Вас приветствует солнцеликая Ялта!

«А чего это вы к нам участили, как на работу? Вечор были, нонь утречком понове?..»

На улице я сказал Менделееву:

«В этой поликлинике вас, молодой человек, заметили и сделают всё, чтобы вы были вечно здоровы. Отныне у вас постоянно будет тридцать шесть и две. Персонально для вас завели неработающий спецградусник. Даже умрёте, но если под мышку сунут этот градусник, он покажет тридцать шесть и две, и вам не подпишут отходной листок на право въезда в рай. Всю свою боевую рать вплоть до гардеробщиц Таранченко кинул на вас. Какая честь!»

«Обложили заботой, как волка флажками…»

«Если вы здоровы в этой поликлинике, зайдём в соседнюю, где вас не знают. Там-то мы узнаем настоящую температуру».

Ровно тридцать восемь!

И тогда потащил я Менделеева в боткинскую. К специалисту. К пульмонологу.

Вышел от него Менделеев со срочным направлением на госпитализацию.

И пролежал – месяц. Ме-сяц!

– Эв-ва! – вскричал Колёка. – Какой гадкий пасьянишко!

– Вот тебе, друже, соль! Вот тебе клятва Гиппократа! Вот тебе доброта и внимание врачей! При тридцати восьми и четырёх закрыли больничный… А не закрывать надо было. А ле-чи-ить! Лечить!! Лечить!!! А они? Накарябали в направлении к психу про стойкую ремиссию и выметайсь. К психу! Что им какой-то Менделейка… Они статистику за счёт его здоровья ухорашивали!?

Колёка сморщился, как гриб при дороге.

– Топарио, ты перегибаешь, извини, палочку… Ну чего они да они? Ты чего обобщаешь? Да, мы обречены на участковых врачей. Однако не имеешь ты право так обобщающе лепёхать… У нас как принято? На первом месте исторические достижения. Налицо! Но, правда, кое-кто кое-где порой несколько, кажется, недорабатывает. Мягче. Мягче на поворотах обобщений! Не можешь ты тарабарить обо всех врачах. Ты можешь поплакаться об одном Таранченке.

– Я и не замахиваюсь на всех. Но знаешь ли ты, что в прошлом году на врачей плесканули двести тысяч жалоб? Двести тысяч! Что, эти двести тысяч пропели осанну одному Таранченке?

– Ну… Одному не одному, но так лихо топтать родную медицину не моги. Да это что будет, потащи мы медицину по кочкам?

– А почему в медицине плохое нельзя называть плохим?

– А зачем? Наварец какой? Расшатаем авторитет врачей. Люди убоятся к ним ходить. Вообще перестанут ходить…

– Во-он куда ты гнёшь углы. Да не слишком ли заглянцевали мы врачей? Какую газету когда ни открой, сплошные уря-я-я! уря-я-я! Ну, кричи уря тому, кто заслуживает. Но почему молчок про таких, как Таранченко?

– Да напиши про такого, завтра к нему никто не пойдёт.

– И это плохо?

– Да уж чего хорошего?

– Нет, нет. Раскидаем по полочкам. Сейчас и хороший, и плохой обезличены. Едут в одном общем усреднённом вагонишке. А это уже ерунда. Всякому плата и честь по труду! По труду, зайчик! Мы только выиграем, назови хорошее хорошим и дрянь дрянью. При этом мы никак не расшатаем авторитет хорошего. Мы только его усилим. И поможем хорошему. Человек пашет, как пчёлка. Другой тянет в безделье абы день до вечера. А зарплата одна. А почести одни. Разве хорошему не обидно, что в лучах его праведного, талантливого труда купается тупарь, лодырюка, хамло в белом халате? И вот люди узнают, кто есть кто. Что происходит? Они отворачиваются от плохого. Ну, кто?.. Ну, кому зудится заведомо рисковать своим здоровьем? Они валом – к хорошему! Вот и плати хорошему и за тех, что переметнулись от плохого, соответственно ужимай зряплату плохому. Неправильно?

– Правильно. Кстати, в Польше уже так и делают. Там больной может выбирать врача. Мы тоже можем… пока об этом читать. И у нас обещают… Уже великое дельцо, хоть открыто заговорили. Новый министр здоровья, умница, так в газете и сказал: «На всех заседаниях, собраниях мы с гордостью говорили, что у нас самое большое в мире количество врачей – один миллион триста тысяч. Недавно мы провели аттестацию трёхсот пятидесяти тысяч врачей. Итог наводит на грустные размышления: Тридцать тысяч из них, то есть десять процентов были аттестованы условно. Иначе говоря, они не могут считаться настоящими врачами. А тысяча врачей не допущена к работе вообще!» У этой тысячи отобрали дипломы. Во-он кто пёкся о нашем здоровьишке… Это-то страшно.

– Но разве могут все быть хорошими?

– А кто запрещает? Почему у плохого к самому себе нет зла? Он же гомо сапиенс. Человек! Сам себя спасай, лезь из дерьма. Ан нет. Пригрелся. Ему там хорошо. Ему там нравится. Ему там выгодно. Ешь – потей, работай – зябни! И всё это за счётец больных? За счёт хороших врачей? За счёт государства? А я считаю, хватя красиво жить за чужой счёт! Вот теперь-то плохой и завертится. Или он ухватится за умишко, навалится подвышать свой класс, или, если он грубияшка, припрячет дурь свою, поприкусит язычок. А то эка раскуражились! По одной Москве не хватает десять тысяч медиков. Знают, никто их не тронет. Чего ж не откалывать шишки на манер Таранченки?.. Всяк на своём месте выдавай предел! Предел! Всяк!.. А то… Двести тысяч жалобщиков разве не этого требуют? К моменту, на торгашиков куда меньше настрогали жалоб.

– Ну вот! Ты уже врача и торгаша кинул на одну доску.

18

Хмурый Топа задумался.

– Да все мы, – вздохнул он, – стоим на одной доске. Только стоим, как говорится, неровно. Торгашик не успел обвесить на двадцать грамм гнилой морковки, как уже читает о себе фельетон в газете. Со скандалом торгашика уволят. Но вот эскулап исхитрился заслать здоровячка в морг – всё тихо-мирно списывается по негласной графе утруска. Если ты не понравился торгашику, большее, что он сможет, недодаст тебе пятачок или метнёт тебе погнилей картошки. Всей и беды! Но боись разгневить медика. С ангельской улыбушкой пропишет такой радости, что, может, сразу не откинешь лапоточки. Зато до-олго будешь сомневаться, что живёшь.

– Кончай поклёпничать! – Колёка саданул кулаком в ладонь. – Не смей и сравнивать врача с торгашом. Это оскорбительно!

– Для врача?.. А то его не оскорбляет, что перед операцией берёт расписку с больнуши? Прирезал и щитком-расписочкой прикрылся. Он был весь согласный на смерть! Я не виноват! Вот расписка! Да уже этой дурацкой бумажонкой он, хренов психолог, твёрдо укладывает человека в гроб! Ну к чему эти расписки? Не можешь – не лезь к страдалику с ножом. Отойди. Уступи могущему.

– Намолотил!.. На трёх возах не вывезешь! Да что тебе операция – яблоки отпускать?

– И яблоки, и операция будняя работа. С тебя же продавец не вытягивает расписку, когда вешает тебе яблоки? А хирург…

– Сравнил хэ с пальцем!

– А почему не сравнить? Продавца готовят полгода. Чему же шесть лет учат врача? Работать бэз брака? Бэз?! Или брать одни расписочки? Совать, как Таранченко, больному кулаки?

– Иха! Вельможной светскости захотел… Да ты представляешь, какие у них условия? По норме на осмотр больного отведено двенадцать минут. Тут и поздоровкаться некогда!.. Пашут, пашут… Как мышки сидят сутра до ночи! А ставки?.. Слёзки! Не мудрено, что здоровьишко укупишь только за мани-мани в платной поликлинике.

– Ну-у… Это ты с чужого голоса кукарекнул. Ты много накупил? Лично вот ты? В платной платят за то, чтоб аккуратненько, по кусочкам выреза?ли твоё здоровье у тебя же. А в обычной вам делают это бесплатно и по возможности сразу. Без митинга.

– Ти, – припечалился Колёка, – бесплатное лечение – это вообще дарёный коник, которому в зубы не смотрят.

– А пришёл час – смотрим! И вслух говорим: наше здравоохранение больно. Мы смело обскакали все страны по количеству врачей и теперь, как выразил скромное желание один проницательный, «хорошо бы отстать от них по количеству больных». Увы, это отставание нам не по плечу. Поскольку мы наработали, вжались в высокий темп, мы, рапортово подсаживая себя в грудинку, летим попереде всех, и ничто не может нас поколебать. В душе мы не проть приотстать от самих себя, но уже ничего не можем поделать с собой. Летим, по злой инерции летим вперёд. Вперёд! – это в нашей крови. А срезать ход, остановиться, оглядеться… Кто ж такую себе отвагу даст? Разве мы забыли, где у нас остановка? Разве мы уже там? Этого там нет в природе и не предвидится в ближайший миллиардишко лет. Точно! Песец этому там! Мы летели в никуда. И так гнали лошадей, так гнали… Всякий раз, как подумаешь о нашем неизменном движении вперёд, я не могу не вспомнить без содрогания бедного Менделейку…

– Слушай! – перебил Колёка. – А где этот твой геройчик схлестнулся с Таранченко? Из-за чего весь сыр-быр?

– У, завязь самая препустая… Посеял мой Менделеев больничный. Ну, с кем не бывает? Принёс из бухгалтерии бумагу, что больничный к оплате не представлялся. Ну и спускай команду, чтоб выписали новый. Так нет. Таранченко давай начитывать моральки. Давай воспитывать. Давай орать. Давай топать. Менделеев и отстегни вежливенько: «Что вы кричите? Чего притопываете? Себе ж в убыток… Голос сорвёте. Башмачки размолотите». – «А! Так ты ещё издеваться?! Ну! Я тя подловлю! Ты у меня, как воробей в кулаке! Я те покажу, почем сотня гребешков!..» Вот и показывает… И в эти свои показательные игрища впихнул весь свой наличный подотчётный штат. Особь пластались участковые терапевтихи. Ну как не подслужить начальничку-бугру? Одна подловила Менделеева так.

Был он на больничном. Дала ему талон на время, когда её в поликлинике уже не будет. Приходит он к талонному часу, её, понятно, нет. А на следующий день она всаживает ему в больничный неявку на приём.

Воссиял Таранченко. Срочно кликнул громко-показательную комиссию-суд над злостным нарушителем режима.

Еле отбарабанился Менделеев. Он же был в «прогульный» день на уколах. В процедурном всё зарегистрировано. И главврач исправила горячую запись в больничном. Обрезался наш Таранок!..

А ещё…

Это уже с бледноносой поганкой со щучьими глазками. С Шелгуновой Ириной Михалной. Была такая Ируся.

Ируся, Ируся, в слезе
Гляну на тебя – обревуся!

Только из института. Ещё горяченькая… Вторую работала неделю… Придёт к ней человейка на приём. Из последних сил поклёпничает на своё здоровьишко. А она и не знает, какой тебе диагноз прилепить.

Одним ухом слушает, а сама – у неё в верхнем ящике стола лежал справочник, – а сама в лихорадке справочник листает. Шелестит, как мышь в копне! Ну, чисто тебе на экзамене. К твоим словам ищет диагноз тебе в книжке. Умереть мало!

Вот такая хирургесса за операцию возьмётся. Развалит страдалика надвое и бросит свои ножи-вилки. Присядет в уголке с книжкой! Надо ж почитать, что делать дальше!