Полёт японского журавля. Я русский

– Но сюда могут прийти кто угодно. Китайцы, к примеру.

– Ну и что? Они, всё равно будут знать, что это зимовьё твоё. И ты будешь знать, что у тебя есть своё место в тайге.

– Но когда я смогу сюда попасть? Ты знаешь, как долго я добирался до тебя? А тут ещё по лесу топать и топать. А вдруг я не смогу отыскать это место?

– Отыщешь. Никуда не денешься. Захочешь отыскать и отыщешь. Главное, что ты сам построишь его. Помнишь, ты говорил о саженцах.

– Да, я не забыл тот сон.

– Ну вот, вырастут твои сыновья, и ты поведёшь их в лес, и они построят своё собственное зимовьё. Но кто их этому научит?

– Но может случиться так, что им будет не до того.

– А ты так не думай. Не ломай голову о будущем.

Старик оставил свою деревянную ложку в котелке и пошёл к брёвнам. – Кончай еду, иначе пузо лопнет. Или ты решил, что я за тебя построю твоё зимовьё. Как бы не так, паря. Вперёд, и с песней.

Весь день до вечерней зари, сделав лишь один перерыв, они валили деревья, торцевали по нужной длине, шкурили их, стягивали к месту будущего сруба. От работы с непривычки тряслись руки, ныла спина, но было очень приятно ощущать в теле незнакомое чувство, как будто тело наливалось, наполнялось земной силой. Делая короткие передышки, Михаил наблюдал за тем, как старик уже рубил пазы и чашки – места соединения торцов брёвен в углах сруба, по ходу дела объясняя основные тонкости такой работы. Временами он затягивал казачью песню, давая возможность подпевать и подхватывать начатый им куплет. К вечеру подтянули на место будущего сруба четыре листвяных бревна, как выразился старик, для оклада.

– Этому дереву, Миша, чем сырее, тем лучше. Говорят, что и Венеция стоит на лиственнице, хотя, откуда ей там взяться. Но наше зимовьё постоит. Уж на твой век хватит точно.

Время от времени меняя операции, Дед Тимофей объяснял, что этого можно было и не делать, и весь день рубить одни только чашки и пазы на всех брёвнах сразу. Но это скучно. Готовый поставленный венец возбуждает азарт, и даже меняет вокруг себя обстановку. И действительно, как только Михаил увидел прямоугольник основания будущей постройки, то почувствовал новый прилив силы и вдохновения, ему захотелось жить посреди этого первого венца, смотреть на него всякий раз. Это было сродни волшебству.

– А это и есть волшебство, – подтвердил старик, словно читая мысли своего помощника, – только простое, на него способен каждый. Дальше – больше. Постигая мир, мы лепим себя, обжигаем, как гончар свою посуду.

– Расскажи про постиги, – помнишь, ты начал тогда.

– Постиги, говоришь… Это то, что на себя тянут сверху, и в то же время, за счёт чего двигаются вперёд, наверх. А наверху что?

– Солнце, свет.

– Правильно, но не просто свет от солнца, а огонь. Светоносный. Он в каждом из нас должен возгореться. Потому и стяжение.

– Но с чего надо начать?

– А вот… Сначала дом, потом сыновья.

– Это я знаю, мне и отец так говорил.

– Правильно говорил. Но все на этом и останавливаются, а надо идти дальше, вернее выше, где жар. А жар там, где ты страх в себе побеждаешь, а это происходит через поступь. Поступки, преодоление собственных страхов. Когда в сердце страх, жалость к себе, туда не пустят.

– Но кто не пустит? Ты говоришь непонятно Тимофей, загадками.

– Ангелы не пустят. Они суть огонь, и приблизиться к ним может только тот, в ком есть свой жар. Но это не то, что хранится в сердце, а что исходит из него для других, как дар.

– Я тебя не пойму всё же. Ты интересно говоришь, но непонятно.

– Конечно, тебе всё на блюдечке подай, а ты сам додумайся. Я тебя в первый раз для чего брал?

– Поохотится.

– Ну, вот. Так чего же ты спрашиваешь?

– Значит, первая ступень постижения родитель, вторая – строитель, а потом охотник? Так что ли?

– Не высчитывай, жизнь не арифметика. Всё устроено сложнее, но кое-что ты усвоил. Главное, это не кто ты есть, а что ты преодолеваешь, и ради чего. Охотник преодолевает что?

– Страх, усталость…

– А ещё? Ну, поскреби в своих мозгах. Там обязательно что-то есть.

– Жадность.

– Вот. Меру он постигает, как и строитель. А ты сейчас и есть строитель. Наш мир ведь тоже построен кем-то. Мера во всём главное. Но её понять можно только в деле. Ну а после охотника что?

– Я знаю что, – тихо произнёс Михаил. – Он отчётливо увидел себя у той реки в Корее, когда выходил из воды с поднятыми руками, и видя перед собой стволы американских винтовок. – После охотника – солдат.

– Верно, только не солдат, а воин. И что рождается в человеке, когда он становится воином? Огонь! Раж! Жжение сердца. Где постижение, там и жжение. А после пепел и великодушие. Поэтому истинный воин, это не просто солдат, и должен нести свет. Призвание воина жертвенность, служение, до самозабвения.

– Ты воин?

– А ты? – спросил старик, не отрывая взгляда.

– Я не знаю.

– Врёшь! Знаешь, но боишься признаться в этом. Да это и не нужно.

– А что нужно? Нет, правда, что?

– А нужно, паря, спать ложиться. – Дед Тимофей заговорщицки мигнул и полез под свою старую армейскую шинель.– Спи, Миша, спи солдат. Наговоримся ещё, у нас уйма времени впереди.

На следующий день Михаил взял ружьё и пошёл искать зверя, правда, дед Тимофей сказал ему просто побродить.

– Поброди, паря. Узнай свои будущие угодья. Всё, что вокруг теперь твоё. Привыкай. Незаметно место откроется, впустит тебя, а увидишь чего, то не торопись. Сейчас весна, со зверя взять особенно нечего. Шкура да кости. Коза попадётся, стреляй, но не самку. По рожкам смотри. Чушку увидишь, лучше не пугай, у ней поросята, разбегутся, может не собрать, хотя зверь в лесу всё умнее нас. А медведя встретишь, будь осторожным, он ещё не наелся травы, может напугать. Но по возможности не стреляй, разве что край будет. Ты, главное, на хвост ему не наступи, а так, он тебя загодя услышит. Пугани его, он выстрела боится. Тигр тебя не тронет, о нём даже не думай. Он зверь умный, но ты тоже рот не разевай, смотри по сторонам, оглядывайся почаще, слушай, под ноги смотри. Где кровь увидишь, это его охота была, сразу обратно пяться, не спеши, эта бестия ни с кем не любит делиться. Если встанешь на её охотничью тропу, или, не дай бог, на место трапезы выскочишь, пеняй на себя. Давай, с богом, а я чашки буду рубить потихоньку. Для тебя эта наука пока тёмная, а мне в радость. Придёшь когда, второй венец положим.

К вечеру они положили ещё два венца, спланировав место для входной двери. Во всём просматривался объём и какая-то необъяснимая уютность. Незаметно обживалась и вся поляна, на которой почти вплотную к крутому склону сопки прижималось зимовье. Старик объяснил, что место обязательно должно продуваться, но хотя бы с одной стороны у него должен быть тыл, защита, тогда сквозные ветра будут обходить зимовье стороной. Но если место будет глухим, и, тем более, рядом с водой, то сруб долго не простоит. Его или затопит во время летних дождей, или затянет наледью, когда зимние ручьи кипят. Что такое кипящие ручьи, Михаил знал по лагерному времени, когда по дороге на деляну они в санях со страхом проползали по многометровым ледяным полям, из которых паром выходила студёная жидкая каша. Провалиться в такую наледь зимой означало остаться без ног, если до тепла километры пути, пусть даже на тракторе.

Через неделю они подняли последний венец и заложили потолочные балки. В перерывах, когда Михаил бродил по окрестностям и знакомился со своими будущими угодьями, Дед Тимофей успел заготовить тонкоствольной древесины для самого потолка. Он был не настолько ровным, чтобы на нём можно было катать блины, как шутил старик, но приемлемым для таёжного быта. Сверху, для утепления потолка, они насыпали большой слой прошлогодних листьев, придавив их землёй. К тому времени, когда появилась крыша, Михаила уже не смущало, что в домике были земляные полы.

– Это паря не страшно, – объяснял дед. – Будет желание, ты можешь сделать и дощатые, да только кому оно надо в тайге. Мыши и так пролезут. А человеку важно, чтобы ветер не продувал, да сверху не лило. Вот печь, это другое дело. А пока мы из камня сложим топочку, утопим её поглубже в землю, а дым под стеной пустим. Тяга под сопкой будь здоров, за дым не беспокойся, будет уходить как миленький. Этот очаг так, на крайний случай, когда задождит. Летом и на воздухе обойдёшься, костром.

Последней была кровля, покатая, односкатная, с наклоном на заднюю стену. Для этого они напилили листвяных чурок, порубили их на ровные плахи, после чего большим тесаком дед настругал из них тонкой, но ровной дранки. Ею в несколько слоёв закрыли крышу, привалив дранку слоем мха. Проём окна дед заставил небольшими квадратными стёклами, до того лежащими, и ждущими своего часа на дне короба.

– Окно-то у нас тоже огненное получилось, смекаешь, Миша, о чём я?

Михаил интуитивно прикоснулся к своему нательному кресту, пытаясь додуматься до тайны сам. Никакого огня в нём он не обнаружил, и вопросительно уставился на старика. Его вопросы и загадки давно стали нормой их общения, но всякий раз дед Тимофей ставил Михаила в тупик.

–Ты ещё не понял свойств нашего языка, а поскольку теперь он и твой, то ты должен знать, что слово несёт огонь, и, стало быть, крест тоже огонь, это наше солнце. Отродясь было так. А значит это и свет. Знаешь, как называется инструмент, которым высекают искру? Кресало. Так что на твоей шее и в груди, а стало быть, и в сердце крест.