Полёт японского журавля. Я русский

– Вот они и сотворили.

– Но разве великаны были?

– Если о них столько сказок, то выходит, были. Сказки из воздуха не сочинить.

– Почему Россия такая большая? – спросил Михаил, продолжая разглядывать замок. – Неужели русским больше всех надо?

Тимофей надолго ушёл в себя. Михаил знал, что этот вопрос он так не оставит.

– Земля наша, а облака божьи. Так говорили казаки, – произнёс Тимофей странно и задумчиво. – Если ты хочешь знать, почему нам принадлежит столько земли, то спроси сначала себя, что ты сам здесь делаешь.

– Я? С Тобой? Здесь?

– Нет, в России.

– Ты говоришь о Советском Союзе? Ведь он больше чем Россия, не так ли.

– Не так. Россия больше чем весь твой Советский Союз.

– Но как такое может быть? Ведь на карте…

– Твоя карта врёт. И нам не надо больше всех.

– Но посмотри вокруг. Здесь раньше не было русских, здесь жили другие народы.

– А до них, до этих народов, кто жил? – Вопрос старика был неожиданным на столько, что Михаил растерялся.

– Ты намекаешь на то, что ещё раньше здесь жили русские?

– Я не намекаю, а знаю. Было бы больше времени, отвёл бы тебя на городище, ему лет не знаю даже сколько. Топор мой, колунок, как раз оттуда. Такой и под Новгородом, и в Вятке можно увидеть. Откуда он здесь? Там такого добра не разгрести. Ведь кто-то его оставил после себя.

– Я не хочу с тобой спорить, но я читал историю вашей страны.

– То-то что вашей… – Старик молча поднялся, взвалил котомку и тяжело побрёл в направлении поселка. Оставалось несколько километров. Весь путь до дома он промолчал, и даже ни разу не взглянул в сторону Михаила. Тот плёлся позади, с каждым шагом всё сильнее ощущая тяжесть своей ноши, в то же время, осознавая, что в разговоре произошло что-то неприятное. Он несколько раз порывался наладить разговор, но всякий раз терял нужную фразу. Так они прошли мимо последних развалин бывшей лагерной зоны, миновали посёлок, где в нескольких бараках ютились китайские старатели. Их было около сотни, загорелых, с бронзовыми лицами, в одинаковых одеждах, с косами на бритых головах. Они промышляли лекарственными растениями, сдавая их в специальный пункт, и, конечно, зверем, получая и мясо для еды, и целебные части, о которых говорил дед Тимофей. Провожая их взглядом, Михаил почувствовал непреодолимую пропасть, между собой и этими людьми. Это было странным, ведь он тоже был азиатом. Но, несмотря на это, ничего близкого и понятного для себя в них он не чувствовал. Даже в лагере его тянуло не к людям своей расы, а к русским. Почему было так, он не мог понять, на этот вопрос у него не было ответа. Он краем глаза посмотрел на старика, и, несмотря на то, что между ними возникла заминка, от него по-прежнему исходило тепло, и весь он был понятен и близок. Что-то из незавершённого разговора ожило в его сознании, и Михаил подумал, что нащупал что-то очень важное, но в то же время сложное для его понимания. Он твёрдо решил вернуть этот разговор, понимая, что это для него необычайно важно.

К дому они добрели уже в сумерках уставшие и без настроения. В хлопотах они дождались ночи, Старик по-прежнему молчал, а Михаил всё ещё не знал, как начать разговор.

– Хватит ломать голову, – сказал дед Тимофей, укладываясь на своей лежанке. Утро вечера мудренее.

– Нет, не хватит, – заупрямился Михаил. – Я знаю, что ты не договариваешь.

– Ты всё о том. У медведя все песни про мёд.

– Я не пойму, при чём тут медведь.

– Ну, ты же Мишка, медведь.

Михаил рассмеялся. Старик и здесь перехитрил его. Михаил вспомнил слова Ли Вея, о том, что Тимофей весёлый человек. Это было не совсем так, поскольку попусту он не смеялся, но мог в любую минуту тронуть нужную струну души собеседника, как в это мгновение. Михаил с облегчением вздохнул.

– Ты имеешь ввиду, что все русским завидуют?

– А то… И каждый норовит обмануть, умыкнуть, урвать. А не выходит. Кишка тонка. Только зубы ломают.

– У русских кишка не тонкая?

– Кишка тут не главное Миша. Как ты не поймёшь? Если земля твоя. Казаку не зря говорила мать, когда он в поход уходил. Земля твоя. Крестила его, светом его накрывала, защитой небесной. И казак шёл за тридевять земель. Испокон веков уходил, в сказках всё об этом есть. И не возвращался уже обратно. Ну что, не дошло ещё? Эх ты. Да тот самурай, что мне спину перекрестил, и был казаком. Предки его были казаками, но ушли так давно, что потомки забыли их. Теперь понял?

– Вся земля раньше принадлежала казакам?

– Вот голова садовая. Да причём тут казаки?

– Но ты же только что сказал… – недоумевал Михаил.

– Казаки, к какому народу ближе всего?

– К русскому, наверное. Вся земля русской была? Но почему?

– А кто её освещать светом будет? Кто хранить её будет? Дураков и уродов в любой семье хватает, но святых не в каждой. Это Миша не привилегия, не подарок – быть русским. Это великая ответственность, бремя. Взвалишь и не опустить. Ты вон, пронёс поросёнка, так это всего лишь поросёнок, и то, бросить жалко. А каково дитё нести, или раненого на войне. А если людей за собой вести, держать мир? Не мы владеем, но через нас творец наш лелеет эту землю, и людей. Мы его руки и глаза. Поймёшь это, тогда никому не будешь завидовать, чем бы он ни владел. У каждого народа свой крест, и своя стезя-дорога. Всё это служение. Понял?

После этих слов для Михаила вдруг стало понятно, почему он оказался в Корее, почему китайцы так стремились показать свой героизм, застилая своими телами корейские горы, в холод, впроголодь, не жалея жизней, и почему те же корейцы так безропотно сносили унижение, или с надеждой смотрели на русских и китайцев, и даже на американцев.

– Корея тоже Россия? – спросил Михаил, по-прежнему не уверенный в словах старика.

– Всяк живёт и берёт по своим силам.

– А где их брать, силы?

– А где берёт растение? Зверь? Птица?

– В солнце?

– Из света сила.

– Прости меня, Тимофей.

– За что?

– За тупость.

Старик рассмеялся, потом кряхтя поднялся с лежанки, и мягко похлопал Михаила по плечу.

Они ещё долго говорили о России, о том времени, которое дед Тимофей представлял себе, когда на земле жили великаны, и о том будущем, когда на землю должна была вернуться гармония и любовь. Шипел забытый на плите чугунок, а они всё говорили и говорили. Это был их последний душевный разговор, за которым пролетела как одно мгновение ночь.

«Спасибо тебе дед Тимофей за твою сокровенную тайну, и за щедрость сердца».

Погружение в Россию.

Илья Ильич сидел рядом с письменным столом, как обычно, закинув ногу на ногу, и читал объяснительную, написанную наспех Михаилом. Дело в том, что за время отпуска его не раз пытались отыскать, но не находили дома. Конечно, Вязов догадывался, где мог пропадать подчинённый, а потому во время чтения объяснительной лишь молча кивал. Главным условием прощения было полное описание со всеми подробностями дел и разговоров, в которых участвовал Михаил. Он хорошо знал, что эта филькина грамота не будет подшиваться ни в какое дело, и необходима лишь с точки зрения воспитания. Другой целью была банальная тренировка памяти и способности излагать всё кратко и в то же время максимально детально. Сочинение уместилось на десяти рукописных страницах, и, дочитав последнюю, Вязов грустными глазами посмотрел в окно и вздохнул.