Полёт японского журавля. Я русский

– Риск не оправдан, – вставил Михаил. –Он же всё задание рушит.

– Может и так, тебе как разведчику виднее, но кому как не ему было решать тогда. Совет спросить не у кого. Разве что у Туньяна, – возразил Тимофей. А японец тот много знал, полезен оказался для нашей разведки, но после того случая возвращаться в банду было, конечно, нельзя. Туньян бы не простил. Да он и не простил. Но это уже потом было, когда большевики, красные то бишь, отряды из китайцев собирать стали, для борьбы с контрой.

– Ты так странно говоришь об этом, дед Тимофей. Словно тебя это не касалось.

– Да что там… Касалось всех, но сейчас это уже ни чего не значит. А тогда ножом по сердцу. Никто их не притеснял, китайцев-то. Но видать их роль была такой на тот момент. – Тимофей с силой сжал скулы, словно сдерживая поток нелестной брани. – Не будем об этом.

– Что потом было, с Ли Веем?

– С Ваней-то? Это как верёвочка не вейся, а конец будет. Хотя, верёвочка та длинной была. – Неожиданно Тимофей снова уставил взгляд на Михаила, при этом лицо его выдавало искреннее удивление. – Странно всё, ей богу, чудно выходит.

–Что чудно, Тимофей? –взволнованно спросил Михаил.

– Чудно, – чувственно произнёс старик, покачивая головой. Снова возникла пауза, по которой уже было понятно, что Тимофей собирает прошлые события в единую нить. – Был в Маньчжурии, это уже после войны сразу, с японцами, такой главарь у хунхузов, Шан Сюйдун. О нём долго говорили тогда, даже писали в газетах. Тот почти все шайки хунхузов в узде держал по Маньчжурии, но местное население его уважало. Я про самих китайцев имею в виду. К нам он не часто заходил в Россию, но бывало. Белым маленьким драконом его прозвали. Шибко хваткий был, дерзкий до отчаяния, страха не знал. Дак вот Миша…

– Ли Вей к нему в отряд попал?

– Погоди ты впереди лошади бежать. Попал, но я не о том хотел сказать. Этот Шан Сюйдун, Миша, японцем был. И пришёл он в Маньчжурию, когда ему семнадцать лет было, как бывает, начитавшись книжек про разбойников. – Теперь уловил?

– И что с ним стало? – едва сдерживая волнение спросил Михаил.

– Когда он появился в Китае, точнее в Маньчжурии, то, как водится, попал в плен к хунхузам, а там за него выкуп потребовали за жизнь. Но парень был из небогатых, и пожелал, чтобы его казнили, и не теряли зря времени. И так легко всё у него получилось, что хунхузы прониклись его бесстрашию, и не стали убивать, а просто предложили войти в банду. Так он стал разбойником, и вскоре превратился в грозного атамана. До самых японцев этот Сюйдун куролесил, а когда те пришли в Маньчжурию в тридцать первом, понял, что время лесных бандитов прошло. Своих-то он не трогал, японцев, как говорится, ворон ворону глаз не выклюет, даже сотрудничал. Тут наш Ваня и оказался кстати. Так-то завернуло его судьба. Он ведь с самой войны умудрялся информацией снабжать наших. Те ему тоже подкидывали, для хунхузов, что негоже и на правду похоже. А Сюйдун же японец, он, что Ваня на хвосте приносил, на лисьем, своим передавал, японцам-то. Усекаешь, какую игру вёл наш Ваня. Потом, когда в России власть поменялась, на большевиков стал работать, у него легко это получилось, гибкий, лисья его шкура. – Который раз произнесённая окраска Ли Вея вызвала общий смех, но потом старик снова замолчал. Молчал и Михаил, переваривая услышанное, казавшееся невероятным.

– Он же как я, получается, Белый дракон, – не скрывая волнения возник в тишине Михаил. –Но так не бывает, я хочу сказать, что это невероятно.

– То-то и оно, что было. – Тимофей закрыл глаза, потом вдруг затянул песню, какой Михаил ещё не слышал, хотя затягивал старик частенько. То были протяжные, и порой совершенно не понятные по смыслу казачьи песни, и, как правило, грустные, от которых частенько перехватывало горло. Эта песня тянулась долго, наверное, около часа, и за это время Михаил успел сходить на ручей за водой, откуда в ночной тишине хорошо были слышны переливы Тимофеевского голоса. Когда Михаил спросил о чём песня, то ответ был до удивления коротким. О странствии казака по чужой земле. Слова были так произнесены, что у Михаила неожиданно перехватило дыхание и вышли слёзы. Он захотел остановить этот приступ, но последовал ещё больший наплыв эмоций, и его затопило жаром до самого сердца. Слёзы полились рекой, и остановить их уже не было ни какой возможности, да и желания.

– Прости ты меня Тимофей, прости, – плакал, уткнувшись в шинель старика Михаил, а слёзы всё шли и шли.

– Ничего паря, это к хорошему, это очищение в тебе. В тебе память по дому проснулась, известное дело. А тут ещё и эта песня. Вот тебя и прорвало. Ты как тот казак, плутаешь по бескрайней земле, и нигде тебе нет приюта. Только конь верный, да небо над головой, и бескрайняя дорога. Не тужи Миша, ты не один на этой земле, все наши дороги сливаются в одну, к богу, там все души встречаются. Однако давай на сегодня остановимся. Прошлое от нас никуда не денется, когда будет позволение, поведаю тебе остальное. Спи Миша, а то и мне тяжело на сердце. Пусть отдохнёт.

Весь следующий день они занимались мхом, пробивая пазы сруба большими колотушками. Но это занятие было половиной дела. Пробив пазы, они стали затирать их глиной вперемешку с илом, которую до этого нанесли с ручья: – Птички, – пояснил старик. – Всё растащут на гнёзда, такая у них страсть, – весело объяснял Тимофей, временами усаживаясь на брёвнышко и выпуская пар из под одежды. В его годы такая работа давалась не просто, но начатое уже бросать было нельзя. Когда небо стянуло покрывалом ночи, и над поляной распластался звёздный ковёр, Тимофей без прелюдии продолжил вчерашний разговор.

– У этого Сюйдуна, когда он сдавался японцам… уже целая армия была, тысяч семьдесят в его подчинении было, хунхузов-то, но поскольку японцев они не трогали, и главарь их, атаман, с разведкой ихней сотрудничал…

– Ли Вей тоже с ним был? – перебил Михаил.

– Ещё как был, я же говорю, что он на два фронта работал. И всюду умудрялся выкручиваться. Так вот, этот Шан Сюйдун со всей оравой, а к тому моменту он же успел окитается, китайцем стал, и денег награбить, переселился куда-то на юг. Всё за его счёт происходило. Думаю, что и Ваня не бедным остался после этого великого исхода. Полагаю, что дорожка его петлёй тянулась в ту сторону, но однако же не затянулась.

– Ли Вей ушёл с ним?

– Да, – коротко закончил Тимофей. Но история их общего друга на этом не заканчивалась, точнее, в ней были белые пятна, о которых Тимофей рассказывал уже от своего лица.

… – Встретились мы однажды в одном селе, где они рейд делали, случайно. Это когда революция гремела вовсю. Командиром у них жид был, еврей то бишь, фамилию не помню. Настроил их как надо против казаков. Лютовали известно. Несколько наших расстреляли, хоть они и нейтральные были, девок молодых понасиловали. Потом решили постоять, на роздых, продуктов им надо было раздобыть, отряд у них большой был, сотни две набиралось, а к тому времени голод начинался в округе, всё же пограблено было, красными, белыми. Я тогда смог уйти из села только благодаря Ивану, в тайге у меня балаган был, там и жену прятал. Уходить-то давно собирался из России, но что-то держало, и тут этот отряд. До сих пор не возьму в толк, что там Иван делал? А потом хунхузы нагрянули, и тут настоящая чехорда началась. Тот самый Туньян, и человек триста до зубов вооружённых хунхузов. А вояки были уже матёрые, с опытом, тактику знали, у них даже пушка была небольшая, пулемёт английский. Полагаю, что у хунхузов свой человек был в отряде краснопузых, почему так всё сложилось. А там же кого только не было, в отряде красных. И корейцы, и казахи, даже белочехи. А воевать-то не шибко умели, только грабили. Хунхузы их в момент одолели, врасплох застали. Первым того жида обезглавили, потом белочехов, ну и ещё пару человек из корейцев. А китайцам предложили перейти в отряд к хунхузам. Теперь понимаешь, что творилось тогда?

– Мне страшно, Тимофей.

– А каково нам было тогда? Без царя, без армии, и все крестьяне против нас, казаков. Врагами мы в их глазах уже были, жандармами. Но да бог им судья, ты слушай дальше. Ивана Туньян конечно узнал. Не успел тот улизнуть вовремя, и попал. Решили показательный суд устроить. К дереву привязали, чтоб не сбежал, а с руками связанными его так мошка на вечерней зорьке заела… Всё лицо что волдырь было. Думаю, что на всю жизнь осталось. Пришлось мне всю ночь в засаде ждать, пока все улеглись. Под утро часового уложил, спящего. Так и уволок на себе, ноги-то у него тоже связанными были, уж чёрные.

– Вы тогда крестами обменялись?

– Позже. Уже в Китае. Тогда он со мной ушёл, в Китай, а потом снова к Сюйдуну подался. Тогда я ни как не мог понять, для чего он это сделал, и что их связывало. А вот с твоего рассказа всё складывается. Но почему он вернулся тогда, во время революции? С красными связался… Ведь если бы не он тогда, то меня бы первого каратели к стенке поставили. На всё, видать, божья воля, и потому тогда я ему не перечил. Вольному воля. Но на прощание крестами обменялись. Однако же как обернулось. Разведчиком стал.

– Мне рассказывали про корейские карательные отряды. Значит, это правда? – перебил Михаил, неожиданно вспомнив рассказ Андрея Кима про своего отца.

– Что было, то было, – кивнул Тимофей. Народ легко с пути сбаламутить. Морковкой красной помахал перед носом, он и повёлся. Страшно было, особенно после таких вот красных отрядов. Кровили они повсюду. Казакам, тем особенно досталось, они до последу не принимали новой власти, метались меж теми и этими. Выживали как могли. А сколько их за Семёновым подалось за Хинган… Тысячи. Они же всё бросали, голыми уходили, в степь. Их потом и там достали, все в наших лагерях оказались. Но тебе лучше не знать этого. Сейчас-то другой порядок, плохой ли, хороший, это кому как, но всё же порядок. Русского человека всегда надо в узде держать, в чувствах он меры не знает. А тогда против русских все были, и чехи, и немцы. Чехов знаешь, сколько было здесь? Тьма. Эшелонами катали по всей Сибири и Приморью. Тоже крови пролили нашей, что будь здоров. Китайцы, корейцы, японцы, поляки, чехи… Ими пользовались, и не более. Для чего только кровь нужна была наша? Столько крови. Это собрать всю, так земля красной стала бы.

– Ты ушёл всей семьёй? Где твои дети? – Михаил поймал растерянный взгляд старика, и понял, что вопрос этот неуместен. Глаза Тимофея блеснули в свете костра, старик отвернулся и долго молчал. Михаил уже думал поменять тему, но Тимофей перебил его.

– Один я Миша на этой земле остался. Сыновья мои… двое их было. Савелий и Петро.

– Что с ними стало? Они живы? Где они? – Михаил почувствовал, как сковало его горло.

Голос старика стал едва слышным, руки плетями опустились к земле, выдавая в теле полную апатию и равнодушие к жизни. – Погибли они, в одном бою. Оба. Петро-то старший был, моих взглядов придерживался, большевиков ненавидел. А Савка, тот шельмец, к красным подался. За равноправие ратовал, свободы желал. Никому ничего не сказал, ночью взял и ушёл в партизанский отряд. Здесь их полно было, до самого Хабаровска, когда власть из рук в руки переходила. Красный орёл, отряд ихний назывался. Под Вяземской отсиживались в тайге. Станица такая недалеко от Хабаровска есть. Туда вся голыдьба казачья сбежалась. И мой примкнул. Тут Миша и мстить некому. Может так вышло, что они пулями в том бою обменялись. И кого мне судить, скажи?

– Прости ты меня, я не знал.

– Не извиняйся. Всё в прошлом, сгорело, высохло. Никто не знает, как у них судьба после сложилась бы. Война, лагеря… Одно горе, что я сам жить остался. А всё остальное уже не в счёт. Так что не вини, ни себя, ни кого. Надо жить, людям помогать, сколько бы не осталось дней. Прости нас господи, и сохрани от ненависти.

Подсоленное кабанье мясо хранили в ручье, для чего дед Тимофей смастерил небольшой коробок из свежей берёзовой коры, куда не попадала вода, в нём мясо не соприкасалось с потоком и держалось в прохладе. Запасов его могло хватить надолго, но часто есть его дед не советовал, сам предпочитая питаться зеленью. Для этого он каждый вечер, пробегал по солнечным склонам, выискивая дикий чеснок, папоротник и прочую молодую траву.

– Зеленью не брезгуй паря, в ней силы куда больше чем в мясе, вот жирком можешь побаловаться, жир солнечную природу имеет, с ним и легко и тепло, – учил старик. Михаил недоумевал от таких выводов. – А ты смекни, – настаивал дед. – Что предпочитает зверь? Косуля, изюбрь, то понятно, травоядные. А возьми медведя или кабана. Коренья, шишку они едят, спору нет, но только в осени, или ранней весной, когда травы нет. А всё лето они на зелени. А силы в их сколько, скажи? О… Прорва силы. Тигр он ведь тоже не дурак, травоядными питаться, через их мясо он ту же зелёнку и есть. Мясо его хоть и сладкое, но вредное для человека, а травоядное, хоть и с горчиной, но с пользой, потому что в нём сила травы. А что в траве? Не знаешь?

– Солнце.

– То-то брат, свет. В листьях, в траве, везде свет, его через растения мы и потребляем, только не задумываемся. Ты ешь, ешь мяско, от молодого поросёнка он сочное, но заедай травой почаще, тогда и сила в тебе будет как в медведе, и лёгкость как в косуле.

Уроки Тимофея не проходили даром, к концу второй недели Михаил и сам понял, что сидя на одном мясе далеко не уйдёшь. Наевшись его с вечера на утро он просыпался тяжёлым, с опухшими глазами, а после зелёных добавок и спалось крепко, и работалось легко.

Сруб уже готов был к новоселью, оставалось лишь соорудить дверь и пазованные вертикальные брусья, «для удержу стен», как выразился старик. Каждое его слово или выражение носило строгий вымеренный временем характер, и точно отвечало цели изделия. – Ты на что будешь дверь навешивать, если не будет коробки? На сопли? За такое не то, что засмеют, спалят твой дом. Делай правильно всё.

– А как правильно? – не унимался Михаил, понимая, что спорить бесполезно, но «подёргать за усы» старика самое время.

– Сядь и подумай, раскинь воображением. Одной мысли, может, и недостаточно быть, так ты поспрашивай людей, так, невзначай, чтобы в них важность не взыграла. В непринуждённости человек тебе многое поведает. А нет кого рядом, то собери разные свои идеи, не цепляйся за первую. Взвесь, тогда к тебе ответ и придёт, самый правильный, он же и короткий, потому что ошибки ты избежишь. Это и есть житейская мудрость. Навесим дверь, тогда и зайдем. А пока небо чистое… Глянь как вокруг прозрачно. Такое только осенью бывает, в бабье лето, да в мае. Хорошее время, благодатное, ни гнуса тебе, ни холодов, ни жары. Эх, кабы так всегда было.

– Жаль.

– А ты не жалей. Наоборот перекрестись, что смена у нас резкая времён. От этого дух закаляется. Видел я негров в Африке. Не удивляйся. Я мир повидать успел. Хоть и здоровы телом, а духу никакого. Тряхнёшь хорошенько, он и сыпется. Не то, что северный человек, он кремень. На тебя вон гляжу. Ведь не сшибёшь, хоть и ростом невелик. А ты говоришь, жаль.

Наконец, старик сказал: «Пора». Они впервые ночевали под крышей на большом глинобитном топчане, под которым дед Тимофей протянул дымоход, выпустив его под стеной наружу. Там он в трёх метрах сложил из камней подобие трубы для тяги, и, протопив каменку с вечера, они спали в зимовье в тепле и покое. Поднявшись рано утром, Тимофей пихнул Михаила в бок. – Вставай Миша, в дорогу надо собираться. Пора. Ночку переночевали в доме, и в путь.

Сборы были недолгими и без разговоров, каждый был занят своим делом. Остатки подсоленной кабанины уже лежали на дне всё того же короба на свежей зелёной траве. Часть инструмента перекочевало на плечи деда Тимофея. Старик хоть был и седым, но далеко не немощным, хотя, в пути частенько останавливался, чтобы перевести дух и дать отдых стопам. Сняв сапоги и вытряхнув портянки, он несколько минут ходил босой по свежей траве, набираясь от земли силы, так он говорил. То же заставлял делать и Михаила. Даже после небольшого такого отдыха шагать было и легче и веселее.

Они возвращались другим путём. Вторую половину пути шли не сопками, а широкой просторной долиной. Старая лесовозная дорога петляла по ней, иногда цепляя пологие склоны сопок и огибая мокрые места, где можно было увязнуть по самые колени. Места, знакомые до боли, уже не вызывали трагических воспоминаний; время всё загладило, стёрло. Вышагивая по затянутой колее, Михаил уже не видел себя среди заключённых, он просто шёл, и слушал деда Тимофея, они уже никого не выслеживали, лишь временами останавливаясь, и оглядывая пространство вокруг. На последнем привале они оказались напротив странного места. Недалеко, всего в километре от них, уцепившись за крутой склон большого ряжа, возвышалось непонятное не то строение, не то творение природы, напоминавшее замок.

– Замок и есть, – спокойно подтвердил дед Тимофей. – Здесь и не такое можно встретить. Сперва кажется, что это проделки природы. Я тоже поначалу так думал, но потом понял что это человек.

– Но человек не может такое сотворить! Разве что великан.