Полёт японского журавля. Я русский

– Вам куда? В какую сторону? – спросила Варя.

– Вообще-то мне уже пора, скоро начинается лекция.

– Вот здорово! И у меня тоже, – воскликнула девушка. – Мне на автобусе до Пединститута, где памятник Пушкину. Но можем немного прогуляться в ту сторону, время ещё терпит.

Они прошли до площади, постояли у фонтана, у которого резвилась детвора, а потом он пошёл на улицу Серышева, его курсы были там. Михаил тактично обошёл тему его лекции, лишь договорившись о будущей встрече на следующий день. Всю лекцию, и весь остаток дня он думал о своей новой знакомой, ловя себя на мысли, что девушка очень понравилась ему. Быть может, её лицо не было очень красивым, но открытые и выразительные черты лица, волнистые волосы, задумчивые глаза, врезались в его память, и держались до того момента, пока он не уснул. Он ещё не строил воздушных замков относительно Вари, но твёрдо решил увидеть её ещё раз. Когда он проснулся, то неожиданно поймал себя на мысли, что всю ночь думал о ней. Это было и приятно и страшно. Мысли привели его в безысходный тупик, когда он вспомнил, что через месяц его может ждать новая командировка, возможно, на целый год, это повергло его в большое уныние.

На втором свидании он узнал, что Варя, как и он, живёт во Владивостоке. Это и обрадовало, и вместе с тем опечалило. Она работала в школе учителем начальных классов, и эти курсы в Хабаровске позволяли ей преподавать русский язык отдельно. Уже с ее первых слов он понял, что девушка образована и воспитана. Она по-прежнему чувствовала свою вину за брошенную бумажку, и всякий раз, вспоминая этот момент, краснела.

Однажды после просмотра кинофильма Михаил тихо сказал, что если бы не этот фантик, то они прошли бы мимо друг друга, и скорее всего не встретились. Она побледнела. Михаил и сам растерялся от своих слов. Он понял, что позволил себе лишнего. Это была их седьмая встреча. До этого они успели сходить в театр, потом в музей, а потом в парк, и там катались на карусели. Играл духовой оркестр, они гуляли по аллеям, ели мороженное в кафе под названием «Ласточкино гнездо» и любовались панорамой Амура. Весь город был в их распоряжении.

Однажды теплым вечером они стояли рядом с памятником Пушкину, из главного входа института выходили студенты, а они стояли, и смотрели друг другу в глаза. Они были примерно одного роста, он черноволосый, круглолицый японец, а она русская, в туфлях на маленьких каблучках, в сером платье с небольшой розовой сумкой в руках.

– Я слишком много взял на себя? Ведь так? – спросил Михаил после долгой паузы. – Моя внешность может смутить кого угодно.

– Ну что вы, Миша, я совсем не думала о вашей внешности. Вы такой…

– Низкорослый, – вставил Михаил, вздыхая и отворачиваясь.

– Нет, скорее коренастый. Я хотела сказать, такой, находчивый… Как бы это точнее…

– Говорливый.

– Да нет же. Изобретательный. Так ловко запутали старшину милиции тогда.

Они рассмеялись.

… – Я так рада, что мы встретились. Правда.

– Варя, я всё время думаю о вас. Я люблю вас, – неожиданно выпалил Михаил, и почему-то зажмурился, словно готовясь к пощёчине. Вместо этого он почувствовал на своём затылке прохладную ладонь, и прикосновение к щеке горячих губ. Стоял октябрь одна тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого года. Все газеты пестрели заголовками о новом почине партии и правительства – заброске первого трудового десанта на целинные земли Казахстана. Люди обсуждали новых героев ударного фронта, а они стояли у памятника великому поэту, обжигая друг друга горячими губами. Прохожие недовольные проходили мимо и оглядывались. Михаилу было ужасно стыдно и сладко. Это была любовь, виной чему была обычная конфетная обертка.

Вернувшись во Владивосток, Михаил сразу с вокзала направился в контору. На работе, как всегда, царила тишина. Он постучал в кабинет с табличкой «И. И. Вязов». Илья Ильич сидел у старого дубового стола, на котором кроме чёрной китайской пепельницы больше ничего не было, и, раскрыв папку, читал какие-то документы. Увидев Михаила, он оставил чтение и встал навстречу.

– Михал Михалыч пожаловал.

Они, как всегда, обнялись, Вязов предложил стул.

– Спасибо, Илья Ильич, – в поезде насиделся.

– Тогда прогуляемся, если не против, – предложил Вязов, пряча бумаги в сейфе.

– Держимся? – спросил Михаил, чувствуя некое напряжение в движениях своего начальника.

– Помаленьку, – кивнул Вязов, увлекая его из кабинета.

– Я просмотрел твои отчёты, Миша, – продолжал Вязов. – Над ними сейчас работает внутренний отдел, думаю, что о тебе сложилось неплохое впечатление у наших коллег. Внутренние дела хоть и не в нашем непосредственном поле зрения, но быть в курсе того, что происходит под носом, мы обязаны.

– А что происходит? Мне кажется, что всё как было, так и есть. Хотя, конечно…

– Вот именно. Если ты думаешь, что всё остается, как было, то тебя надо снова направить куда-нибудь под Снегириху.

– Увольте, Илья Ильич.

– Тогда предлагаю поразмышлять на досуге над тем, что происходит вокруг, так сказать… Ты внутренней политикой интересуешься, надеюсь.

– Ну, в общих чертах.

– Поинтересуйся на досуге, проведи исследование прессы… А пока давай поговорим о деле, которое нас ждёт в ближайшем будущем. Поскольку ты человек востока, то и путь твой лежит в эти края.

Михаил растерялся и отвернулся.

… – Мы на службе, Михаил. Мне кажется, ты засиделся дома. То, что страну узнал, конечно, пойдёт на пользу, но тебя готовили не только для этого.

Пока Вязов раздумывал над тем, как продолжить мысль, Михаил неожиданно для обоих рассказал о своём случайном знакомстве в Хабаровске. Вязов, не перебивая, очень внимательно слушал, а когда Михаил закончил, спросил: – Надеюсь дальше уличных поцелуев пока дело не пошло?

Михаил покраснел и замотал головой.

– Да… – Вязов тяжело вздохнул и присел на скамейку. – Помнишь, я тебе рассказывал, с каким упорством спецслужбы иностранных государств разыскивают своих соотечественников, в случае, если те становятся предателями. Я уже не говорю про самих агентов, которые, что называется, шпионят в чужих странах. Все мы являемся объектами охоты, и не только мы, но и те, кто рядом с нами, наши близкие. Ты присядь пока, послушай.

– Я понимаю…

– Погоди, не перебивай. Все мы из-за характера нашей деятельности находимся под контролем. Ты, я … Мы вынуждены скрывать от людей свою деятельность, от чужих, своих, близких. Вместе с тем, защищать, действовать в интересах каждого, кто является нашим гражданином, и так было во все времена, во все, понимаешь.

– Себе не принадлежим?

– Да, не принадлежим. Я не против твоей личной жизни Миша, и у меня нет никакого морального права запрещать тебе любить девушку. Это было бы с моей стороны великой глупостью, но сам-то ты разве не видишь, что перспектива может быть не радужной. Взгляни на проблему с точки зрения интересов твоей Вари. Тебе её не жаль? Представь, она тебя ждёт, полгода, а быть может и год, а ты неизвестно где, так сказать, в творческой командировке. Она даже не может узнать кто её муж, кем работает. Тебе придётся всё время говорить неправду. Если ты видишь себя в работе, а я думаю, что ты давно сделал её частью себя, и не сможешь до пенсии отрывать билетики в троллейбусе, то должен сейчас решить. Или ты находишь в себе силы и разрываешь пока ещё некрепкие связи, а они на самом деле пока ещё эфемерны. Через полгода она даже не вспомнит тебя, а если и вспомнит, то горевать сильно не будет. Или тебе придётся всё время выворачивать себя наизнанку, прямо говоря, лгать, глядя в глаза. Уверяю тебя, это так и будет, и это очень тяжело.

– Что мне делать, Илья Ильич? – спросил Михаил, опустив голову. – Я люблю её. Я и сам от себя не ожидал такого. Всё произошло так неожиданно. Я столько лет был один. Вы не представляете, как трудно быть одному.

– Представляю, Миша, – тихо произнёс Вязов. – Ты скучаешь по родине, по близким людям.

– Вы до сих пор не приняли Советский Союз? Я правильно понял?

– Больше не говори об этом, к нашей работе это не относится, – строго предупредил Вязов. Видя растерянное лицо своего подчинённого, он снисходительно покачал головой. – Твоя беда, что ты очень догадлив. Да, я по-прежнему, живу той Россией, и кому, как не тебе это знать. Я так же одинок, но это сам понимаешь…

– Между нами. Но мне что делать?

– Это должен решать только ты, и никто другой. Но уж коли спросил у меня, то я скажу. Никто из нас не может знать будущего, даже на день вперёд, хотя планировать его мы обязаны. Надо не бояться жить сейчас. Пусть всё остаётся как есть, вот мой совет, хотя в таких делах советовать нельзя. Думаю, что ты ещё не раз вспомнишь и проклянёшь меня за эту мою слабость, но раз уж так случилось, то…

– Вы и вправду согласны.

– Не смеши, я не твой отец, и не венчальный поп.

– Но вы мне как отец, правда. Здесь у меня больше никого нет, кому бы я мог об этом рассказать.

– Помалкивай, вот что скажу тебе. И раз уж ты меня так воспринимаешь, то об официальной свадьбе не думай, по крайней мере, на ближайшее время. Говори, что хочешь своей Варе, но от ЗАГСа держись на расстоянии выстрела. Это было бы не так актуально, если бы не твоё предстоящее задание. – Вязов посмотрел на часы, поднялся, поправляя плащ. – Дождь будет. Мне на планёрку. Завтра договорим, а пока, иди к своей зазнобе, целуйся, или что там у вас ещё. Нравы сейчас – хоть глаза прячь. На каждом углу обнимаются. Но о нашем разговоре помни, не забывай. Кстати, она хоть красивая? Твоя Варвара. Раз учительница, то должна быть, уж, по крайней мере, симпатичной.

– Очень.