весь извертелся на плетеном стуле,
а буржуа вернулись и заснули.
Они ведь тоже проскользнули в тень,
о чем во сне расскажут без утайки.
«Сядь, мой друг…»
Сядь, мой друг,
я жизни не знаю.
Бесноватых твоих рук
чаща лесная
уже пожелтела. Уже
мы не одни
и присел на меже
шедший в осенние дни.
Чтобы тот, кто пойдет зимой,
не провалился в ров,
этот должен быть со мной
весел и здоров.
Этот, он вешки ставит.
Сядь, мой друг.
Посиди и перестанет
мельтешенье рук.
«Изнутри желтеет ива…»
Изнутри желтеет ива,
издали несется свежий
запах осени счастливой,
безмятежной, очень нежной.
За пределами поселка
увлекательная жизнь —
то ли там пасется телка,
то ли трется пейзажист.
Говорят, что дождь пойдет.
Даже, кажется, не врут.
Так тепло, что весь народ
неодет и необут.
Вот прихватит! Вот окатит!
Все попрыгают в дома.
Так же само будет как-нибудь,
когда явится сама.
Только дома-то не будет.
Только некуда бежать,
дорогие мои люди,
некуда, ебена мать!
Будет нежно, безмятежно.
Не счастливый, не тоскливый
сядешь в поле белоснежном
под осыпавшейся ивой.
Будет так или иначе,
будет скоро ли, не скоро,
только будет. Ну, и значит
та пора придется впору
нам. Тебе и, в общем, мне.
А пока присядем рядом,
вкус почувствуем в вине,
запахи в дыханьи сада.
Поглядим, как сыплет ива
острый лист на черный пруд,
помолчим, когда вдруг иволги
коротко свое споют.
Неохота расставаться.
Осень длится, осень – радость.
Любоваться, может статься,
многоразовым парадом
нам с тобой ещё-ещё.
Улыбнувшись от отчаянья,
любим жизнь негорячо,
безмятежно, беспечально.
«Жизни сон – это жизни сон…»
Жизни сон – это жизни сон,
это не что-нибудь до, и не что-нибудь после.
Жизни сон – это он,
тот, кто пришел и сидит возле.
Нам старикам положено жить во мгле,
во мгле перед рассветом.
Говорят, что мы на земле
уже оставили жизни сон – это
жизни сон, не более чем,
но взбодрись!
Никого за моим плечом,
подевалась куда-то жизнь,