на неведомой квартире.
Исходила духота
изводила нагота
мелкий вроде сквознячок
целовал мое плечо.
Вдруг захлопало окно
ветер сдернул все одежды
все одежды и надежды
и кино и домино.
Говорил в краю кровавом
мальчик девочке одно
а другой рукою браво
наливал в стакан вино
кости хлопали о кости
к нам с тобой стремились в гости.
«Не шутка жизнь, не шутка смерть…»
Не шутка жизнь, не шутка смерть,
не шутка то, что жутко
знать и уметь, иметь.
Не шутка.
Когда в разреженную даль
вплывает эта жуть,
приблизьте радость и печаль
к себе и что-нибудь
вас позабавит просто так —
без смеха и без слез,
и каждый искренний дурак
вздохнет на ваш вопрос:
зачем вон то, зачем вон то,
не шутка ли вон то?
Подайте мальчику пальто
и девочке пальто.
«По ноябрьской злой постели…»
По ноябрьской злой постели
ходит ветер из окна.
В снегопад оделись ели.
Даль подвижная видна.
И легла почти случайно
на руку беда одной
женщины необычайной,
одинокой, никакой.
Просится сказать «участие»,
просится сказать «прикинь».
Кто-то рвется, кто-то шастает
из подвала в магазин
и обратно. Ходит ветер,
ходит снег и ходит кто-то,
за полночь уселся вечер,
мы уселись, обормоты.
По ноябрьской злой постели
мы тоскуем неприлично.
То ли пили, то ли пели —
этой бабе безразлично.
«Без видимых усилий я влюбился…»
Без видимых усилий я влюбился.
По трассе странницы-машины продвигались,
земля и небо в снегопаде бились,
водители водителей пугались.
И в этом обложном пространстве,
и в этом воздухе створоженном
я ехал в праздничном убранстве
приподнятый, прямой, встревоженный.
Нельзя сказать, что не было за мной
того, что называют «грузом лет»,
нельзя сказать, что медом и вином
я представлял заснеженный рассвет,
но мне открылась пустота любви,
все пазухи, карманы страсти,
вся незаполненность и неба и земли,
вместилище надежды и участья.
Не то, чтоб верил я во что-нибудь такое,
чтоб что-то новое я принял или понял,
но даже за тревогу стал спокоен
и даже снег я обнял.
Живейшим утренником в пробках протолкавшись,
подобно муравьям в Москву сползаясь,
машины чавкали дорожной кашей
и другу на друга огрызались.
«Уже урчат в пруду лягушки…»