Полёт японского журавля. Я русский

Он ехал домой. Впервые за долгие годы Михаил даже не задумывался где его настоящий дом, он просто возвращался туда, откуда приехал. В свою коммунальную квартиру с множеством соседей, где за входной дверью стояла гнутая вешалка, на которой висел его плащ. Где пылился его одёжный шкаф, пусть не очень новый, но полученный в день новоселья в подарок, и теперь в нём на плечиках висел и ждал его новый выходной костюм. Он столько времени мечтал выйти в этом костюме и прогуляться по набережной Амурского залива. Этот момент вот-вот должен был настать. Там, в пустой комнате оставалось зеркало, висящее на гвозде между окон, светлых и широких, куда проникал свет вечернего солнца. Он полюбил эти большие окна и это солнце. Вечером оно было особенно красным, напоминая о национальном флаге его далёкой родины. Конечно, в его жизни было ещё много неясного, много того, к чему ещё предстояло привыкнуть и сделать своим, но Михаил знал точно, что это была его жизнь, и всё ещё только начиналось.

После возвращения ему дали целый месяц отпуска. Не надо было никаких наград, не надо было званий, это было ничем в сравнении с тем, что предвещал целый месяц отпуска, а в придачу огромная сумма денег. Но на что ему всё это, если не будет главного – свободы. Глаза его разбегались при виде молодых девушек, больших легковых машин, проезжавших мимо него, всюду звучала музыка, в морской синеве пестрели, словно крылья чаек, белоснежные паруса яхт и прогулочных катеров. Он уже забыл, что жизнь может быть такой, без колючей проволоки, без снарядов и самолётов, пикирующих над головой. Его окружала обычная мирская суета. К его большому сожалению в городе не оказалось Изаму, и теперь он не знал, что делать одному со всем этим богатством. Проснувшись однажды среди ночи, он сел на кровать и открыл окно. Апрельские ночи были на удивление тёплыми, и хотя ещё не успели проклюнуться почки на деревьях, ночной воздух был наполнен той свежестью, которая сохранилась в его воспоминаниях о Японии. Сидя на кровати, и глядя в окно, где в тёмном пространстве Амурского залива проплывали огоньками корабли, он вдруг ясно ощутил жуткую тоску и одиночество. Ещё днём он, словно одержимый, носился по городу, не в состоянии скрыть от людей своего счастья, но пришла ночь, и его захлестнула нестерпимая тоска. Он не знал, почему проснулся, как будто что-то ворвалось в открытую форточку, и проникло в его сон. Быть может, это был запах тех весенних цветов, что снились ему по ночам, или это были отголоски незнакомых песен, что пели в тишине молодые девушки, гулявшие по пустым улицам, взявшись за руки. Он не знал, что его разбудило, но понимал, что просто так избавиться от нахлынувшего чувства тоски по родине он не сможет. Там, в Корее, где всё ещё шла война, он думал лишь о том, как выжить, и как победить врага, страх, самого себя. Но оказавшись под ночным мирным небом, где звучали всё ещё чужие для него песни и голоса, он ясно ощутил своё бесконечное одиночество и жгучую потребность впустить в свой мир хоть одну родственную душу. Такой душой был Ли Вей, но старик навсегда остался в корейской земле. Такой душой был и Изаму, но где, в каких далёких землях мог находится его лучший друг Михаил не знал. Неожиданно он словно увидел перед собой тёплый взгляд седого старика. Это было странным, но вместе с тем настолько ясным ощущением, что Михаил вскочил.

«Тимофей. Ты живой. Ну конечно… Как я мог забыть тебя». Михаил на ощупь открыл ящик письменного стола и достал свой крестик. Он прикоснулся к нему губами, а затем надел на шею. Какое-то время он чувствовал лёгкое раздражение на теле, его кожа привыкала, но потом всё внутри наполнилось спокойствием и теплом. Он лёг и закрыл глаза, перед ним шумело зелёное море.

Тимофей.

– Старик сидел на крылечке, опустив руки на колени, и подняв голову, скорее всего, наблюдая за облаками. Он не сразу услышал приветствие, но потом резко оглянулся, правда, в другую сторону, наконец, повернулся и увидел гостя.

– Мишка!

Тимофей произнёс это настолько воодушевлённо и открыто, что Михаил растерялся. Он улыбнулся во весь рот и прошёл через калитку навстречу деду. Старик долго не отпускал гостя, тихонько поглаживая его по плечам.

– Живой, – тихо произнёс он после долгого всматривания в глаза гостю. – Слава богу.

… – Рассказывай, как добрался? Что в жизни нового? – спросил дед Тимофей, наблюдая, как гость доедает вторую порцию добавки.

– Что рассказывать? – пожимая плечами, так же спросил Михаил, отодвигая миску с остатками ухи. – Хороша уха, правда, вкусно очень.

Дед отвернулся к окну, словно выискивая за ним что-то важное.

… – Комната у меня в городе, можно сказать, в центре. Каждый день на море смотрю, – начал Михаил, поняв, что старик не случайно отвернулся. – Красивый город.

– Владивосток-то? Ничего. Только уж больно шумный.

– С непривычки шумно кажется, а потом ничего, – подтвердил гость.

Они сидели дотемна, разговаривали, пили чай из блюдечек, вприкуску заедая сушёными дикими грушами. Забавно было смотреть, как дед Тимофей дул сквозь густые усы на уже остывший чай, и, прихлёбывая, тянул синеватыми губами; старость деда Тимофея была всё больше очевидна. Михаил вспомнил Ли Вея и ощутил насколько дороги ему эти два человека. Он поведал старику о своих планах, которых, в общем-то, и не было, просто он очень хотел побывать в родных местах. Тимофей вопросительно посмотрел на него, и утвердительно, даже важно покачал головой. – Родные места забывать не следует. Но рано или поздно человек вырастает из них.

– А потом? – спросил Михаил, точно зная, что старик не всё сказал.

– Потом? Потом он по жизни идёт.

– Но жизнь можно прожить и, не уезжая никуда.

– Правильно. Можно. Но вот ты же уехал.

– Меня насильно увезли, – разве ты не знаешь?

Дед Тимофей неслышно посмеялся. – Ты всё ещё ребёнок. Тебя жизнь захватила, как пух, и унесла туда, где ты был нужнее. А родное место отпустило, ему так надо было.

– Ты говоришь точно так же как и Ли Вей.

– Ванька-то… Этот криво не скажет.

– Нет больше Ли Вея, – с грустью произнёс Михаил.

– Кто знает… Этот всю жизнь где-то умирает, сколько его не знаю, а потом снова оживает. Могилки ты его нигде не видел. А почему такая уверенность? – Тимофей внимательно глянул Михаилу в глаза и, словно догадавшись о тайне, кивнул. – Все там будем, горевать не стоит. Помнить надо, но не печалиться. Они бы, мёртвые, не одобрили нашего горевания.

– А мертвым не всё ли равно?

– А вот тебе сейчас как? Положим, ты мертв, а по тебе рыдают и убиваются. А?

– Но я ведь живой сейчас.

– А ты, всё равно, представь.

– Я так не могу, Тимофей. Нет, правда, ты, наверное, смеёшься.

– Представь, говорю тебе. Я не шучу. Если ты сможешь это сделать, то поймёшь, каково скажем, за глаза другого порочить, или над тем же мертвецом глумиться. Будь бы он жив, понравилось бы ему?

– Но он же мёртв!

– Эко ты паря заладил. Мёртв да мёртв. Сказал, представь. Напряги воображение. Или нет его у тебя? Ладно, будет, – старик махнул рукой и полез на печку.

– Завтра разбужу рано, о планах ты ничего не сказал, значит, будешь под моим командованием. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – пробурчал Михаил, всё же пытаясь представить себя в роли покойника. Ночью ему снился сон, будто он видит, как сам же копает яму, но не для могилы. Рядом лежат саженцы, и он хочет их посадить. Вокруг прозрачное небо, жёлтая листва перед глазами и три тонких саженца.

Проснувшись рано и не забыв ещё содержания сна, он сразу спросил у Тимофея, что это могло означать.

– Саженцы это наши дети, – не задумываясь, ответил старик, укладывая короб.

– Мы пойдём так далеко? – спросил Михаил, заглядывая в глубину большого липового короба.

– Нет так, чтобы далеко, но и не близко, – многозначительно ответил старик, улыбаясь глазами. Тёплый взгляд старика был настолько трогательным, что Михаил всякий раз чувствовал, что внутри что-то тает, словно снег. – Собирайся. Перекусим, как следует, и в дорогу. Зимовьё будем строить в тайге. Хорошо бы управиться зараз.

Новость и ошеломила и обрадовала. Михаил, словно маленький ребёнок, бегал вокруг старика, помогая укладывать инструменты. На самом деле, он только мешал, но Тимофей это сносил и лишь улыбался.

– Эх, Белочки нет с нами. А как бы весело с ней было.

– Прости Тимофей, я как-то не обратил внимания. Что с ней стало? – спросил Михаил, наконец-то обратив внимание на пустую будку.

– Пропала. Съели нашу Белку. Китайцы съели.

– Кто? – будто не понял Михаил, открывая от удивления рот.

– А то ты не слышал. Всё, в путь. Придём на место, расскажу.

Он взвалил на гостя набитый доверху короб, сам закинул себе за плечо дробовик и котомку, впереди была знакомая, едва заметная глазу тропа. Пройдя по ней сотню метров, Михаил понял, что последний год старик мало ходил в лес, и скорее всего не охотился.

– Время берёт своё, – словно угадывая мысли попутчика, говорил Тимофей, забегая взглядом далеко вперёд. Охота не главное, что зовет человека в лес. – Старик намеренно молчал, выжидая, когда его спросят, почему так, а не иначе.

– А что должно тянуть в тайгу?

Дед Тимофей удовлетворённо кивнул. Ему явно хотелось поделиться своими мыслями, и, наверное, всё то время, пока Михаила не было, он ждал этого момента. – Человек живёт не едой. Конечно, без неё не прожить, но не она главное.

– Путешествие, – нашёлся Михаил, вспоминая разговоры с Ли Веем.