Он почитает долгом.
Сказали, что последний день,
а вот ведь обманули:
ещё неделю жил камыш,
в траве попискивала мышь,
пока мы не остыли.
«Время пошло назад…»
Время пошло назад,
когда согласилось умирать во сне,
оно превратилось в летний сад,
когда приглянулось мне,
и я хочу выйти в этот сад,
и ничто не мешает мне,
но я оглядываюсь назад,
задерживаюсь во сне.
Как это время назад пошло,
во сне можно и не понять,
но выйти в сад и годам назло
мне повернуть вспять?
Как же, если на то пошло,
в здравом уме понять,
что я вот живу смерти назло,
по сути дела вспять?
«Могу ли я рассчитывать не на любовь – на танцы…»
Могу ли я рассчитывать не на любовь – на танцы?
Могу ли я испытывать глубокий ужас сна?
Могу ли я почитывать как пьяного ирландца
застигла утомительная сплошная белизна?
Мне говорят: круженье чревато разрушеньем,
а кислородный голод – вам не хухры-мухры,
неверное леченье закончится плачевно —
миры и приключенья, все это до поры.
Нет сил поспорить, но как-то же надо сберечься
от берегущих, бегущих, стремящихся к дальним высотам.
Если мы, может быть, взяли неверную ноту,
что ж не вальсировать, а улыбаться корчась?
«Еле-еле поддерживать в себе жизнь…»
Еле-еле поддерживать в себе жизнь,
чередуя влюбленности с разочарованиями —
что за скушная, как в нее ни вяжись,
нить существования.
Умирал на лбу дома шлепок льда
в мартовском скудном тепле тяжко и долго
и зима за зимой уходили в года
невозвращенным долгом.
Невозможностью объясниться
не объясняется одиночество
и курильщика скукожившаяся ресница
не возродится – закончится.
Как же так можно: надеяться на веер возможностей
и в то же время по утрам в зеркале видеть,
что этому человеку хочется никого не потревожить,
скрыться, убраться, никого не обидеть.
Еле-еле наблюдаешь чувствительный рост
тех, у кого впереди безумно много лет,
сидя на крыльце замечаешь, как полет прост
птиц, людей и планет.
Остается спрятать себя в себе,
себя собой обернув, качнув
голову к плечу играть на трубе,
быть и глазом-то не моргнув.
«…и я хочу ввернуться в мир любимый…»
…и я хочу ввернуться в мир любимый,
в мир верностью охваченный как страстью,
в тот мир, где пыл предательств не остыл.
Листва, как говорится, возвратима,
но возраст умеряет пыл —
нас уверяют отвратительные пасти.
Свисают с них пленительные слюни,
в них луны отражаются как бредни
каких-то очень-очень древних греков.
«По настоящему влюблен…»
По-настоящему влюблен
обдумываю встречи,
не прерывая даже сон
осмысленною речью.
В забавах лживых вееров,