Ткачи

Коммивояжер. Какое же именно?

Анна (все время хихикает себе под нос). Ах, да вы не слушайте!

Хорниг. Ведь вас называют лисой, правда?

Вельцель. Ну, будет вам! Вы окончательно вскружите голову моей девчонке. Уж без того у нее много вздору в голове. Сегодня она желает выйти за графа, а завтра и графа ей уже мало – подавай ей князя!

Фрау Вельцель. Да полно тебе чернить девушку, Вельцель! Какое же в том преступление, кони человек добивается лучшего? Как ты рассуждаешь, так рассуждают далеко не все. И было бы очень плохо, если бы все так рассуждали: тогда каждый сидел бы всю жизнь на своей месте и никто бы не двигался вперед. Бели бы дедушка Дрейсигера рассуждал так же, то он навеки и остался бы бедным ткачом. А теперь Дрейсигеры богачи. Старик Тромтра тоже был простым бедным ткачом, а теперь у него двенадцать имений, да, кроме того, он в дворяне попал.

Виганд. Уж ты как хочешь, Вельцель, а твоя жена на этот раз совершенно права. Это я могу засвидетельствовать. Если бы и я рассуждал, как ты, то разве бы у меня было теперь семь подмастерьев?

Хорниг. Да, ты на этот счет ловок, надо правду сказать. Ткач еще на своих ногах, а ты примериваешь, какой ему сделать гроб.

Виганд. Кто хочет чего-нибудь достичь, тому зевать не приходится.

Хорниг. Да-да, ты и не зеваешь. Ты лучше всякого доктора знаешь, когда к ткачу должна придти смерть за его ребеночком.

Виганд (только что улыбавшийся, вдруг выходит из себя). А ты лучше самой полиции знаешь, кто из ткачей на руку не чист и кто прикарманивает себе каждую неделю по пучку шпулек. Знаем мы тебя, пришел за тряпками, а при случае и от краденой пряжи не отказался.

Хорниг. А ты свой хлеб насущный добываешь с кладбища! Чем больше покойников, тем больше выгоды для тебя. Ты, небось, детским могилкам на кладбище счет ведешь и каждой новой могилке радуешься, гладишь себя по брюшку да приговариваешь: «В нынешнем году урожай! Маленькие покойнички нынче так и сыплются, словно майские жуки с деревьев. А мне по такому случаю каждую неделю перепадет лишняя бутылочка винца».

Виганд. Хотя бы и так, все-таки я краденым не торгую.

Хорниг. Ты только богатому фабриканту при случае по два счета за одну работу подаешь, а то в темную безлунную ночку две-три дощечки стащишь с постройки Дрейсигера.

Виганд (поворачивается к нему спиной). Ты зря-то слова не бросай, говорить с тобой неохота. (Снова быстро поворачивается к Хорнигу.) Ты – враль, вот что!

Хорниг. Столяр по покойницкой части.

Виганд (обращаясь к присутствующим). Все знают, что он умеет скотину портить.

Хорниг. Ну, ты, поосторожнее! А то как бы я и тебя самого не испортил, благо, заговоры знаю.

Виганд бледнеет.

Фрау Вельцель (подает коммивояжеру кофе). Не прикажете ли подать вам кофе на чистую половину?

Коммивояжер. Сохрани боже! Я буду сидеть здесь по гроб жизни.

Входят молодой лесничий и крестьянин, у последнего в руках кнут. Говорят оба сразу: «Добрый вечер!»

Крестьянин. Позвольте нам по рюмочке имбирной. Вельцель. Здравствуйте, господа! (Наливает водку.)

Лесничий и крестьянин чокаются друг с другом, пьют и ставят пустые рюмки на стойку.

Коммивояжер. Что, господин лесничий, хороший конец сделали?

Лесничий. Порядочный! Я иду из Штейнзейферсдорфа.

Входят первый и второй старые ткачи и садятся за один стол с Баумертом и Хорнигом.

Коммивояжер. Извините, вы лесничий графа Гохгейма?

Лесничий. Нет, я служу в имении графа Кейльша.

Коммивояжер. Так-так, я и хотел сказать это самое. Здесь так иного графов, баронов и разных сиятельных особ. Нужно иметь громадную память, чтобы запомнить все имена. А для чего у вас топор, господин лесничий?

Лесничий. Я его отнял у порубщиков.

Старый Баумерт. Наши господа помещики страсть как дорожат каждой щепочкой.

Коммивояжер. Позвольте, ведь нельзя же, чтобы всякий тащил все, что ему нужно!

Старый Баумерт. С позволения сказать, здесь, как и везде, есть и большие и маленькие воры. Здесь есть и такие люди, которые в больших размерах ведут торговли краденым лесом и обогащаются с этого. А вот если какой-нибудь бедный ткач…

Первый старый ткач (перебивает Баумерта). Мы не смеем взять и веточки хвороста, а вот господа, те, небось, не стесняясь, дерут с нас последнюю шкуру. Мы плати и налог на содержание полиции, мы неси и натуральные повинности, налог на пряжу, не говоря уже о том, что нас зря заставляют делать большие концы и всячески на господ работать.

Анзорге. Да оно так и есть: что на нашу долю оставит фабрикант, то у нас из кармана вытащит помещик.

Второй старый ткач (сидящий за одним из соседних столов). Я сам говорил об этом с нашим барином. «Покорнейше прошу извинения, господин граф, – сказал я ему, – но в этом году я не могу тратить столько дней на работу на барском дворе. Сил у меня не стало работать столько». А он спрашивает: «Это почему?» А я говорю: «Прошу прощения, у меня вода все испортила. Она размыла весь мой посев, а он и без того был невелик. Чтобы жить, приходится теперь работать день и ночь. Такая задалась непогода…» Эх, братцы-братцы, стою я да и руки себе ломаю. Всю мою вспаханную землю так и смыло с горы да и нанесло прямо мне в домишко. А семена-то, семена дорогие! Ох, господи-господи! И взвыл же я и всю неделю выл и плакал, чуть-чуть что не ослеп. А потом снова пришлось маяться: перетащил всю землю опять на гору.

Крестьянин (грубо). Уж будет тебе плакаться-то! Наш брат должен терпеть без ропота все, что нам посылает господь. А если вам не больно-то хорошо живется, так сами в этом виноваты. Что вы делали, когда дела шли лучше? Вы проиграли да пропили. Если бы вы тогда скопили деньжонок на черный день, то вам теперь не приходилось бы таскать пряжу да господские дрова.

Первый молодой ткач (стоя с несколькими товарищами в сенях, говорит через дверь). Мужик и есть мужик, хотя бы до девяти часов в постели валялся.

Первый старый ткач. Вот как обстоят наши дела – что крупный, что мелкий землевладелец – для нас все едино. Вот, например, когда ткачу нужна квартира, мужик говорит ему: «У меня найдется конура, где бы ты мог жить. Но за нее ты должен платить мне хорошие деньги, а кроме того, должен помогать мне убирать сено и хлеб, а коли ты на это не согласен, я не согласен дать тебе конуру». А пойди ткач к другому мужику, другой скажет ему то же самое, и третий то же.

Старый ткач. Ткач – что вол: с него и семь шкур содрать не грех.

Крестьянин (рассерженный). Ах, вы, голодная дрянь! Да на что вы годны-то? Разве вы с сохой-то справитесь? Да вам ни за что не проложить ни одной прямой борозды, вам и снопа-то на воз не поднять! Ваше дело – лентяйничать да с бабами возиться. Велика польза от вас, нечего сказать, шушера вы этакая. (Кланяется хозяину и уходит.)

Лесничий, смеясь, выходит вслед за ним. Вельцель, столяр и фрау Вельцель громко смеются, коммивояжер посмеивается про себя.

Когда смех смолкает, наступает тишина.

Хорниг. Ай да мужик! Сердит, словно породистый вол… Да что уж тут говорить: знаю я, какая здесь нужда. Чего-чего только я не видал своими глазами в здешних деревнях! Вчетвером и впятером люди лежат голые на мешке с соломой. Вот и вся их постель.

Коммивояжер (тоном мягкого выговора). Позвольте же, милейший. Ведь существуют очень различные мнения относительно тяжелого положения здешних горных жителей. Если вы умеете читать…

Хорниг. Я полагаю, что читаю не хуже вашего, господин. Нет, уж извините. Кому и знать, как не мне? Потолчешься да потолкаешься в здешних краях лет сорок с котомкой на горбу, так кое-что узнаешь в конце концов. А что было с Фульнерами? Дети копались в навозе вместе с соседними гусями. И все умерли голые на каменном полу. С отчаяния они ели вонючий клей… Да, голод здесь унес не одну сотню людей.

Коммивояжер. Если вы умеете читать, так вы должны знать, что по инициативе правительства производятся точные исследования и что…

Хорниг. Знаем мы это, знаем. Придет от правительства этакий господин – и все-то он знает заранее, а сам еще ничего не видал своими глазами. Побродит немножко у самого устья ручья, где у нас стоят лучшие дома, а дальше и не пойдет – жаль, видите ли, пачкать красивые блестящие сапоги. Вот он и думает, что во всей деревне так же хорошо, как и там, а потом сел в коляску да и уехал, только и всего. А после того этот самый пишет в Берлин: так, мол, и так, нет никакой нужды! А будь у него хоть немножко терпения, и заберись он немножко выше в гору, вверх по течению ручья, и загляни он хоть через речку на окраину деревни, он бы не то увидел. Небось, он не видел лачужек – тех самых, что чернеют на горах, словно какие-то старые гнезда, а онж вон какие – прокоптелые и развалившиеся. Кажется, одной спички довольно, чтобы их поджечь. Вот если бы он на эти лачужки посмотрел, так, небось, должен бы был написать в Берлин совсем другое. Пусть бы они ко мне пожаловали, эти чиновные господа от правительства, которые не хотят верить, что у нас действительно нужда. Я бы им кое-что рассказал. Уж я бы открыл им глаза, уж показал бы им все наши голодные трущобы.

За кулисами поют песню ткачей.

Вельцель. Вот они опять поют свою чертовскую песню.