Лето придёт во сне. Запад

Неожиданно всё: и непроглядная чернота за окнами, и случившаяся в далёкой Москве беда, и полная неизвестность впереди – отошло на задний план. Больше не ощущался дискомфорт от неудобного положения тела, даже боль стала чужой и далёкой, а ей на смену пришло будоражащее своей новизной чувство, похожее на жажду. Только вместо воды мне был нужен Дэн. Его губы, продолжавшие впиваться в мои, его руки, обнимавшие меня так крепко, что было трудно дышать (а хотелось ещё крепче!), его худое, но удивительно сильное тело, напрягшееся под одеждой до состояния натянутой тетивы…

Я подняла руки, обхватила голову парня, резко притягивая плотнее к себе, и наши зубы ударились друг о друга с отчётливым лязгом, который в другой ситуации мог бы показаться смешным. Дэн отпустил мою талию и подхватил под бёдра, так, чтобы я могла обнять его ногами. Затрещало, задираясь, нелепое мешковатое платье, и я нетерпеливо заёрзала, чувствуя, как пальцы Дэна впиваются в тело волнующе близко от оголившейся кожи. Он, правильно расценив мои движения, одной рукой резко дёрнул подол вверх, отчего я коротко застонала и непроизвольно выгнула спину…

А в следующий момент всё кончилось.

Дэн осторожно разжал руки, несколько секунд ещё обнимал меня, убеждаясь, что я твёрдо встала на ноги, потом заботливо поправил сбившееся платье, пригладил мою растрепавшуюся чёлку и шепнул:

– Извини.

Я моргала глазами, не в силах выровнять дыхание и унять возбуждённую дрожь в ногах. Извини? Он сказал: извини?!

– Денис… что ты… почему?!

Он неправильно понял меня и начал оправдываться:

– Я не знаю, что на меня нашло! Ты была так близко, и всё, что случилось сегодня… Я, наверно хотел забыться… потерял голову.

Я еле сдержалась, чтобы не толкнуть его ладонями в грудь. Мне тоже нужно забыться! Так нужно, как не было ещё никогда в жизни!

– И хорошо, Дэн! И давай…

Я снова прильнула к нему, потянулась за поцелуем, но неожиданная магия уже покинула это место, и мои губы встретили только пустоту.

– Дайка, я очень люблю и хочу тебя, – сказал Дэн, отодвигаясь, – но не здесь и не так.

– А где?!

Я чувствовала досаду, почти злость, порождённую глубоким разочарованием, сосущей пустотой внутри, которую так хотелось, но не удалось заполнить. И то, что мне никогда не доводилось испытывать что-то хоть отдалённо похожее с Ральфом, делало ощущение потери ещё острее.

– В другом месте. – Голос Дэна звучал виновато. – В правильном. Когда всё будет хорошо.

– А если не будет? – Возбуждение, наконец, начало отпускать меня, а с ним уходили и эмоции. – Что, если у нас осталось совсем мало времени?

– Тем более, – твёрдо ответил Дэн. – Я не хочу, чтобы это случилось так. Не хочу потом вспоминать, как мы… вот здесь!

Он повёл рукой вокруг, и, невольно повинуясь его жесту, я огляделась. А оглядевшись, поняла, что любимый имел в виду. Грязный, заплёванный пол, железные стены, покрытые вульгарными надписями, со следами потушенных о них окурков, мутные стёкла в сетке трещин, тусклый желтоватый свет, источаемый запылившимся плафоном. И мы. Уставшие, немытые, в мятой одежде, опустошённые последними событиями, на пределе сил. Стало очень стыдно за свой недавний порыв, за то, что глупая физиология внезапно оказалась сильнее всего остального.

– И ты извини, – только и смогла сказать я Дэну.

Он шагнул ко мне, снова обнял, но на этот раз очень нежно, почти невесомо. Я уткнулась носом ему в грудь, и так мы стояли ещё долгие минуты, а наши сердца бились в такт колёсам поезда, равнодушно уносящего нас на восток, навстречу рассвету.

В Благовещенске лил дождь. Точнее, дождь пошёл часа за два до нашего прибытия на конечную станцию, но, начавшись с мелкой мороси, он по мере приближения к городу всё усиливался, пока не превратился в настоящий ливень. Может, получилось и к лучшему: любопытный начальник поезда, который последнюю часть пути поглядывал на нас излишне пристально, даже не стал выходить на платформу, а просто захлопнул за нами дверь первого вагона, едва только Белёсый, шедший последним, покинул его. Других пассажиров не было, как не было и встречающих. Не было вообще никого.

Здание вокзала с высокими арочными окнами и остроконечной башенкой сохранилось на удивление хорошо по сравнению с вокзалами Улан-Удэ или Читы: даже стёкла почти везде были целы, хоть и загрязнены до состояния полной непрозрачности. Но, как ни странно, это не успокоило меня, а, напротив, насторожило. Если уже оставленные позади города выглядели полуразрушенными, и именно этим вполне логично объяснялась их безлюдность, то здесь она смотрелась зловеще, неестественно. Косой ливень лупил по перрону, по рельсам, струился по вагонам поезда, застывшего на первом пути, и стук миллионов падавших капель звучал гулко, подчёркивая царившую вокруг пустоту.

Друзья машинально подняли ладони над головой, безуспешно пытаясь прикрыться ими от дождя, но я не могла сделать и этого: в руках была дорогая сумка Ральфа с переродившейся Пчёлкой внутри, которую я хотела непременно нести сама и потому не отдала Дэну.

– Ох, мля-а! – взвыл Белёсый, пританцовывая на месте. – Вот это называется – приехали!

Он завертел головой в поисках укрытия и, не придумав ничего лучше, порысил в сторону вокзала.

– Вернись! – гаркнул ему в спину Дэн, но бывший охранник и ухом не повёл.

Мы смотрели, как он резво пересекает перрон, хватается за ручку двери, исчезает в густой темноте внутри… и ничего не случилось. Оттуда не раздались ни предсмертные вопли, ни выстрелы, ни рычание диких зверей – зато через миг показался сам Бёлесый, призывно машущий рукой.

– Что за придурок! – беспомощно сказал Дэн, а Ян и Яринка. переглянувшись, тоже побежали в укрытие, что, на мой взгляд, уже не имело ни малейшего смысла – мы все промокли до нитки в первые же секунды.

Внутри вокзал сохранился не менее хорошо, чем снаружи. Если бы не покрывающий всё вокруг толстый слой пыли и не занесённые снаружи сухие листья, можно было подумать, что он вполне обитаем. В просторном зале стояли ряды кресел для ожидающих пассажиров, пустые билетные кассы блестели целёхонькими стёклами, потолок ослеплял белизной. И только исписанные краской стены агрессивно кричали забористой матерщиной – увековеченными эмоциями последних жителей, покидавших умирающий город.

Белёсый как ни в чём не бывало расположился в одном из кресел, по-хозяйски поставив рюкзак на соседнее, словно собирался ехать на дачу в Подмосковье, а не находился в заднице мира, на границе радиоактивных ничьих земель. Яринка медленно шла вдоль стены, вглядываясь в информационные стенды с выцветшими объявлениями, а Ян плёлся за ней, по-прежнему виноватый и молчаливый.

– Почему здесь так… чисто? – шёпотом спросила я Дэна, но даже шёпот в гулкой пустоте вокзала прозвучал так громко, что долетел до Белёсого.

– А потому, доча, – отозвался он, не подумав понизить голос, – что тут вояки заправляют, а они всяких мародёров да бродяг, видать, с самого начала из округи вычистили. Вот и некому гадить.

Не сказать, чтобы такой ответ меня успокоил, но он, по крайней мере, объяснил странную сохранность заброшенного места.

– Здесь нельзя долго оставаться. – Дэн сказал это вроде бы для всех, но больше всего – для Белёсого, который уже пристраивал рюкзак под голову, явно намереваясь прилечь, как будто до этого не належался в поезде.

– Да легко. – Белёсый всё-таки лёг. – Как только скажешь, куда идти и что делать, так сразу двинем, командир.

Слово «командир» прозвучало откровенно издевательски, и Дэн беспомощно прикусил губу, потому что, куда идти и что делать, он не знал, как не знал этого никто из нас.

Снаружи раздался приглушённый ливнем вскрик тепловоза, а за ним – рокот двигателя. Сквозь годами покрывавшиеся пылью стёкла вокзала ничего не было видно, но этого и не понадобилось, чтобы понять: поезд, доставивший нас сюда, отбывает назад, в сторону Москвы. Мы молчали, замерев, пока всё убыстряющийся перестук колёс не растворился в шуме дождя. Потом Ян растерянно пробормотал:

– Ничего не понятно… Кроме нас, здесь никто не сошёл, так зачем нужно было гнать состав в такую даль? Кто всем этим заправляет? Где люди, которые обслуживают пути? Тысячи километров железной дороги – и никого вокруг! Всё давно должно было заржаветь и выйти из строя.

– Значит, кто-то обслуживает, – пожал плечами Белёсый. – Вы ещё не поняли, что простой народ у нас ни хрена ни о чём не знает? Я не удивлюсь, если окажется, что и Китай на месте.

Все снова притихли, будто ожидая услышать неподалёку шум густонаселённого Китая, но вокруг по-прежнему не раздавалось ни звука, кроме шороха падающих снаружи капель. Я знала: надо что-то сказать, ведь это именно я там, в поезде, в минуту общего отчаяния, решила за всех, что мы следуем по прежнему маршруту и пытаемся, несмотря ни на что, выполнить свою задачу. Ну вот мы здесь, и?..

Чтобы хоть чем-то заполнить гнетущую тишину и отогнать растущее в ней напряжение, я скинула с плеч рюкзак и зашарила в нём, стараясь издавать как можно больше шума. Как и ожидалось, Дэн спросил:

– Что ты ищешь?

– Телефон, – преувеличенно бодрым тоном во всеуслышание отозвалась я. – Думаю, нужно включить его, походить по вокзалу и вокруг – вдруг где-нибудь здесь ловит сеть?

– Не ловит!

Этот голос, глухой и старческий, долетел со стороны, заставив нас вздрогнуть, а Белёсого – рывком сесть, чуть не свалившись на пол. От неприметной двери в углу зала в нашу сторону двигалась чуть сгорбленная фигура. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать её, и ещё несколько – чтобы поверить своим глазам. Потому что уж где-где, а здесь никак не могло оказаться Дульсинеи Тарасовны, старой матери Юрия Михайловича, ехидной бабки из Красноярска, оставшегося в трёх тысячах километрах к западу.

– Да ладно… – в полной растерянности протянула Яринка, а Белёсый, почему-то с великой досадой в голосе, вопросил в пустоту:

– Твою налево… Она что, за поездом бежала?!

Старуха услышала и, оценив не то неуклюжий юмор бывшего охранника, не то сам комизм ситуации, издала сухой смешок:

– Не ждали, голуби? А баба Дуся тут как тут! Плохие новости вам принесла. Небось думаете: чего Мишка не позвонил?