Лето придёт во сне. Запад

– Не надо разбрасываться вещами: мы больше не в городе.

– Дайка! – раздался окрик Яринки, и я увидела, что остальные остановились, ожидая нас.

А сзади, за тёмной громадой торгового центра, снова раздался и начал нарастать, набирая силу, гул винта.

– Врёшь, не возьмёшь! – пропыхтел на бегу дед Венедикт. Впрочем, на бегу – это громко сказано. И он, и Дульсинея Тарасовна бежать не могли: они шли быстрым шагом, который тем не менее, судя по хриплому дыханию и покрасневшим лицам, давался старикам нелегко. – Давайте-ка, ребятки, где тут есть открытый подъезд?

Открытый подъезд оказался рядом, и не один. Окружающие дома зияли распахнутыми дверями и, словно наскучавшись по людям, теперь наперебой приглашали нас к себе. Но выбирать времени не было, и мы гуськом скользнули в ближайший дверной проём. Там оказалось очень тесно – особенно после просторов торгового центра. Бежавший первым Белёсый сразу споткнулся о ступеньки лестницы и растянулся на них, забористо матерясь. Остальные прижались к стенам и затаили дыхание.

Рокот приближался. Судя по звуку, вертолёт летел совсем низко, почти скользя брюхом по крышам и верхушкам деревьев. Оно и неудивительно: разглядеть что-нибудь в таком тумане можно было лишь с очень близкого расстояния. Что-нибудь, но не нас, надёжно укрытых бетонными перекрытиями старого панельного дома, соскучившегося по людям. Снаружи поднялся ветер, клочья тумана испуганно заметались в потревоженном ночном воздухе, а сам воздух вдруг осветился ярким белым светом – это вертолёт мазнул по двору широким лучом носового прожектора. Мазнул и полетел дальше над пустыми кварталами.

– Он теперь так и будет кружить, – сказал дед Венедикт, едва только рёв удалился настолько, чтобы у нас появилась возможность разговаривать. – Знает, что мы где-то здесь.

– Откуда? – Дэн одной рукой нервно стискивал мою ладонь, другой держал подобранную сумку из-под арбалета. – Как он может это знать? Кто это вообще? Военные? Полиция?

– Чёрт их разберёт. – Дед Венедикт оттолкнулся от стены, к которой до этого устало прислонялся. – Но нужно спешить, пока не рассвело. Будем перебираться от подъезда к подъезду, авось успеем.

– Перебираться куда? – спросила Яринка, но наш ведущий уже ринулся вон, и нам пришлось поспешить за ним.

Вертолёт гудел где-то неподалёку, то приближаясь, то опять отдаляясь, а мы быстрым шагом двигались вперёд, стараясь держаться в тени деревьев. Кажется, стало светлее, а туман поредел, но я бы за это не поручилась: слишком мглисто было вокруг. Спустя несколько пройденных одинаковых дворов мы снова укрылись в подъезде, но не для того чтобы спрятаться: нашим боевым, но всё-таки старикам требовался отдых. Дульсинея Тарасовна и дед Венедикт присели на ступеньки лестницы, тяжело дыша, а мы застыли вокруг в напряжённых позах. Никто ничего не говорил и ни о чём больше не спрашивал.

Сколько длились эти прятки в тумане? Не знаю. Помню только, что, когда действительно начало светать, у нас за спиной осталось с десяток подъездов, в которых мы то скрывались от приближающегося вертолётного гула, то отдыхали от забега сквозь туман. Спасибо старым домам, гостеприимно распахивающим нам навстречу свои двери. Надеюсь, что они были рады так давно не посещавшим их живым людям и хоть на минутку снова почувствовали себя нужными.

Но потом дома кончились, и впереди открылась сплошная серая пелена тумана.

– Амур! – выдохнул дед Венедикт: одновременно с облегчением и тревогой.

– Река? – переспросил Белёсый, почему-то глядя в небо.

– Она родимая. Метров двести ещё. Если б не туман, увидели бы.

– И что теперь?

– А теперь – самое сложное. Нужно попасть на тот берег.

Дульсинея Тарасовна всё не могла отдышаться после последнего пробега, но её голос оставался твёрдым:

– Амур широкий и быстрый. Как нам попасть на другой берег?

– По мосту. – Дед Венедикт оглянулся назад, туда, откуда мы пришли, прислушался. Вертолёта не было слышно уже несколько минут. – Улетел, что ль?

– Улетит он, как же… – Дэн по-прежнему нёс сумку из-под арбалета, но теперь повесил её на плечо. – А если и улетел, то в любой момент может вернуться.

– И вернётся, скорее всего, именно тогда, когда мы будем идти по мосту, – уныло согласился с ним Ян. – Другого пути нет?

– Другого нет. – Дед Венедикт боевито прищурился, словно заправский стрелок. – Поэтому идти нужно немедля, пока ещё окончательно не рассвело. Выше нос, молодёжь, погода благоволит нам! Такой туман – редкая удача.

С этим было трудно не согласиться: чем светлее становилось вокруг, тем плотнее сгущалась облачная пелена, окутавшая землю. А здесь, в низине у реки, она была такой густой, что лежащая под нашими ногами дорога бесследно исчезала в ней уже метров через десять, а оставшиеся за спиной дома едва угадывались, да и то скорее памятью, чем зрением.

– Куда идти-то? – уныло спросила Яринка. Она выглядела измотанной, веснушки ярко выделялись на слишком бледной коже. – Ничего не видно.

– За мной идти. – Дед Венедикт поправил рюкзак за плечами и сочувственно покосился на Дульсинею Тарасовну. – Может, отдохнуть надо? Если отдыхать, то только здесь, пока на открытое место не вышли.

– Обойдусь, – нетерпеливо отмахнулась мать Михаила Юрьевича. – В гробу отдохну. Двигаем уже.

И мы двинули сквозь молочную пелену.

Утро занялось пасмурное – наверное, я всё-таки ошиблась насчёт луны, – но это тоже было везением. Встань над горизонтом солнце – и скоро от спасительного тумана не осталось бы и следа. А так он продолжал висеть над землёй, скрадывая пространство, приглушая звуки и надёжно укрывая от посторонних глаз наш маленький отряд. Мы шли парами. Впереди дед Венедикт, задававший всем темп, рядом с ним – Дульсинея Тарасовна: они время от времени о чём-то неслышно переговаривались. Следом шагали, держась за руки, непривычно молчаливые Ян и Яринка: их рыжие головы были единственными яркими пятнами в окружающей мгле. Мы с Дэном держались за ними, а замыкал процессию Белёсый, постоянно отстававший и боязливо оглядывавшийся назад.

Преследовавший нас вертолёт время от времени подавал голос, но уже издалека, где-то над другой частью города. Это позволяло надеяться, что дед Венедикт ошибся и на самом деле погоня понятия не имеет, где мы можем находиться. Если это вообще искали нас, а, скажем, не каких-нибудь беглых каторжников с шахты.

Всю дорогу слева тянулись заборы и гаражи, ещё в какие-то незапамятные времена исписанные неприличными словами и изрисованные странными ломаными рисунками, а справа плескала невидимая в тумане река. Я шла понурившись, лишь изредка поднимая голову. Смотреть всё равно было не на что, а усталость давала о себе знать, несмотря на несколько часов отдыха, которые удалось урвать ночью.

Почему-то больше всего из произошедшего за последние сутки мне запомнился мой короткий безнадёжный сон, в котором я проснулась на диванчике бывшего фуд-корта, а Дэна рядом не было, его не было, не было, не было, словно мы никогда и не встречались… Послевкусие этого короткого, но такого яркого сна никак не удавалось перебить реальностью, как это обычно бывает после пробуждения. Может, потому, что сама покрытая туманом реальность больше походила на сон, а может быть, приснившееся одиночество было тем, что меня больше всего страшило. Чтобы успокоиться, я снова и снова искоса поглядывала на Дэна, на его красивый профиль с упрямо сжатыми губами и тёмной, падающей на высокий лоб чёлкой, на серые, неотрывно смотрящие вперёд глаза. Дэн замечал эти взгляды и чуть заметно сжимал мою руку, всю дорогу лежавшую в его руке.

Мост показался из тумана неожиданно и потому произвёл на меня неизгладимое впечатление. Я, конечно, ожидала его увидеть: в конце концов, он был нашей ближайшей промежуточной целью, коих за спиной осталось уже немало – но представлялся он мне совсем иначе. Моему неискушённому воображению рисовалось нечто, начинающееся прямо у воды, нечто арочное и средневековое, нечто каменное и почти уютное, что можно перейти, держась за перила и поглядывая вниз на своё отражение в неспешно текущей реке. Мы взойдём на этот мост, думала я, и через несколько минут спустимся по нему на другой берег, где можно будет уже не бояться погони, где нас ждут друзья, а может быть, и мои родители…

Вот только, когда высоко над головой из тумана показалась тёмная и широкая, как второе небо, громада, я поняла, насколько сложнее и дольше окажется наша переправа через Амур. Ян и Яринка тоже остановились, остановился и Белёсый за нашими спинами. Почувствовав заминку, дед Венедикт оглянулся, махнул нам рукой:

– Чего застыли, молодые? Нужно торопиться!

Мост, огромный и величественный, начинался отнюдь не у берега. В точке нашего с ним пересечения он уже возносился над землёй на добрых полтора десятка метров, и оба его края исчезали в тумане.

– Как?! – озвучил общий вопрос Белёсый, обвиняющим жестом простирая руку к мосту. – Как мы на него поднимемся?!

– Каком кверху! – вдруг рявкнула Дульсинея Тарасовна и, не дожидаясь нас, заковыляла вперёд. Именно заковыляла – с трудом переставляя ноги и сгорбившись так, что мне нестерпимо захотелось догнать её и поддержать под руку. Остальные тревожно переглянулись – бабка явно начинала сдавать, хоть и пыталась скрыть это под напускной бравадой. Насколько ещё её хватит? И далеко ли нам осталось идти? Выяснить это можно было лишь одним способом, и мы, после короткой заминки, поспешили за Дульсинеей Тарасовной.

А она знала, что делала.

Когда монументальное брюхо моста оказалось почти у нас над головами, старуха решительно взяла влево от реки, и совсем скоро из тумана выступила его опора – могучая прямоугольная колонна, сложенная из бетонных блоков. А сбоку колонны – металлическая лесенка, начинавшаяся метрах в двух от земли. Мне сразу вспомнился приют и его обрезанные после двойного самоубийства ведущие на крыши лестницы… Неужели здесь их тоже зачем-то обрезали?

При ближайшем рассмотрении оказалось, что нет – обрезать такую лестницу было бы невозможно. Её ступени, сделанные из гнутой арматуры, скобами врезались прямо в бетон, и хоть выглядело это вполне надёжно, у меня закружилась голова, когда я посмотрела вверх, на скрывавшуюся в тумане следующую нашу промежуточную цель.

– Венедикт… Дульсинея Тарасовна, – голос Дэна был полон сомнения, – вы сможете подняться?

– Если подсобите с рюкзаком, – дед уже начал деловито освобождаться от ноши, – то я поднимусь. А вот…

Он смущённо покосился на Дульсинею Тарасовну, но она ответила ему насмешливым взглядом слезящихся старческих глаз.

– Погоди бабку со счетов сбрасывать! Я во времена хреволюции с парашютом прыгала, а ты меня лесенкой пугаешь?

Я было занялась подсчётом в уме: выходило, что мать Михаила Юрьевича старше, чем казалась, если, конечно, она не прыгала с парашютом, будучи примерно моих лет, но тут меня довольно чувствительно пихнули. Белёсый, сопя, пробился к лестнице, присел на широко расставленных ногах, подпрыгнул и уцепился сразу за вторую ступеньку-скобу. Повисел, покачиваясь, и начал подтягиваться. Когда его ступни в высоких армейских ботинках нашли опору, он оглянулся на деда Венедикта:

– Сейчас свой рюкзак наверх закину и спущусь за вашими.

Я даже преисполнилась чем-то вроде уважения к бывшему охраннику, глядя, как он деловито карабкается по скобам сначала вверх, потом вниз, потом ещё дважды вверх с рюкзаками наших стариков и, наконец, кричит с туманной высоты:

– Следующий!