Лето придёт во сне. Запад

Она остановилась посреди зала и подождала, пока мы все, даже послушно поднявшийся с кресла Белёсый, приблизимся к ней, виновато потупив глаза, словно провинившиеся школьники. Дульсинея Тарасовна хотела услышать ответ на свой вопрос, но с ответом никто не спешил: мы уже знали, что её сына арестовали в Москве и, учитывая совокупность обвинений, скорее всего, приговорят к высшей мере. Белёсый и Дэн, два негласных претендента на лидерство в нашем маленьком отряде, неприязненно переглянулись, наверняка ожидая первого шага друг от друга, но я опередила их обоих:

– Нам уже сказали про Михаила Юрьевича. Так это правда?

Дульсинея Тарасовна неуловимо преобразилась. Только что перед нами стояла насмешливая, острая на язык, но вполне безобидная бабулька, и вдруг, в один момент, она превратилась в насторожившуюся хищницу: ноздри раздулись, глаза сузились, правая рука нырнула под свободно свисавшую с плеч бахрому платка.

– Кто мог вам это сказать?! – Голос зазвучал резко, но удивительно чисто, как у молодой женщины.

На этот раз переглянулись все: никто не хотел рассказывать, что отец нашего друга, скорее всего, оказался причиной беды, случившейся в Москве. И тогда Ян взял это на себя, в несколько предложений сумев объяснить щекотливость ситуации и свою не самую почётную роль во всём этом.

Дульсинея Тарасовна снова превратилась в старуху. Устало сгорбив плечи, дошла до ряда кресел и тяжело опустилась в одно из них. Она не сказала Яну ни одного резкого слова, не стала ни в чём обвинять, но с этой секунды больше не замечала виноватого рыжеволосого парня, словно его среди нас и не было.

– Мы не знаем, почему это случилось! – с вызовом сказала Яринка, когда молчание затянулось. – Может, отец Яна здесь ни при чём! Михаил Юрьевич и все остальные уехали из того дома сразу после нас, и Бурхаев не мог знать куда!

– Этого и не нужно было знать, – глухо ответила Дульсинея Тарасовна. – Достаточно знать Мишку. А найти его труда не составит, лицо известное.

Я постаралась вспомнить наше знакомство с Михаилом Юрьевичем, первый разговор через видеосвязь в кабинете Агафьи. Не помню точно, кем он тогда мне представился, но, кажется, заместителем директора одного из московских заводов и бизнесменом по совместительству? Так это была не «легенда», и мой экс-жених действительно тот, за кого себя выдавал? Как же ему удавалось совмещать всё это с подпольной деятельностью?

– Михаила Юрьевича отец знает в лицо, – зачем-то признался Ян и совсем повесил голову. Снова воцарилось похоронное молчание, которое на этот раз нарушил Белёсый, за что я в кои-то веки была ему благодарна.

– Бабуль, – деловито сказал он, подходя к Дульсинее Тарасовне и присаживаясь на соседнее кресло, – мы вам, конечно, очень соболезнуем, всё такое… Но вы ведь здесь оказались не затем, чтобы наши соболезнования выслушать? И кстати… а как вы здесь оказались? Да ещё раньше нас!

– Много будешь знать – скоро состаришься. Раньше меня! – огрызнулась мать Михаила Юрьевича, но, подумав, всё же снизошла до ответа: – Прилетела я. Есть у нас способность летать в экстренных случаях.

Белёсый уважительно поднял бесцветные брови. Я посмотрела на Дэна и по его растерянному взгляду поняла: он тоже не был в курсе, как далеко, а точнее, высоко простираются возможности Летних. Свои пилоты – это по-настоящему круто. Хотя, скорее всего, тут кому-то просто хорошо дали на лапу.

Яринка решительно взяла Яна за руку и потянула за собой. Они прошли к ряду кресел и уселись напротив Дульсинеи Тарасовны. Чуть помедлив, мы с Дэном последовали их примеру. И моя подруга, чьей прямой натуре претила любая недосказанность, спросила без обиняков:

– Бабушка, что нам делать дальше?

Уголок рта Дульсинеи Тарасовны дрогнул, она подняла на нас потухшие глаза, и я вдруг поняла, сколько душевных сил тратит эта старая женщина на то, чтобы продолжать дело сына, зная, что, скорее всего, его самого скоро не станет.

– Что делать? – удивлённо переспросила она, словно ждала чего угодно, только не такого вопроса. – Что должны, то и делать. Вы зачем сюда ехали?

Все почему-то посмотрели на меня. Пришлось ответить:

– Чтобы найти беглецов и уговорить их присоединиться к нам. Но разве теперь… когда случилось такое… это всё ещё нужно?

– Теперь это ещё нужнее, – веско сказала мать Михаила Юрьевича. – Теперь это просто необходимо, девочка. Именно поэтому даже я подняла дряхлую задницу и притащила её сюда, а в моём возрасте это уже не так легко и весело, как в твоём, хе-хе…

– А если бы ничего не случилось в Москве, нас здесь встречали бы не вы? – спросил Дэн, и старуха ответила:

– Если бы ничего не случилось в Москве, вас бы здесь, скорее всего, никто не встречал. Вас бы проинструктировали заранее, по телефону, и шагали бы вы сами куда нужно, как миленькие. Но Мишка позвонить уже не мог, поэтому пришлось мне поторопиться, чтобы перехватить вас.

Яринка, так и не получившая ясного ответа на свой вопрос, повторила его уже раздражённо:

– Так что нам дальше-то делать?

– А дальше мы пойдём, милая… – И, подтверждая свои слова, Дульсинея Тарасовна тяжело поднялась на ноги. – Пойдём к человеку, который сможет отвести нас куда следует.

– Вы с нами пойдёте? – изумился Белёсый, глядя на грузноватую медлительную фигуру.

– Боишься не угнаться, голубь? – Старуха одарила его ехидной улыбкой. – А ты не боись, идти недалеко.

Не дожидаясь нас, она заковыляла к двери, но не к той, через которую мы попали сюда, а к противоположной, выходящей в город.

– Постойте! – забеспокоился Дэн. – Разве здесь можно вот так разгуливать?

– Зачем это нам разгуливать, ноги топтать? – Старуха не оглянулась. – Мы поедем, как белые люди.

– Как это – поедем? – обеспокоился на этот раз Белёсый, но послушно зашагал за ней. – На чём поедем? А если нас увидят?

– Некому видеть. И уже давно.

Что Дульсинея Тарасовна имела в виду, стало ясно позже, а пока, едва только мы ступили за дверь здания вокзала, всех отвлекло другое диво.

На маленькой и совершенно пустой привокзальной площади стояла телега, запряжённая низкорослой рыжей лошадкой. Настоящая деревянная телега и настоящая живая лошадка, словно ожившая иллюстрация из детской книжки про былые времена. Дождь, к этому моменту заметно ослабевший, барабанил по широкой лошадиной спине, на что животное не обращало ни малейшего внимания: лишь слегка прядало ушами, стряхивая с них воду. На телеге примостилась укутанная в чёрный дождевик сгорбленная фигура, также не подававшая признаков жизни.

– Ох ты ж ёб! – восхитился Белёсый, а Яринка при виде лошадки радостно взвизгнула.

Человек на телеге встрепенулся и поднял голову нам навстречу, позволив увидеть своё лицо. Древний седобородый старик, на крючкообразном носу которого косо сидели явно женские очки в тонкой оправе, подслеповато прищурился нам навстречу.

– Заводи мотор, Веня! – распорядилась Дульсинея Тарасовна, приближаясь к телеге. – Вот и наша золотая молодёжь!

Но старик не обратил на неё внимания: он смотрел на меня. Смотрел – и его подбородок начинал дрожать тем сильнее, чем ближе я подходила.

– Даечка! – вдруг сказал он дребезжащим срывающимся голосом. – Ты же Дайника, дочка Али и Марка…

Я замерла, не дойдя до телеги, впилась глазами в лицо старика, словно медленно всплывающее из тумана прошлого. Лицо, безжалостно изменённое временем и горем, постаревшее, лишившееся налёта былой интеллигентности, но, несомненно, знакомое.

– Дедушка Венедикт!

– Это тот самый дед Венедикт, о котором ты рассказывала в приюте? Тот, который у вас в деревне учил детей? – шёпотом спросил Дэн, пока мы тряслись в телеге по растрескавшемуся асфальту пустого Благовещенска.

– Да, – ответила я, всё ещё не в силах успокоиться после неожиданной встречи.

Мы с дедом Венедиктом обнялись и не могли отойти друг от друга, наперебой задавая вопросы, плача и смеясь, пока Дульсинея Тарасовна вдруг страшно не заматерилась и не начала толкать нас к телеге, напоминая о впустую уходящем драгоценном времени. Тогда дед Венедикт поцеловал меня в лоб дрожащими губами и, подмигнув, пообещал: «Наговоримся ещё, внуча». Вряд ли бы я удовлетворилась этим обещанием, но почти стихший было дождь хлынул с новой силой, и за шумом воды разговаривать стало невозможно. Дэн подсадил меня на мокрую телегу к уже сидевшим там Яринке и Яну, запрыгнул следом. Белёсый помог забраться Дульсинее Тарасовне, и лошадка, которой, наверное, уже надоело без дела стоять под дождём, рысью припустила прочь от вокзала.

Мать Михаила Юрьевича сказала правду о том, что здесь нас некому будет увидеть, это стало очевидно в первые же минуты пути. В Благовещенске никто не жил. Сам город и в лучшие времена вряд ли поражал воображение. Он не походил на Москву: с Москвой я вообще ничего не могла бы сравнить, но это был даже не полупустой Красноярск и уж точно не кипящий жизнью приморский Новоруссийск. Тут больше подошло бы выражение «город-призрак». Хотя, возможно, такое впечатление складывалось из-за серой пелены дождя, которая не позволяла видеть дальше, чем на несколько десятков метров. Поэтому казалось, будто здания выныривают нам навстречу прямо из воздуха, материализуясь на ходу, и тают без следа, едва оставшись позади. Кроме шума льющейся с неба воды, никаких звуков здесь не было: даже копыта нашей лошадки, казалось, ступали абсолютно бесшумно. В другое время мне бы наверняка стало жутко среди этой зыбкой дождливой пустоты, но сейчас я могла думать только о сидевшем впереди с вожжами в руках деде Венедикте. Его тоже можно было бы назвать призраком, восставшим из безвозвратно утерянного прошлого, не будь он таким живым и настоящим. Потому и радость нашей встречи была настоящей, живой, затмевающей и недавние мрачные события, и окружающую мокрую серость, и даже случившуюся в Москве беду. Переполняемая этой бурлящей радостью, я зачем-то начала говорить в ухо Дэну, безуспешно пытавшемуся прикрыть меня от дождя:

– Ты знаешь, я много думала: кто сумел убежать из Маслят той ночью, когда прилетели вертолёты? Мне казалось, это должны быть мужчины, наши охотники, те, кто сильнее и быстрее, но никак не дед Венедикт! Он уже тогда был старый, ходил медленно, больше всё сидел. Как он сумел убежать? А охотники, наверно, и не побежали, у них же были ружья! Может, они пытались сражаться с теми, из вертолётов…

Дэн слушал, кивал, а улица, по которой увлекала телегу наша небольшая, но на удивление резвая лошадка, постепенно менялась. Дома по обочинам становились выше, на дороге начали появляться заржавевшие автомобили, кучи странного хлама – словно кто-то куда-то переносил вещи, но по какой-то причине бросил их. Мы как раз поравнялись с огромным и некогда, наверное, красивым зданием, почти полностью состоявшим из стеклянных панелей, теперь разбившихся и растрескавшихся, когда ливень начал стремительно стихать, словно наверху чья-то невидимая рука закручивала краны. И вот уже из серой мути показалась улица, убегающая вперёд и назад, насколько хватало взгляда, и в наступающей тишине стало слышно, как хлюпают по грязи копыта лошади.

– Да неужели, ёпта? – прокомментировал погодные улучшения Белёсый – и вдруг замер, смешно, как прислушивающаяся собака, наклонив голову набок.

Я тоже прислушалась, невольно копируя его позу, и вначале не услышала ничего, кроме звуков капель, падающих с деревьев и крыш. Но потом где-то очень далеко уловила глухой вибрирующий звук. И ещё до того, как я узнала его, тело отреагировало, вбросив в кровь дозу адреналина и заставив меня резко выпрямиться. А сознание, оттерев на задний план окружающую действительность, выхватило из памяти яркую картину: ночная тайга, разбуженные люди, в панике мечущиеся между домами Маслят, и рокочущий рёв, несущийся с неба, где зависли огромные чёрные тени.

– Вертолёт… – прошептала я еле слышно, а Белёсый, наоборот, уже орал во всю силу лёгких: