Лето придёт во сне. Запад

– Может, останешься?

Сама понимала, что говорю чушь, но и промолчать не могла. За последние недели серб стал мне очень близким другом. Я, конечно, знала, что рано или поздно он нас покинет, я даже обещала помочь ему в этом, но всё равно ставшая вдруг очень близкой разлука застала меня врасплох.

Бранко ничего не ответил: вместо этого запустил руку в один из бесчисленных карманов своей туго набитой сумки и извлёк из него небольшой пузырёк. Прошептал, наклонившись:

– Это смывка. Убрать пятно с лица. Я надеюсь, что скоро ты сможешь это сделать. Нужно налить на ватный тампон и тереть кожу, пока она не станет чистой. Будет жечь, но ты терпи. Потом умойся холодной водой и смажь лицо жирным кремом.

Я благодарно сжала пузырёк в руке. Совсем забыла, что с уходом Бранко теряю возможность избавиться от надоевшей маскировки в виде огромного родимого пятна на лице! Как хорошо, что он этого не забыл.

– А она что, не летит с нами?! – Пронзительный голос Ирэн заставил меня поморщиться. – Доннел велел привезти обоих!

Я молча продемонстрировала бывшей управляющей оттопыренный средний палец, а Карл, почему-то хихикнув, возразил:

– Не совсем, Ира. На самом деле он предусмотрел и такое развитие событий. И потому – вот.

С этими словами мужчина шагнул в нашу сторону, и я невольно попятилась, но он всего лишь протягивал мне какой-то тёмный продолговатый предмет.

– Сказано передать, если ты вдруг решишь остаться.

– Что это? – Впрочем, я уже опознала в загадочной вещи чёрную прямоугольную сумку, выглядевшую довольно увесисто.

– Не могу знать. – Карл пожал плечами. – Наверно, то, что по мнению Доннела, должно тебе пригодиться.

Вместо меня сумку взял Дэн, молча повесил на плечо. А потом Карл, Ирэн и Бранко, неловко приобнявший меня на прощание, стали уходить в темноту. Я смотрела им вслед, пока впереди не загудел тепловоз, извещающий о скором отправлении.

К первому вагону мы успели в последний момент, запрыгнули на подножку под неодобрительное ворчание начальника поезда и прямо там, в неярком тамбурном свете, расстегнули молнию переданной мне сумки.

Сначала я не поняла, что вижу: тусклое матовое поблёскивание, хищные изгибы металла, ровные полосы… жёлтые на чёрном.

Долгие секунды мы с Дэном просто стояли, склонившись над раскрытой сумкой и зачарованно смотрели на лежащий внутри прощальный подарок Ральфа Доннела. Потом Дэн негромко произнёс:

– Арбалет.

А я, глядя на сменяющее друг друга жёлтое и чёрное, добавила:

– Пчёлка.

Вернувшись в вагон, мы увидели, что большая часть весёлых вахтовиков, таки поддавшись усталости и хмелю, отправилась на боковую и теперь оглашает тесное пространство разнотональным храпом. Тише от этого не стало: зато почти прекратились шастанье по проходу и громкие переклички. Яринка и Ян спали, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись куртками. Белёсый занял боковое место. Он не пошевелился при нашем появлении, чему можно было только порадоваться. Дэн помог мне забраться на верхнюю полку, поцеловал на ночь – поцеловал несколько отстранённо, и, боюсь, не последней причиной тому была чёрная спортивная сумка на молнии, стоящая сейчас под выдвижным столиком: вновь догнавшее меня прошлое.

Я хотела сказать любимому, что это ничего не меняет, что моё желание остаться с ним не поколебалось ни на миг, но решила повременить. Сейчас мне было слишком грустно и хотелось побыть наедине с собой. Мысли постоянно возвращались к Бранко, который в этот момент, наверное, мчался сквозь ночь туда, где его, Ирэн и Карла ждал самолёт. Совсем скоро этот самолёт унесёт их на юг, к синему морю, посреди которого затерялся не отмеченный ни на одной карте искусственный остров. Там сейчас жарко и чайки носятся над волнами, там нет угрюмой тайги и разорённых полупустых городов… Я вдруг поймала себя на том, что не море привлекает меня в этой идиллической картине, не чайки и даже не Бранко: такой, каким он был в Оазисе, – яркий, весёлый, не похожий ни на кого другого… Нет, подобие ностальгии было порождено мыслями о Ральфе, пониманием, что он исчез из моей жизни, что между нами больше нет связующей ниточки, которой служил серб. А значит, нет у меня больше и той спокойной ненавязчивой поддержки, которую я ощущала с момента нашего знакомства и к которой привыкла так, что заметила только сейчас, когда её не стало.

Неожиданно мне до зуда в ладонях захотелось подержать в руках подаренный арбалет, почувствовать хотя бы призрачное эхо той силы, которая стояла за моей спиной, пока рядом был Ральф. С трудом, минуту за минутой, я заставляла себя лежать неподвижно, пока обострённой от напряжения интуицией не поняла – Дэн уснул. Тогда бесшумно спустилась и, присев на корточки, потянула на себя молнию сумки. Сумки качественной, прочной и наверняка дорогой – ведь только такими вещами и пользовался Ральф Доннел.

Арбалет оказался на удивление лёгким и компактным, хоть и выполненным, несомненно, из металлического сплава. Я даже подумала, уж не заказал ли Ральф его специально для меня, но торопливо отмела эту мысль, породившую в душе опасную бурю смятения. Но, скорее всего, такие вещи изготавливались на Западе в том числе и для женских рук: ведь это только здесь, на Руси, оружие было принято считать исключительно мужской прерогативой. А вот полосатая «пчелиная» окраска предназначалась, несомненно, для меня. Я разглядела: кое-где краска лежала неровно, слоями, что выдавало ручную и наверняка спешную работу.

Вместе с арбалетом в сумке обнаружились книжица-инструкция и толстый колчан, полный тонких серебристых стрел. Я вынула одну, осмотрела, ощупала – наконечники оказались очень острыми и зазубренными, окончательно подтвердив то, что неожиданно для себя я стала обладательницей полноценного боевого оружия. Спасибо, Ральф. Всё равно спасибо, пусть даже ты и оказался одним из тех самых неизвестных подонков, создавших остров-ловушку, остров-тюрьму для сотен пленниц, побывавших там за годы его существования.

Эта мысль, которую я старательно гнала от себя с момента возвращения в поезд, погасила мою радость, заставила убрать арбалет обратно в сумку вместе со стрелами и книжкой-инструкцией, в которую я так и не заглянула.

Где были мои глаза и мозги? Почему я не догадалась обо всём раньше: ведь авторитет Ральфа в Оазисе, его влияние на Ирэн, обрывки их разговоров, а позже – и нечаянные обмолвки Бранко говорили сами за себя. Всё, что от меня требовалось, – собрать воедино элементы пазла и увидеть цельную картину. Но я и этого не смогла.

Неожиданно сильно захотелось спать. Время близилось к утру, и сказывалось напряжение последних дней. Немного поколебавшись, я не стала возвращаться на верхнюю полку: вместо этого осторожно втиснулась между Дэном и вагонной перегородкой. Прижалась лицом к его груди, не удержавшись, тихонько всхлипнула, прекрасно понимая, насколько лицемерно плакать об одном мужчине, утешаясь близостью другого. Попробовать оправдать себя в такой ситуации можно было, пожалуй, лишь тем, что горевала я не о разлуке с Ральфом и не о своём выборе, а о том человеке, которого сама себе нафантазировала и которого на самом деле никогда не существовало. Доннел не был добрым рыцарем, выложившим баснословные деньги за то, чтобы спасти незнакомую девочку от садиста. Он поступил так просто потому, что ему это ничего не стоило. И потому, что, кроме моей бесконечной благодарности и моего тела, получил возможность позлить давнего недруга, вырвав у него из рук приглянувшуюся игрушку.

Интересно, а Ирэн он тоже планировал позлить или просто не думал о том, что своим псевдоблагородным поступком спускает в унитаз все труды по созданию её «самого креативного проекта» и все вложенные в это средства? Теперь понятно, почему она была так зла, когда явилась сообщить мне о закрытии аукциона и о том, чьим приобретением я оказалась. Она, в отличие от меня, знала, что всё это было ложью и игрой…

Кожа моих ладоней до сих пор помнила холодный и удивительно лёгкий металл арбалета, и я невольно задалась вопросом: но тогда зачем? Зачем Ральф до сих пор помнил обо мне, зачем звал к телефону, зачем извинялся и обещал помочь? Зачем, в конце концов, позаботился, чтобы у меня, если уж я решу остаться и продолжить свою борьбу здесь, было оружие? И не просто оружие, а Пчёлка, мой талисман?

Дэн шевельнулся во сне, прижался щекой к моей макушке, и я пообещала то ли ему, то ли себе, что отныне с мыслями о Доннеле покончено. Кем бы тот ни был на самом деле, какие бы цели ни преследовал – эта часть моей жизни осталась в прошлом.

И, успокоенная таким решением, словно только его и ждала, я сразу крепко уснула. А проснулась уже днём, в Улан-Удэ, пропустив величественный вид Байкала, который несколько часов тянулся по левую сторону железнодорожных путей.

В этом небольшом и совсем уже далёком от Москвы городе, судя по первому впечатлению, дела обстояли ещё хуже, чем в Красноярске или Иркутске. Вокзала как такового не было вовсе. Был каменный остов когда-то выгоревшего двухэтажного здания, окружённый постройками поменьше, уцелевшими, но нежилыми, с заколоченными окнами. Чего-то похожего на кассу продажи билетов или место обитания вокзальной администрации не наблюдалось. По пустому перрону ветер гонял обрывки старых газет и прошлогодние листья.

Мы вышли из поезда впятером, потерянно встали, глядя на эту разруху, не смея отойти от дверей головного вагона.

– Да вы не бойтесь, – усмехнулся в усы начальник поезда, только что проверивший билеты нескольких севших здесь пассажиров в военной форме. – Тут днём не опасно.

– А ночью? – хмуро спросил Белёсый, который становился тем мрачнее, чем дальше мы двигались на Восток, и, наверное, уже не радовался, что вообще ввязался в эту авантюру.

– А ночью знать не могу! – хохотнул начальник поезда. – Ночью мы здесь никогда не останавливаемся.

– Но ведь другие поезда останавливаются? – зачем-то спросила Яринка, и мужчина посмотрел на неё излишне пристально.

– Другие поезда здесь не ходят, красавица, – медленно ответил он. – Кого им возить? Или не знаешь, куда едешь?

– Да дура она малолетняя, – махнул рукой Белёсый, игнорируя злой взгляд Яна. – Куда везут, туда и едет: им, бабам, ни до чего дела нет.

Но начальник поезда на нас уже не глядел. Он оживился, даже приподнялся на цыпочках, высматривая что-то в конце перрона, радостно забормотал:

– Вот она, родимая, вот она, кормилица…

Из-за угла бывшего вокзала к нам шла древняя старуха, с удивительной для своего возраста и сложения резвостью толкавшая перед собой детскую коляску. В коляске не оказалось никакого младенца – зато была куча горячих, завёрнутых в промасленную бумагу пирожков, которые она и принялась продавать начальнику поезда, приглашающе поглядывая на нас. Но пирожков мы так и не отведали: деньги, полученные от Дульсинеи Тарасовны, остались у Белёсого, а он никого угощать не собирался. Пришлось, проглотив слюну, уйти в сторону от дразнящего запаха. Зато появление старушки странным образом успокоило меня, смягчило удручающее впечатление от Улан-Удэ. Ведь если в городе есть такие старушки с пирожками, то наверняка для него ещё не всё потеряно и жизнь здесь продолжается, несмотря ни на что.

Чтобы размять ноги, мы неторопливо прошлись вдоль состава туда и обратно. Мы – это я, Дэн, Яринка и Ян. Белёсый, хоть и брёл метрах в пяти позади, делал это демонстративно отстранённо. Он единственный воспринял уход Бранко как предательство. Говорил, что это наверняка какая-то подстава, что серб задумал её с самого начала, чуть ли не со дня, когда примчался за мной в унылую больницу Новоруссийска. Слушать его бред было и смешно, и досадно: он не выдерживал никакой критики. Ну с какой стати иностранцу Бранко, по злополучному стечению обстоятельств застрявшему на Руси и желавшему только одного – поскорее вырваться отсюда, задумывать что-то против людей, чьи интересы нигде и ни в чём не пересекаются с его интересами?

Яринка и Ян опечалились разлуке с сербом, к которому успели привыкнуть, но были рады за него и прекрасно понимали: трудно найти более не совместимые вещи, чем Бранко и Дальневосточная Сибирь. Зато арбалет, моя новая Пчёлка, произвёл на друзей неизгладимое впечатление. Даже Белёсый на минуту прекратил изображать единственного взрослого среди оравы заигравшихся детишек – и вертел оружие в руках с мальчишеским восхищением на лице. Правда, тут же не преминул сказать, мол, мне такая вещь, как корове седло, и лучше бы доверить её опытным мужским рукам. На что Дэн и Яринка, видевшие мою стрельбу из рогатки и знающие судьбу Ховрина, лишь снисходительно усмехнулись. А Ян, имевший дело с дорогими вещами, посоветовал не оставлять без присмотра ни сам арбалет, ни сумку, в которой тот был мне передан. Его совету я вняла: когда мы вышли прогуляться на стоянке в Улан-Удэ, взяла подарок Ральфа с собой и не выпускала из рук до возвращения в вагон.

Дальнейший отрезок пути мы провели в относительном покое и тишине. Утомившиеся после вчерашнего веселья вахтовики притихли и мрачно поглядывали в окна, угнетённые неизбежно приближающимися вместе с Читой трудовыми буднями. Нас же беспокоили совсем другие мысли.

Михаил Юрьевич не позвонил вчера, и поэтому мы до сих пор не ведали своей следующей промежуточной цели. А когда Белёсый сам попробовал дозвониться в далёкую теперь Москву, номер нашего лидера оказался недоступен. Пока нас это не сильно беспокоило – мы знали, что время до Благовещенска ещё есть… или до Читы, если после неё связь действительно пропадёт. Ян предложил подойти к начальнику поезда, уточнить этот вопрос, но Дэн рассудил, что не стоит привлекать ничьё внимание своей полной неосведомлённостью о здешних краях. Его и так уже достаточно привлекла Яринка, ляпнув на перроне Улан-Удэ про другие поезда. И мы решили просто ждать.

Разговаривать особо не хотелось, в основном – из-за присутствия Белёсого, который всем своим видом выражал недовольство. Мы отвечали ему тем же, а я уже не в первый раз подумывала, что от бывшего охранника пора избавляться. Тем более что с пропажей телефонной связи он больше не сможет быть посредником между нами и Михаилом Юрьевичем, а значит, станет не нужен. Может, стоит договориться с друзьями и бросить его в Благовещенске? В том, что Белёсый не пропадёт, я не сомневалась, да и, честно говоря, его дальнейшая судьба мало меня беспокоила.

Вечером мы в молчании поужинали остатками припасов и стали укладываться спать, что само по себе совершенно не занимало времени: постели в поезде не предусматривались, и всё отхождение ко сну заключалось в том, чтобы просто лечь на полку, желательно подложив что-нибудь под голову. Я подложила сумку с арбалетом, и, хотя сделала это исключительно для того, чтобы обеспечить ей сохранность на ночь, в глазах Дэна промелькнула боль.

Посреди ночи нас разбудило шарканье множества ног. Приподняв голову, я увидела, как наши попутчики-вахтовики, теперь трезвые и угрюмые, в накинутых куртках, с баулами на плечах, друг за другом двигаются по проходу вагона на выход. Поезд стоял, но, повернувшись к окну, я не увидела там ничего, кроме темноты.

– Чита, – шепнул внизу Дэн. – Кажется, дальше мы едем одни.