и требовать, чтоб заплатили кровью
матросы за неприбранность на палубе.
Но я, мой принц, я твой глашатай,
наемный человек, хоть не слуга, не раб
и не любовь твоя – охоч до баб.
Такие вот дела – хоть стой, хоть падай.
Мы крутимся в сомненьях и печали,
сквозь сумерки угадывая взгляды,
которые идут откуда надо
туда, где были мы вначале
неразличимые, как мы тогда считали,
потом же разошедшиеся рьяно
над океаном клочьями тумана,
по-над землей летающею сталью.
«Когда же я приволоклась на плаху…»
Когда же я приволоклась на плаху,
луна не отличалась зрелой мыслью.
Ты погляди, как вдруг она повисла
и принялась и сетовать и плакать.
С какой же стати, а? С какой же стати
она меня ласкала и листала
и что ещё она во мне искала,
в блистающем копаясь платье?
– Я выслушал тебя, моя старуха,
приехавшая, как на бал, на плаху.
Луна сквозь рваную твою рубаху
светила на беспомощную руку
действительно, но ты с чего взяла
что кто-то заинтересован что-то
искать в тебе? Мир сам собой измотан,
луна – холодная и бледная скала.
– Ну, так не говори! Зачем же я
по собственной на плаху прикатила б воле?
Когда бы не горело поле,
о чем бы горевала вся семья?
Нет-нет. Луна хоть холодна, бледна
и я старуха, это правда,
но раньше ведь была ограда,
и за оградой та же вот луна,
ну, а теперь беспомощные руки,
ты сам сказал, и вот
приехала смотреть на эшафот,
и кажется приехала на муки.
Мораль проста, мой принц, мораль проста.
Приехали смотреть на смерть чужую,
а Бог твердит: вас зрелища лишу я
зато и поцелую вас в уста.
«Всем надобно остаться молодыми…»
Всем надобно остаться молодыми.
Со старыми друзьями встречи невозможны.
Они ужасны. Глупо и тревожно
осознавать свой вечер дымный.
Жгут листья. Лица
заволокло морщинами.
Негоже нам во времена влюбиться.
Невероятно быть мужчинами.
Кормить семью. Быть честным. Быть нечестным.
Быть, в сущности, неблагородным.
Ровесники обвешенные шерстью
вокруг тебя готовятся к исходу.
Мой принц, не обернись на лето:
ровесники не лучшая компания,
не обращай внимания на это,
но и на то не обращай внимания.
Вот так, мой принц, и хорошо бы кончить
на столь высокой ноте рассуждений,
перехватить на перекрестке пончик
и смыться от забот и сожалений.
А вот и так нетрудно подытожить
ход острой неглубокой мысли,
что невозможно жить, но можно
частичку невозможности исчислить.
Есть тысячи причин, чтоб быть неловким,
ровесников чураться и, мой принц,
не допускать, чтоб слабые головки
хоть в чем-то выходили из границ.
«Женщина тело свое несет. Прекрасное тело проносит…»
Женщина тело свое несет. Прекрасное тело проносит: