Вас приветствует солнцеликая Ялта!

А между тем жизнь его всё быстрей и быстрей катилась под уклон. Здоровьишко осыпалось, как осеннее дерево в заморозки. Всё чаще залетал он в больницы, и что самое горькое, вылечит одно – возвращается оттуда уже с завязью в себе новой беды, что крепла на воле и снова выживала его в скорбный дом.

Как-то поскользнулся он в магазине на разлитом по полу майонезе.

Больница.

Уже долечивал сломанную в коленке ногу – начал по утрам втихую прикашливать.

Сказать про кашель врачу застеснялся. А! Мелочь! Усохнет.

Дома – температура.

Позвал врача на дом.

Лихой коновал Таранченко успокоил. Ничего страшного. Пройдёт. Побольше пей тёплого, горячего.

Пил.

Жар усмирил. А лайкий кашель всё так при нём.

Он бегал в поликлинику, как на работу.

Там передразнивали его кашель, язвительно смеялись. Кончай тереться-мяться! Кончай сбивать баклуши! Сидяка!.. Не манит тебя работа, вот всё и выискиваешь по кабинетам липовские хвори.

Но когда по команде горздрава его обследовали в боткинской, в районке поприжали хвосты. Диффузный двусторонний атрофический бронхит! Это по науке. А по-нашему – радости мало.

Его лечили.

Да далече ль ускачешь на лечёной кобылёнке?

Лето кой-как перепрыгнул воробейка.

А осенью мой Менделеев совсем закис. Только выпишут в работу – через три дня опять отбой. Припев старый. Кашель. Озноб. Разбитость. По вечерам температура забегает за норму.

Потащили его на какую-то комиссию.

«Они там, – рассказывал он мне после комиссии, – думают, что я симулянт. И ну начитывать мне моралите про совесть, про дисциплину, про ускорение. И ну со всех боков шпильками поджигать. Стою сам не свой. Все во мне гудит. Всё во мне плачет. Товарищи, говорю, давайте плотней к делу. Я очень плохо себя чувствую. У меня постельный режим. Я еле стою на ногах. Через пять минут я упаду!

Тут-то Таранченко и взвейся:

«Вы кто такой, чтоб диктовать нам свою волю?! Пять минут! Пять минут!.. Да вы настоящий хулиган! Да вы куда пришли? Здесь уважаемая комиссия центральная! А вы! Не-ет, я вызову отряд милиции! Уж я призову вас к пор-рядку! Мы вам покажем симулянтский разбой!»

Я сказал главврачу Шубиной. Майе свет Фёдоровне:

«Вы что, взяли повышенное соцобязательство довести меня именно сегодня до инфаркта? Сегодня и ни днём позже?»

Главная была значительно вежлива:

«Ну… Если вам станет плохо, мы окажем помощь. Вас окружают такие все специалисты. Элита-с!.. Цвэт!.. Вот Ирина Викторовна Соловьёва. Заведует терапевтическим отделением. Вот Виктор Иванович Таранченко. Зам. главного по экспертизе, председатель нашего втэка… Да и я, главврач, кое-чего, наверное, сто?ю… Мы вам поможем…»

«Спасибо. Я уже однажды ощутил вашу помощь. В прошлом ноябре я вызывал врача на дом. Приехал Таранченко. Диагноз от меня скрыл. Или вообще не смог установить. Я спросил, что у меня. Он отмахнулся: «А! Пейте больше тёплого, горячего». Выписал жаропонижающее и уехал. Практически никакого лечения не назначил. В расчёте, что время сделает процесс необратимым? Так и есть. Давненько у него горит зуб на меня… Он этого добивался. Он этого добился. Это ль не отместка?»

«Боже! Ну какую тюлю вешать! – умученно сморщилась Соловьёва. – Да у вас катаральный, необструктивный… О таком бронхите всякий кашлюк может только мечтать!»

«Так заберите у меня эту мечту. Вручи?те этот таранченковский подарочек по знакомству кому-нибудь своим близким…»

«Ну а мы пока вручаем вам это», – вальяжно перебила меня Шубина и грациозно протянула градусник.

Тридцать семь и семь! Давление сто сорок на сто.

«Давление несмертельное, – всплеснулась Соловьёва. – И температура не температура. Это не температура, а одни семечки. Вот тридцать девять – это о-опс!»

«А сорок три вас не греет? Всё-таки пожарче?.. Или вы только на тридцать девять согласны?»

«Тридцать девять не тридцать девять, но при ниже тридцати восьми и трёх не приходите впредь. Не дадим мы вам, извините, больничный».

Совсем задурачили. Совсем затюкали.

Сижу за стулку держусь.

Последний парок от меня отскакивает.

Вроде уже как из туманной кисеи, из далёкой-предалёкой далины подталкивает ветром ласковые шубинские слова:

«Мы вас хорошо подлечили… А эта пустяковая температура, это давление – это всё от нервов…»

Я не удержался. Горько прыснул в лапу:

«Эха, Менделеев, все болячки от нервов. Лише один сифилисок от удовольствия. Да после того удовольствия чешут именно в тот недоскрёбишко, где на углу мы совстретились с тобой в последний раз…»

Менделеев печально махнул рукой и продолжал шубинское:

«… Мы направим вас в соседнюю в шестьдесят девятую поликлинику. Там хороший психотерапевт… Ну-ка, вытяните руки. Та-ак… Пальцы подрагивают… Астено-невротическое состояние налицо!»

«Да вы кого хотите доведёте».

«Колкости я не принимаю. Неприёмный день. Психотерапевт из шестьдесят девятой ещё подлечит… Поможет вам внушить себе, что вы абсолютно здоровы».

«А может, не внушать надо, а лечить? На что ж вы белый хлебушек с маслицем переводите?»

«Ну, как же после таких слов не посылать вас к психотерапевту? – С трудноласковой, с драной улыбчонкой Шубина прихлопнула по столу, дала понять, что разговор окончен. – Вы свободны. Подождите за дверью. Получите направление».

Уж и не знаю, как я вышел в предбанник. Прижался коленкой к креслу, а сесть нету сил.

Поторчал-поторчал и безо всякой мысли, машинально побрёл вниз.

Уже на выходе будто кто тронул меня за плечо.

Я глянул вбок – приоткрыт процедурный.