Норовил всё сам воткнуть ещё слабо гнущимися пальчонками в лунку и своё семечко острым вниз.
И потом каждое утро летел проведать, не вынесли ли ростки из земли семенную одёжку.
Прорывка, прополка, поливка арбузов – всё это оставалось у нас за детьми, было их привилегией. А за остальной огородиной уход несли взрослые.
И когда начинали спеть арбузы, это была самая сладкая и мучительная пора. Только пролупил глазёшки – бегом от арбуза к арбузу. Какой поспел? Какой можно сорвать?
Обскачешь весь огород, все перехлопаешь и беда, коль ни одного, по твоим приметам, спелого.
Однажды – то невезучее утро Глеб запомнил навсегда – не было ни одного спелого.
Как выспелить?
Иначе мама не сорвёт.
Наше дело показать на спелый. А родители уже сами рвали. Боялись, что мы плети пораним.
Под великанистый, звонкий, как гитара, арбуз Глебка незаметно в луночку подложил – голь на выдумку мудра! – старый фуфаечный рукав. Звону, кажется, поубавилось.
Привёл маму.
– Постучите… Спелыш! Совсем оглох!
Настукивать она не стала.
– Раз считаешь, – сказала, – спелый, аккуратненько рви да режь.
Арбуз оказался белей молока и не вкусней мочалки.
Это был урок самому себе.
Больше Глебка не ловчил. Зелёный, он и есть зелёный. Не хватит ему выспеть той секунды, пока срываешь.
В другой раз мама тоже не стала рвать, а только вслух подумала:
– К вечеру, может, дойдёт. Тогда и сорвём.
Глебка не пошёл в детский сад. Весь день простоял у того арбуза. Караулил, как бы он куда не спрятался да как бы кто его не унёс. Но под вечер – сторож вышел из Глебки аховый – усталый Глебка уснул меж плетей, прижав к щеке тёплый живой арбуз…
Вдруг упруго подпрыгнул ближний тяжёлый арбуз, весело махнул Глебке листом лопуховым, которым арбуз обмахивался. Жарко!
– А ну, – повелел арбуз, – отгадай мою загадку.
И, указывая на себя листом, стал загадывать:
– Кафтан по мне зелёный
И сердце, как кумач.
На вкус, как сахар, сладок,
На вид похож на мяч.
Не успел поражённый Глебка открыть рот, как подкатился другой арбуз. Отдышался и попросил:
– И мою… Моя куртка зелена, рубаха бела, штаны красны, галстук чёрен.
– Отгадай и мою… – Голос у третьего был тихий, далёкий. – Я не могу прибежать. Я на привязи… Зелёный телёночек привязан верёвочкой, лежит на боку и толстеет… Скучно мне всё время лежать на одном месте. Проведай меня!
– И меня…
– И меня…
– И меня… – неслось жалобное со всех сторон.
Плотнели сумерки.
Глебка пошёл от арбуза к арбузу.
Перед каждым арбузом Глебка становился на колени и тихонько гладил на сон.
Так Глебка исходил весь вечерний огород и выбрался на стёжку.
Стёжка вприпрыжку бежала по бугоркам к дому.
Уже с порога мальчик заслышал глухой ропот.
Шёл ропот от овощной лавки, стояла за три барака.
Глеб метнулся на голоса.
У лавки толклась толпа и гудела, как кипящий улей.
– Дорогие граждане und[246 - Und (немецкое) – и.] гражданки! Ну чего меня утюжить!? Да об чём ваш шум? – стоя к людям спиной и закрывая лавку на пудовалый висячий замок, лениво спрашивала продавщица. – Об чём вскудахтались? Что, Баб-эль-Мандебский проливишко заиграли? Так нет… Русским языком повторяю. Рабочий день у меня скончался. Арбузов завались. Тащи хотько мешками! Только завтра!
Глеб и дай голос:
– Кому сейчас нужны – за мной! Безо всякой платы!
– Задарма не возьмём, – отвечают ему. – А что сто?ит отдадим.
Пятна арбузов были хорошо видимы.
А тут вышла ещё луна.
На всё кругом легла такая ясность как днём.
И все ахнули, увидев, что за дива растут у Глеба на огороде.
– Огуречные гранаты! Откуда?
– А откуда квадратные арбузы?