в течении многих лет.
И нежность, цветущая рыжей горой,
которой тоже не было и нет,
напоминающая порой
о бремени многих лет.
«Сосредоточиться на страсти…»
Сосредоточиться на страсти,
которой нет,
велели мне – а чтоб пропасть им
вчера в обед —
друзья. Какого, ну, какого!
Какая страсть,
когда сам ходишь как корова,
чтоб не упасть,
а бычий бег остался в прошлом.
Обычных нег
молочный запах, запах ложный
остался в тех
веках далеких, баснословных,
когда я был…
Ну, а теперь, Татьян-Петровна,
на всё забил.
«Мир чудесен и небесен…»
Мир чудесен и небесен.
Бог во мне, а я ведь тесен.
Изнутри смотрю на мир.
Ох бы, распахнуть бы окна,
чтобы всё вокруг намокло
в самой тесной из квартир.
По сиреневым и красным,
желтым, белым, ну, цветастым,
разноколерным цветам
дождь сечет, хлеща, спадая,
слова силу набирая.
Почему же я не там?
Ограничен дряблым телом,
хоть и слабый, но умелый
думаю о том, о сем.
Вечно в трудном диалоге
шевелю усами в Боге
будто бы в затоне сом.
Эклога
Они
В одной из загородных клиник
мы испытали темный страх,
когда над линиями лилий
кружился наш спокойный прах.
И в одночасье постаревши,
оледеневши так внезапно
на наших пальцах перепревших
мы вдосталь наблюдали пятна.
Из нашей памяти исчезло
все то, что наблюдало нас,
и девичьи тугие чресла
подобье ласкового сна.
Мы обнаружены, опасны,
нас классно гладят после битв
вонзая в сердце ежечасно
три сотни сладковатых бритв.
Он
Вдохновленный ярким утром
я гляжу на вещи мудро,
вещим взором проникая
даже в логово трамвая.
Тот трамвай стремится жалко
под изогнутою палкой
вдоль по рельсам напряженным
электричеством зажженный.
Она
Электричество везде
ласковое и печальное.
Только что тряхнешь плечами
и летаешь на звезде.
Он
Кружился наш спокойный прах
в одной из загородных клиник.
Вокруг него расцвел малинник