Ткачи

Бекер. Пусть выскажется. Пусть прочтет свою отповедь. Может быть, кое-кому она и пригодится.

Многие голоса (кричат в беспорядке). Пусть его говорит, пусть говорит.

Третий старый ткач. Вот ад разинул безмерную пасть свою, чтобы принять туда всех тех, кто идет против бедных и попирает права несчастных. Так говорит господь…

Волнение.

Третий старый ткач (вдруг принимается декламировать, как школьник).

Меня, ей-богу, это удивляет:

Ткачей холста все страшно презирают.

Бекер. Да ведь мы работаем нанку!

Хохот.

Хорниг. На льняных фабриках ткачам приходится еще хуже – те бродят по своим горам, бледные, словно покойники. А у вас еще хватает сил, чтобы бунтовать.

Виттих. По-твоему, страшнее нынешних времен уж ничего не будет. Погоди, небось, фабрикант еще выколотит из них и последние силенки.

Бекер. Ведь он и так сказал: настанут, и такие времена, когда ткачи будут работать и за одну корку хлеба.

Волнение.

Многие старые и молодые ткачи. Кто это сказал?

Бекер. Это Дрейсигер сказал про ткачей.

Молодой ткач. Эту гадину нужно повесить прежде всех!

Иегер. Послушай, Виттих. Ты всегда так много рассказывал про французскую революцию. По этому поводу ты много говорил хороших слов. Ну, так вот что я тебе скажу: скоро ты на деле сможешь показать, кто ты такой – пустой болтун или честный человек.

Виттих (вспылив). Ты у меня только пикни, молокосос! Слышал ли ты когда-нибудь, как пули свистят? Стоял ли когда-нибудь на форпостах в неприятельской стране?

Иегер. Ну, будет тебе браниться. Ведь мы же товарищи. Я ничего обидного не хотел сказать.

Виттих. Плевать мне на такого товарища, как ты. Ах, ты чучело!

Жандарм Кутче входит.

Несколько голосов. Ш-ш-ш-ш, полиция!

Долгое время раздается шиканье, пока, наконец, не водворяется тишина.

Кутче (садится за круглый стол посреди комнаты при глубоком молчании всех окружающих). Рюмочку водки, пожалуйста.

Снова полная тишина в молчание.

Виттих. Ну, что, Кутче, приехал к нам порядок наводить?

Кутче (не обращая внимания на Виттиха). Здорово, хозяин!

Виганд (из-за своего угла за стойкой). Благодарствуй, Кутче.

Кутче. Ну, как дела?

Виганд. Спасибо, ничего себе.

Бекер. Начальство господина Кутче боится за нас, как бы мы не объелись, благо, нам жалованье большое платят.

Смех.

Иегер. Правда, Вельцель, ведь мы ели свинину и клецки с кислой капустой, а теперь сейчас будем пить шампанское.

Смех.

Вельцель. А вот и солнышко выглянуло.

Кутче. Если вам дать жаркого да шапмапского, вы и этим не будете довольны. Ведь вот и я не пью шампанского и должен с этим мириться.

Бекер (указывая на нос Кутче). Этот поливает свой красный огурец водкой и пивом. Такой огурец от этого созревает отлично.

Смех.

Виттих. У жандарма ведь тоже жизнь не легкая: то изголодавшегося нищего мальчишку в кутузку надо сажать, а там надо соблазнить хорошенькую девушку-ткачиху, потом надо нализаться до чертиков и так избить жену, чтобы она убежала со страху к соседям; и на лошади гарцовать надо, и на перине пуховой лежать до девяти часов – ведь все это нелегкие дела.

Кутче. Болтай, сколько хочешь. Рано или поздно ты себе сломаешь-таки шею. Ведь все давно знают, что ты за птица. Твоя бунтовщицкая болтовня всем известна, и начальство тоже про нее знает. Знаем мы таких, как ты. Пьют водку и шляются по кабакам, пока не доведут жену и детей до сумы, а самих себя до тюрьмы. Знаем мы таких, которые бунтуют и будоражат народ, пока сами не попадут в беду.

Виттих (смеется с горечью). Ну, что будет, что случится, об этом кто знает. А насчет беды, может быть, ты и правду говоришь. (С неудержимо прорвавшейся злобой.) А на это я вот что скажу: коли дело до этого дойдет, то, по крайней мере, я буду знать, кто про меня насплетничал фабриканту, и кто меня очернил и оклеветал перед другими господами, и отчего мне больше не дают работы, буду знать и про то, кто натравил на меня мужиков и мельников и отчего ко мне ни одной лошади больше не приводят, ни одного колеса мне починить не дают. Знаю я, знаю, кто все это наделал. Я тебя, паршивая каналья, раз уже стащил с лошади, когда ты бил кнутом маленького глупого мальчика за какие-то зеленые груши… А теперь вперед говорю, чтобы ты знал: коли ты меня засадишь в тюрьму – пиши сейчас же свое завещание. Лишь только я услышу еще раз о чем-нибудь, как возьму, что попадется под руку – подкову так подкову, молоток так молоток, ведро так ведро, – и отправлюсь тебя искать. Коли даже на кровати найду – с кровати сволоку и башку пробью, не будь я Виттих, коли я этого не сделаю. (Вскакивает и наступает на Кутче.)

Молодые и старые ткачи (удерживают его). Виттих, да ты с ума сошел.

Кутче (поднимается, лицо его бледнеет. Говоря следующие слова, он понемногу пододвигается к двери. Чем больше к ней приближается, тем смелее становится. Последние слова он говорит уж на пороге и, кончив свою речь, тотчас же исчезает). Ты чего ко мне пристал? Что тебе от меня нужно? Разговаривать с тобой мне не о чем! Мне надо поговорить со здешними ткачами. Я тебе ничего не сделал. До тебя мне нет никакого дела. А ткачам я должен передать вот что: господин исправник велел мне запретить вам петь эту песню – песню Дрейсигера, или как вы ее там называете. И если этот галдеж на улицах не прекратится, то г[осподин] исправник позаботится о том, чтобы всех вас усадить в тюрьму. Там у вас будет больше покоя и свободного времени, там вы можете петь, сколько вашей душеньке угодно, сидя на хлебе и на воде. (Уходит.)

Виттих (кричит ему вслед). Как он смеет нам что-нибудь запрещать? Захотим кричать – и будем, да так, что окна задрожат и в Рейхенбахе слышно будет. Захотим петь – и будем, да так, что дома фабрикантов свалятся им на головы и каски на головах у жандармов запляшут, – и никому до этого дела нет.

Бекер встает и подает знак, чтобы начинали петь. Он начинает первый. Остальные подхватывают.

Есть суд, неправый, злобный суд
Для бедняков родной долины,
Без приговора здесь убьют,
Замучат без причины.
Здесь враг глумится над душой,
А мы молчим лишь терпеливо,
И только слышен вздох порой,
Свидетель горя молчаливый.