Несколько мгновений Глеб ещё лежал, потерянно соображая, к чему бы могло такое насниться.
Плохих снов он суеверно боялся.
«Марусинка… Цветами… К чему?»
Тупая тревога разлилась, угнездилась в нём.
Ему было уже не до сна.
Он покосился за котёл.
На лавке в углу старик Галдабин пил чай.
У этого кочегарщика была странная привычка. Будь то первая ли, вторая или третья смена, он начинал свою смену непременно с чая.
«Галдабин должен сегодня в третью… Уже третья заступила?»
Окликнув старика, Глеб подолбил себя пальцем по запястью:
– Сколько на ваших золотых?
– Десять минут первого, – приветливо отозвался лёгкий на слово старик, не без рисовки подкручивая в нить кончик сивого уса. Тщедушный старчик носил роскошные усы. Оттого, казалось, он и ходил внаклонку, усы перевешивали. – А ты, Глебушко, с чем будешь пить чай? С ложечкой или с сахаром? Тебе сколько домина[247 - Домино – пиленый сахар.] положить? Три хватит? Чай, скажу, путёвый. Три дня с огня и всё пар идёт!
– Только и дожидаюсь вашего чаю! – простонал Глеб, камнем падая вниз.
Сунулся за тумбочку – вина нет!
«Эх-ха-а, унесённый вермутом Здоровцев! Эха, сундук лохмозадый! Не разбудил! Перенедопил!.. Баобаб! Всё тебя лад не берёт. Так-то ты со мной? Ну-у, дунгыз![248 - Дунгыз – опустившийся пьяница.] Пог-г-г-годи-и!.. Ты ещё у меня матушку репку запоё-ёшь! Встал в позу – получи дозу! Да я ж тебя, жопа с ручкой, вырублю как мамонта!»
Ни в лаборатории, ни у проходной Кати уже не было.
Не могла, не могла она уже придти домой!
Что было в нём силы, кинулся он вслед за Катей.
Темна стояла эта глухая, волчья полночь.
Однако летел он по непролази проворней тяжёлого лося. Скользя, он то и дело хлопался, вскакивал вёртко и снова, заплетая ногами под властью выпитого на голодный желудок вина с его горячечными толчками, во весь опор настёгивал за Катей, следы которой, трудно думалось ему, ещё нетронутыми лежали на этой скользкой ночной дороге.
«Ну и Здоровцев! Ну и гад ты здоровый! – мстительно ворочалось в голове. – Я тебе, бажбан, этого выбрыка за так не спущу! Иша, мордотень раскормил, как ведро. Умоешься ты у меня кровяными слёзками! Умоешься, рак меня слопай без приправы!..»
Бог весть каких ещё кар насулил бы Здоровцеву Глеб, не приметь он впереди смутно-белого шара над землёй.
«Ну да! Это Катя! С хризантемами! От хризантем и этот свет там впереди!»
Минутой позже он успокоенно заулыбался душой.
Да! Это Катя!
Он позвал её с осторожностью в голосе.
Катя шла не останавливаясь.
Она не слышит?
Несколькими прыжками нагнав её, не смог он на удобном расстоянии остановиться на скользкой тесной стёжке и, боясь сбить девушку с ног, невольно обнял её за плечи.
– Не смейте ко мне прикасаться! Вы пьяней грязи! – жиганула Катя, брезгливо сметая с себя руки Глеба и толкая его в грудь.
Не устоял Глеб, повалился на плетень.
С хрустом подломился под ним плетень и упал.
Глеб потянулся встать и не смог. Совсем перешибла усталость, дух нечем перевести.
Ничего, отдышусь, догоню, сказал себе, прислушиваясь, как её шаги торопливо уходили по всхлипывающей под ногами грязи.
– Не уходите! Без вас так хорошо! – прошептал он. – Простите мне ошибку пьяного индуса…
Где-то далеко, не у речки ли, вроде пели.
Глеб прислушался.
– Не играй в мои игрушки
И не писай в мой горшок,
Ты ушёл к другой подружке,
Ты мне больше не дружок.
«Вроде как про нас? – трудно подумал Глеб. – Надо бежать догонять свою игрушку…»
И лихостно запел:
– Ехала деревня мимо мужика,
Вдруг из-под собачки лают ворота.
Крыши испугались, сели на ворон.
Лошадь подгоняла мужика кнутом.
Лошадь ела кашу, а мужик овёс.
Лошадь села в сани, а мужик повёз.
Глеб дёрнулся встать. Но не смог.
«Счас… Соберу силы…»
Ему смутно вспомнилось, как он раз заснул в армии в карауле с горькими покаянными мыслями: «И спать охота, и родину жалко…» Теперь ему было жалко уходящую девушку… «А вот ей меня не жалко… Ей полный дофенизм до меня! Вот что обидно!..»
Стекло минуты три.
«Ну, вставай, спящая красавица…[249 - Спящаякрасавица (армейское) – часовой.] – трудно приказал себе Глеб и ещё попробовал подняться.