл союзника в лице старого патриция Марка Красса[23 - Марк Лици?ний Красс – 115—53 г. до н. э. Древнеримский полководец и политический деятель, участник первого триумвирата, один из богатейших людей своего времени.], который страдал тщеславием и готов был оплачивать счета за оружие в обмен на поддержку во время выборов консулов. Армия Цезаря набирала опыт, увеличивалась в размерах и превращалась в серьёзную силу не только в борьбе с варварами. И одним из наиболее способных и талантливых легионеров в ней был тот самый старший трибун Лаций Корнелий Сципион, которого требовал наказать Марк Брут. Лаций был храбрым воином и талантливым командиром, снискавшим почёт и уважение как среди простых легионеров, так и среди легатов. Помпей знал его лично и, как и Цезарь, уважал за воинские и человеческие качества.

Лаций родился на Сицилии, в семье римского патриция, который после удачного подавления восстания в Этрyрии был назначен Сенатом управлять одним из городов на севере этого острова. Несмотря на то, что он там родился, в памяти почти ничего не осталось. Лаций был тогда совсем маленьким, к тому же семья вскоре вернулась в Рим, где он неожиданно потерял обоих родителей. Что с ними произошло, юноша знал только по скупым рассказам приёмных отца и матери, но те старались избегать подробностей. Во время той страшной ночи Лаций с сестрой были в загородном имении, которое его родной отец купил вместе с домом. Их усыновили дальние родственники матери, у которых незадолго до этого умер от простуды маленький сын. Зачать ещё одного ребёнка они так и не смогли. Это была дальняя ветвь известного рода Сципионов, и приёмные родители искренне любили их. Вся семья по завещанию отца Лация жила в купленном им доме.

Юный Лаций хорошо учился и много читал, но его всё время тянуло к оружию. Он мог часами выполнять упражнения на деревянных мечах и к пятнадцати годам уже добился больших успехов. Ему легко давался греческий, потому что половина учителей были греки. Все ученики в гимнасие знали наизусть отрывки из «Одиссеи» и принимали участие в беседах приглашённых философов и поэтов. Единственное, что ему не нравилось, это вникать в суть витиеватых рассуждений адвокатов, судей и их помощников. Но без ораторского искусства, которому учились именно в выступлениях на Форуме и, в основном, в многочисленных тяжбах с присутствием большого количества людей, обойтись было невозможно. Поэтому ему приходилось учиться праву и ораторскому искусству так же настойчиво, как и воинскому мастерству. Лацию трудно было смириться с мыслью, что в юриспруденции самый короткий удар может оказаться самым бесполезным и глупым, отличие от фехтования на мечах…

Однако приёмный отец настаивал на изучении этой дисциплины, и ему приходилось скрупулёзно составлять документы на продажу коровы, которая была больна, но ещё могла давать молоко; купчую на передачу прав на имение, но без земли, чтобы, при этом, виноградник остался в пользовании старого хозяина; закладную на выдачу ссуды мяснику в выгодном квартале города под такие проценты и на таких условиях, чтобы тот, в итоге, не смог расплатиться и его имущество перешло к кредитору. Также его учили выступать в суде и составлять речи для защитника и обвинителя. Смирившись внешне, в душе юный Лаций, тем не менее, мечтал побыстрее научиться владеть мечом и стать настоящим легионером.

Однажды он заступился за товарища на улице, и им пришлось отбиваться палками и камнями от трёх вольноотпущенников. Узнав об этом, друг его приёмного отца предложил поупражняться с гладиаторами. Несмотря на то, что родители были против, Лаций всё же пошёл с ветераном в школу гладиаторов, чтобы попробовать свои силы. Тогда приёмный отец заключил с ним соглашение, о добросовестном изучении юридического дела в обмен на уроки в гладиаторской школе. Год занятий в школе гладиаторов заменил ему десять лет военной службы. Именно здесь он услышал самое главное правило, которому потом следовал всю свою жизнь: «Будь быстрее!». И Лаций старался во всём быть лучше остальных. В школе жил тогда один старый одноглазый гладиатор по имени Зенон, которого не продали лишь потому, что он ещё мог носить воду молодым бойцам и убирать после них оружие. Однажды он подошёл к Лацию и показал, как бить коротким мечом снизу. Юноша попробовал, и у него получилось. Потом старик убедил его разучить три удара по ногам, которые среди детей патрициев считались нечестными.

– В игре это, может, и нечестно, а в бою поможет, – криво усмехаясь, посоветовал ему опытный старик. Последнее, чему он успел научить его, был быстрый, короткий удар мечом в пах. Для этого надо было присесть и выпрыгнуть вперёд на полусогнутых ногах, чтобы рука с мечом превратилась в копьё. Таким неожиданно длинным ударом можно было достать противника, который стоял на расстоянии трёх—четырёх шагов. Там же Лаций узнал закон гладиаторов, который его сильно удивил: «В бою правил нет». Но после нескольких десятков синяков и моря пролитых от обиды слёз, он всё-таки усвоил его и следовал неукоснительно до конца жизни. Именно это не раз спасало ему жизнь.

Тем не менее, в юные годы Лаций стремился научиться не только этому. Он много читал и любил выступать перед своими товарищами, рассказывая наизусть тексты древних греков, которые давал ему раб-учитель из Греции. Друзья поначалу смеялись над ним, пока старшие педагоги не заметили, что его речь отличается правильным построением и грамотностью. С этого момента сверстники начали тайно ему завидовать. Когда Лаций, его способности заметили и стали просить о помощи, но занять государственную должность в Сенате или даже мечтать о том, чтобы стать сенатором он ещё не мог. Для этого нужны были либо очень большие деньги, либо военная слава. Поэтому в его случае оставался единственный выход – идти в армию. Там он окончательно понял, что его место среди грубых и отчаянных воинов, собранных воедино со всех частей Римской республики. Во время долгих походов и стоянок в лагерях он любил расставлять камешки на земле и обсуждать с друзьями все детали прошедших боёв. Нередко он рассказывал им о знаменитых сражениях прошлого, и легионеры с замиранием сердца слушали его полные счастья и горя слова. Даже о Сираку?зах, где римляне потеряли много воинов, он рассказывал так, что грубые воины проникались уважением к неизвестному им Архимеду и его зеркалам, которые поджигали римские корабли. Но больше всего воображение Лация мучила битва при Каннах, где погибло более пятидесяти тысяч римских воинов и ещё двадцать тысяч были взяты в плен. Когда он рассказывал об этом, у него к горлу всегда подкатывал комок. Лаций сравнивал это сражение с теми битвами в Азии и Га?ллии, где войска Помпея и Цезаря теряли не более ста или двухсот человек. Слушавшие его товарищи проникались в эти моменты чувством невольного уважения к своим великим полководцам. Да, Лацию нравилось служить в армии, потому что здесь всё было предельно ясно: друг был другом, а враг – врагом, но никогда уже ему не было так тепло и спокойно, как в милом, беззаботном детстве, от которого в памяти оставалось всё меньше и меньше следов. А когда год назад пришло известие о смерти приёмных родителей, он долго переживал это и даже лучший друг Варгонт не мог успокоить его.

Сестра вскоре вышла замуж за Ти?та Ма?рия, представителя известного, но не очень богатого рода, у которого самой большой ценностью была, пожалуй, слава его предков. Но она любила Тита, а в Риме в то время ещё часто выходили замуж по любви. Лаций был не против их брака. Корнелия с мужем жили в доме, который давно купил их отец, и часто ездили на виллу, где Тит занялся выращиванием винограда и земледелием. Сестра передавала Лацию небольшие денежные суммы от продаж, но её жизнь в Риме стала другой. Всё это постепенно отдалило их друг от друга, и он, в конце концов, почувствовал, что остался совсем один. Поэтому Лаций полностью погрузился в жизнь легиона, где его заметил сам Цезарь. За многочисленные заслуги и храбрость консул назначил его старшим трибуном.

К началу лета Цезарь уехал в Рим, оставив вместо себя префекта[24 - Префект – военачальник, командующий одной из частей армии – всадниками, пехотой и т. п.] конницы Верра. Варваров вблизи границ Римской республики пока не было, и легионеры занимались строительными работами и личными делами. После того, как Лаций встретил Ларниту, он стал всё больше и больше времени проводить с ней в деревне. Многие его товарищи были удивлены этим, потому что знали, какие женщины заглядывались на него в Риме и других городах республики. Причём, среди них было немало замужних матрон.

Лаций знал, что Ларнита была дочерью старой колдуньи, которая ещё совсем молодой пришла в эту деревню с маленькой дочкой из другого поселения. Старейшины охотно приняли её из-за умения врачевать людей и животных. Дочь выросла в этом племени, превратившись в сильную, своенравную и независимую девушку. Она унаследовала от матери красоту лица и стройность фигуры, переняла все знания и, благодаря постоянной жизни в полях и в лесу, со временем стала знать даже больше её. Ларните тоже понравился молодой римлянин, который ничего не боялся и часто приезжал в деревню один, без слуг и охраны. Однажды свидетелем их разговора стал старейшина племени Горк. Старик всегда считал колдовство страшной силой и не удивился тому, что дочь Валры могла общаться с римлянином на его языке. Позже Лацию удалось добиться расположения упрямого и подозрительного Горка, подарив ему несколько ножей, топор и даже лопату, которая вызвала у старика неописуемый восторг. Лопата и топор в этих местах ценились дороже золота. Когда Лаций приезжал в деревню, они с Ларнитой уходили к реке или в поле и проводили там время вдвоём, стараясь не попадаться на глаза другим жителям. Так было и на этот раз.

Глава IX. Любовь дикарки

– А ты научишь меня драться? – с искренним желанием спросила она, обняв его за руку и прижавшись щекой к плечу.

– Научу, научу, – смеялся он.

– Нет, я тоже хочу так быстро, как и ты – раз, раз, и всё! – Ларнита схватила его короткий меч и стала с силой рубить высокую траву. Лаций смотрел на неё и думал, что она была единственным человеком, с которым ему было так легко и спокойно. И ещё весело. – Что ты смеёшься? – заметив его взгляд, с притворной сердитостью спросила она и прищурила глаза.

– Я не смеюсь. Ты слишком сильно сжимаешь пальцы и напрягаешь кисть, – Лаций показал ей, как надо держать меч.

– Нет, ты смеёшься! – крикнула Ларнита и бросилась на него, как тигрица. Он еле успел увернуться от её цепких пальцев и откатился в сторону.

– Прекрати! – ещё надеясь на спокойное продолжение, попросил он. Но всё было зря. Ларнита уже схватила его за шею, и они покатились по траве, причём, Лацию пришлось приложить немало усилий, чтобы усмирить дерзкую воительницу. Она злилась, безуспешно пытаясь вырваться из его крепких рук, и обещала отомстить, но дальше угроз дело обычно не шло. Потом они лежали рядом на берегу и смеялись, радуясь тому, что могут быть вместе в это утро.

Ларните всё больше и больше нравился этот широкоплечий римлянин с открытой улыбкой маленького ребёнка, который вёл себя с ней, как самый близкий человек. Она гладила его мускулистые руки с упругими мышцами, и не хотела верить, что когда-то он уйдёт в свой город, как говорила ей по ночам мать. Это щемящее чувство всегда заставляло её сжиматься в комок и закрывать глаза от страха, что он увидит в них слёзы и боль.

Внешне она почти ничем не отличалась от других женщин деревни. Только кожа была немного светлее в тех местах, где её не коснулись солнечные лучи. Лицо, шея и руки были у неё бронзового оттенка, в то время как у остальных жителей деревни – землянисто-серого. В этом племени она уже считалась взрослой женщиной – ей исполнилось восемнадцать лет. Но никто из молодых мужчин не хотел брать её в жёны. Она слишком отличалась от остальных молчаливо послушных женщин этой деревни, – коротконогих и ширококостных, – больше напоминавших испуганных животных, чем людей. Ларнита была почти на голову выше любой из них, всегда открыто смотрела в глаза и часто радовалась таким мелочам, которые остальным казались глупостями: расцветающим деревьям, запаху трав, мычанью коров, а ещё – грозе и молнии, что вообще было непонятно и страшно для остальных её сородичей. И, тем не менее, все мужчины невольно заглядывались на её напористую, полную энергии походку, радостно поддерживали танцы на праздниках урожая восторженными криками и цокали языками, когда её молодое, разгорячённое тело мелькало в разрезах свободной накидки. Встретившись у дома или у реки, они бросали в её сторону короткие, многозначительные взгляды, а женщины злобно плевали на землю и люто ненавидели, желая ей скорейшей смерти.

Но в тот день все были в поле, и они остались в лесу одни. Ларнита опустила голову Лацию на грудь и игриво пощекотала шею. Ей было хорошо. Он даже не мог вспомнить, когда он в последний раз так беззаботно смеялся. Наверное, только в детстве. В далёком детстве. Ещё когда были живы мать и отец. Это было так давно, что воспоминания напоминали утренний туман, который рассеивался с первыми лучами солнца. Они исчезали всякий раз, когда он пытался напрячься и вспомнить что-нибудь более отчётливо. В памяти остался только смех, радостный смех, и больше ничего. Они всегда смеялись в семье. В то время им всем было весело.

Вот почему встречи с Ларнитой доставляли Лацию столько радости. В тот день ему уже давно пора было уходить, но он не хотел торопить время. Они повстречались у реки всего несколько месяцев назад. Тогда она ещё плохо говорила на его языке и путала слова. Но теперь Ларнита многому у него научилась, и Лаций редко подшучивал над её ошибками в словах. Она рассказывала ему про травы и животных, и он узнавал для себя много интересного. Но больше всего Ларнита любила слушать его рассказы о Риме, героях, битвах с варварами и завоевателями, карфагенянами и Ганнибалом. А когда Лаций описывал ей Азию и жаркие страны, где люди одевались в жару, как зимой, и поклонялись огню, а женщины поражали плавными танцами и огромными глазами, она сжималась в комок и буквально впивалась в него горящим взглядом, сравнивая себя с этими далёкими красавицами и представляя, смогла бы она так же поразить его воображение, как они.

Лация тянуло к ней с каждым днём всё больше и больше. Поэтому, когда за несколько дней до этого временный командующий Верр приказал срочно приступить к постройке лагеря на другом берегу реки, он очень расстроился, но старался не показывать это Ларните. Он сказал, что они увидятся через месяц, что постройка лагеря для легионеров дело не сложное и обычное, что они умеют строить города, и ей надо просто тоже чем-нибудь заняться, чтобы время прошло быстрее. А потом они снова встретятся. Но Ларнита только кивала головой и молчала. Она явно не слушала его, погружённая в свои мысли. Для неё важно было то, что они не смогут видеть друг друга, а сколько, месяц или два, это было неважно.

– Я чуть не забыла, – вдруг встрепенулась она. Выражение лица стало неожиданно серьёзным. – Возьми вот! – она протянула медальон. – Это мама дала мне в детстве. На нём такой же знак, как и у тебя на плече. Она сказала, что я должна отдать его. Отдать тому, кто станет моим мужчиной. Я хочу, чтобы ты был моим, – Ларнита широко улыбнулась и надела ему на шею кожаный ремешок с круглым медальоном из странного дерева. Он был очень крепкий и прочный. И даже тяжелее, чем казался на вид. На тёмной поверхности были вырезаны три круга, похожие улиток, которые касались друг друга своими ракушками.

– Откуда он у тебя? Как странно… У меня три таких круга на плече. Что это? Тебе мать не говорила?

– Нет, – пожала плечами она. – Я не спрашивала. Хочешь, спроси сам. Помню, она увидела у тебя на плече это, – Ларнита коснулась его руки и показала на расплывчатую татуировку, – и потом долго что-то объясняла, но я так ничего и не поняла. Тебе лучше поговорить с ней самому. У неё тоже такой знак на плече. Она сказала, что ты – великий воин и медальон принесёт тебе удачу и счастье. Большое счастье.

– Счастье? – удивлённо переспросил Лаций. В её словах крылась какая-то тайна, но он не придал этому значения и подумал, что Ларнита, скорей всего, что-то перепутала или не так поняла свою мать.

– Да, счастье, – кивнула головой девушка. – И ещё богатство. Он принадлежал великому воину. Самому главному в своём племени. Ты не должен отдавать его. Никому! Этот талисман помогает только тем, у кого есть знак. Его нельзя сломать. Он – твёрдый и очень старый. Мама говорила, что он старше, чем отцы отцов и их отцы в десяти поколениях в этом племени, – с несвойственной ей серьёзностью пыталась объясняла Ларнита. – Его сделали далеко-далеко отсюда. Там, где земля поднимается до самого неба и из неё вырывается огонь.

– Интересно. Надо поговорить с Валрой, – с удивлением произнёс Лаций, глядя на странный круглый медальон, сделанный из неизвестного ему дерева. Он постучал по нему, сжал пальцами, потом попробовал на зуб, но чёрный круг не поддавался. Тогда он провёл по нему лезвием. На поверхности медальона не осталось даже царапины. Он положил его на середину ствола упавшего дерева и осторожно ударил мечом. Потом – ещё несколько раз. Когда после самого сильного удара медальон вошёл в кору вместе с лезвием, Лаций с недоумением взял его в руки и увидел, что на поверхности не осталось даже царапины. Ларнита, которая до этого хранила молчание, рассмеялась.

– Как же здесь сделали отверстие? – пробормотал он. – И эти круги? Чем из сделали?

– Я же тебе говорила, что его нельзя сломать. И ещё он не горит.

– Да, кажется, ты права, – согласился Лаций. – Но что это? Дерево? Железо? – его разбирало любопытство.

– Не знаю. Разве это важно? Он такой же сильный и непобедимый, как и ты. Ну что ты так нахмурился? Пошли к реке, – она потянула его за руку. Ларните хотелось, чтобы он снова посмотрел на неё, как раньше. В какой-то момент ей даже показалось, что медальон украл у неё любимого. – Пойдём, пойдём. Там лучше! – требовала она. Лаций повесил медальон на шею и пошёл за ней.

Спустившись вниз, они постояли немного и зашли по колено в воду.

– Хорошо, – вздохнул Лаций, наслаждаясь приятной прохладой.

– Пойдём, я покажу тебе, где живут речные белки, – предложила она.

– Кто? – не понял он.

– Речные белки. Идём. Там увидишь, – Ларнита повела его по воде вдоль берега к самому мосту. Одежда на ней намокла, и Лаций не мог оторвать взгляд от идущего впереди стройного и сильного тела, полного сил и радости жизни. Да, он знал, что Ларнита красивая, что в любви она вся отдаётся страсти и, наверное, такой должна была быть богиня любви, полная безумия и необузданных чувств, которые передавались ему, покоряя и наделяя новой, неведомой до этого силой. Иногда в своём полуживотном желании она доводила его до безумства, но в этом было особое удовольствие, от которого невозможно было отказаться. Лаций знал каждую частичку её тела, и сейчас, идя за ней по мелководью, он не мог не смотреть на её сильные, напористые движения, на обтянутые мокрой тканью бёдра и спину, и, только когда под ногами вдруг исчезла тонкая полоска камней и холодная вода неожиданно накрыла его с головой, Лаций опомнился и вынырнул на поверхность, тяжело дыша и отплёвываясь. Наваждение исчезло. Ларнита уже была на берегу и заливисто смеялась, глядя, как он, вынырнув, недовольно отфыркивается и быстрыми гребками плывёт к ней.

– Три шага от берега надо идти. Не надо близко, там глубоко и много деревьев в воде. И не уходи далеко. Там тоже глубоко, – она показала руками ширину прохода. Так Лаций узнал об этом водном пути к деревне, хотя раньше считал, что туда ведёт только одна единственная дорога – через мост и лес. Они забрались выше, и Ларнита сняла своё намокшее длинное платье. Бросив его на ветви ближайшего куста, она села рядом с Лацием, прижавшись к нему холодной спиной. Он обнял её за живот и поцеловал в затылок. Они лежали и смотрели на полупрозрачное небо, думая друг о друге.