Что посмеешь, то и пожнёшь

Из маслоцеха Катя побежала в компрессорную.

В компрессорной только что прошла пересменка.

Принявший смену Здоровцев, дородный, словно стог, держал Глеба за руку, поданную на прощанье, тихонько, заискивающе потискивал и не отпускал, торопясь выложить Глебу свои горячие новости.

– Знаешь, отец Глеб, – радостно рокотал Здоровцев, – мой сосед купил вчера мотоцикл с коляской. Жена и говорит: вот, Ванькя, ещё б одно колесо и – «Волга»! А мужик на то ответствует: вот, Манькя, тебе б ещё две титьки и была б ты корова.

В тот самый момент, когда неплотно вставленные стёкла сухо звякнули в окнах от толчка хохота, в компрессорную упругой, с прибежкой, походкой влетела Катя.

– Эгей, весельчаки! Кончай гнать картину! Где ваш холод?

– Что тебе здесь? Северный полюс? – в смехе отмахнулся Здоровцев.

– Да у меня масло горячее в ящики хлынуло!

– Отстудим! Отстудим, Катюшка! – ломливо взял под козырёк Здоровцев. – Нам это, милая, – потянулся к аммиачному вентилю, – разок крутнуть… Вот… Набавил… Пошёл наш холод, милая лирохвостка, к вам в гости. Ступай и ты… Встречай! Уж больно ты ревностная на работу. Не наседай ноне сверх всякой меры. Пойми, голова! Вчера был на гранд-приёме![239 - Быть на приёме – пить спиртное в компании.] У меня со вчерашнего мотоцикла шум в голове застрял. Уж так обмывали, уж та-ак по-гвардейски стар-ралися…

– Что сегодня в работу не годен? – подрезала Катя. – Ве-е-еликий пиянист! – в издёвке щелкнула она себя пальцем по горлу. – Вот, профсоюзный председатель, – повернулась к Глебу, – чем не тема для собрания?

– Ну-у! – простительно улыбнулся Глеб. – До собрания наш Здоровцев успеет выздороветь. Ты, Здоровцев, повторяй про себя: я здоров как бык, я здоров как бык, я здоров как бык! И неминуче будешь здоров как бык. И спокоен. Даже кольцо можно в нос продеть.

Здоровцев опасливо потрогал нос и как-то легко вздохнул, не обнаружив в носу кольца, которого почему-то забоялся.

Катя грустно усмехнулась одними ласковыми ямочками на щеках, медленно побрела назад, во двор.

Её взор упал на клумбу.

Не убирая взгляда с хризантем в шапочках из первого снега, Катя поражённо остановилась.

Независимо, с каким-то решительным вызовом и низкому небу, укиданному сплошными комьями облаков, и пробегавшим мимо людям, и ленивому, монотонному шуму, сдавленно бившему откуда-то, казалось, из-под заводской стены, стояли на клумбе прямыми чёрными столбиками стеблины подсолнухов, астр, георгин, с которых давно посрезали цветки. Зато как-то ненадёжно, врастопырку держались ещё живые хризантемы. Под белой тяжестью снега хризантемы клонились в беспорядке в разные стороны, готовые вот-вот подломиться.

В растерянность на Катином лице втекла тревога.

«Живым всегда трудней», – обречённо подумалось и она принялась стряхивать снег с хризантем.

Подошёл удивлённый Глеб.

– Катерина Ивановна, всё равно ж под снег уйдут. Чего с ними нянькаться? Кому они нужны?

«Мне, например! – лишь бровями корильно повела. – Могли б и поднести…»

Никому и никогда Глеб не дарил цветов, ни матери, ни девушкам, и не было в том, пожалуй, его прямой вины. Уж так исстари велось в роду, что вся прошлая жизнь, вытолкнувшая свой росток и в наш день, всегда крутилась вокруг того, как на всякий час добыть сытый кусок, и цветы, росшие и в палисадничке под окном, и на огородчике за сараем, никогда не входили в ту цену, чтоб их дарили хоть кому-нибудь даже в красные дни. Не принято было раньше, не принятым так осталось и дотеперь.

Это по городам с купли дарят, это по городам цветок подарок, а тут цветов до пропасти, как крапивы некошеной. Чего ж их дарить? Стоят, сколь надо рви, и никто тебе слова поперёк не кинет.

Цветы на заводе не шли в приварок к статье прибылей. Всем миром сажали цветы во всякую весну. Надо ли на регистрацию, жену ли из родильного привезти отделения, проводить сына ли, дочку ли в первый класс или на выпускной вечер – иди ломай, не оглядывайся. Своё!

Хотел было Глеб всё это объяснить, да раздумал, свёл всё к мысленной плоской шутке: начальник не имеет права принародно делать подношения подчиненному. Положение не позволяет-с!

Когда Катя становилась на профсоюзный учёт, Глеб, месткомовский предводитель, не отпустил случай приблизить её к себе, предложив ей вот так с лёта взяться за беспризорный культурно-массовый сектор.

За первые три месяца Катя уже успела сладить громкую поездку заводчан в Киев.

На подходе маячил Волгоград.

Тихая, тихая, а на всякое дело цепкая. Дай только!

Шли дни.

Всё чаще Глеб ловил себя на том, что после смены караулил её за проходной.

Но едва девушка проявлялась в виду, почему-то именно в тот миг ему вспоминалось, сколько лет ему, сколько ей, и несчастный провожальщик панически утягивался в свою сторону, прямо противоположную от Катиной, гонимый погибельной разницей в годах.

Со временем отважился, стал следом плестись на большом расстоянии от неё, когда возвращалась она с ночной смены. Провожал… Вся смелость и примёрла, размазалась в проводинах на отстоянии.

Он боялся встреч с нею вне завода и – не мог не видеть её. Он ничего лучшего не придумал: под предлогом неотложных профсоюзных забот чуть ли не каждый день вызывал после смены её к себе за столик, прижатый к углу в громадной комнате бухгалтерии, и под горячими, лихостными обстрелами испытующих взоров мучительно и сладостно придумывал, что бы такое ещё спросить, что бы ещё такое уточнить, что бы ещё такое не забыть сказать, что бы ещё разъяснить зелёненькой, неопытной заведующей сектором.

И вот этот бессловесный упрёк – а вы дарили мне цветы? – застал Глеба врасплох.

Неужели в ней шевельнулось что ответное? Неужели это правда? А может… А может и в самом деле… Ну если я ей тошней старого чёрта, так на кой тогда поталкивать меня к тому, чтобы я дарил ей цветы? Для смеха? Не-ет… Не из того семени вышла Катя…

Глеб посмотрел Кате в лицо. Было оно смятенное.

– Как холодно цветам, – выдохнула она тихие слова и осторожными красными от стужи ладошками обняла освобождённый от снега цветок, близко подышала на него, согревая в живой хатке ладошек своих.

Глеб не мог вот так уйти домой от Кати, не мог и позвать её за свой столик в бухгалтерии. С сегодня Лизавета в учебном отпуске. У неё сессия в заочном техникуме. Подмену пока не нашли, Катя сама и вызовись отдежурить две смены подряд. Первую отстояла за Лизу. Теперь вот бегает вторую смену за себя.

Не мог Глеб и начать стряхивать снег с хризантем. Он видел, как потемнело уже у окон от любопытных. Нелепо было и вот так торчать столбом рядом с молоденькой девчошкой, работавшей странную работу на круглой, выпуклой клумбе.

Глебу показалось, что Катя горько усмехнулась, и он, загоревшись, – а! была не была! – навалился выводить цветы из беды. Пускай перемывают косточки. Чище будут!

Катя молча ушла.

Глеб споро сбивал снег, лёгкими, кроткими щелчками остукивая твёрдо державшиеся стебли хризантем. С надломившихся таки стеблей он карманным ножичком аккуратно срезал цветки.

Вскоре под восторженное, ройное гудение, шедшее от впритиску млевших в окнах любопытных баб и девок, Глеб конфузливо внёс Кате в лабораторию огромный нежно-пенный букет.

В сумеречной лаборатории посветлело, добавилось тепла.

– С таким богатством, – шёлково просияла Катя, – я побоюсь одна в полночь идти домой…

– А зачем одна? По линии месткома настоятельно рекомендую в провожатые вот этого товарища, – в энергичном поклоне Глеб с шутливо-подчеркнутым уважением патриаршим жестом указал на себя. – По авторитетным данным, товарищ проверенный, надёжный, не имеет задолженности по профвзносам… Рекомендую… Соглашайтесь…

Бесхитростная Катя не сдержала счастливого смеха и согласно затрясла головой.

2

Со смены Катя пойдёт ровно в полночь.