Вас приветствует солнцеликая Ялта!

Вышел я в бундесрат, подумал думушку на горшке, кинул то направление в унитаз и дёрни грушку.

С горячих глаз Менделеев чуть было не съездил мне по мордасам.

«Ты что утворил! – кричит. – Где я буду лечиться?»

И такая меня боль сжала, что я тоже крикнул:

«Да они взяли тебя на зубок! Спихнизмом занимаются! Лечить сами не лечат, спихивают под милым предлогом в соседнюю поликлинику. А те своим соседям. В шизиловку! А ты и рад? Не поймаешь издёвку? Ты промеж строк почитай. У Менделеева не все дома, разбежались кто куда! Мы натешились, жалаем, чтоб и вы, соседушки, не кисли в скуке! Во-от что живёт промеж строк. Читай промеж строк, головушка горькая… За здоровьем к кому веется… Жди! Врачи здоровья вставят? Последнее не вырезали б… Вон у нас, у собак, много врачей? До чёрта и больше? Особенно по деревням? А кто из нас раньшь своего часа в доски ушёл?[42 - Уйти в доски – умереть.] У нас всяк сам себе врачун. Сам знаешь, какая травка от чего. Травками и спасаемся. Взаправде!.. Так что сам добывай себе здоровьишко… Я слыхал, как один медик-профессор говорил знакомому гардеробщику: хочешь прожить всё, что тебе подала судьба, не суйся к врачам. Учекрыжат век!» Менделеев мой посмирнел. Ни к какому психу не пошёл.

– Это и всё? – разочарованно спросил Колёка. Он ждал круто замешанного вернисажа. – Чтой-то сольки не улавливаю…

– Не перебивай. Подловишь… Всё впереди, разденься и жди… В тот вечер, когда Менделеева сошвырнули с больничного довольства при тридцати восьми и четырёх, он никак не мог заснуть. Чуть прикорнул – за ним начинал гоняться во сне Таранченко с кастетом в одной клешне, с обнажённым блескучим скальпелем в другой. Через всю Россию гнался! Загнал за Курилы на какой-то необитаемый островишко. Вот тут-то, на необитаемом островишке, и пал безоружный Менделеев. Таранченко одновременно ввалил в него кастет по пальцы и скальпель по верх черенка. Менделееву нечем было защищаться. Он мог лишь кричать. И он так реванул, что полдома вскочило на ноги.

Было это в четыре.

Менделеев вышел ко мне на кухню, мы просидели там до утра. Молчали. Косились по временам на рогатую лунёшку в окне.

Жар не падал. Надо что-то делать. С жаром не расшутишься.

Гоню я Менделеева по вчерашним врачам. Он упирается. Не могу видеть эти похабные рожи, лучше смерть принять!

Ну, говорю, смерть принять никогда не опоздаешь, а сейчас пошли. Хоть температуру для начала точно узнаем. И силком потащил его в поликлинику, в процедурку.

«А-а! Вчёрашний симуляка! – хищно обрадовалась ему толстощёкая медсестрица. Так радуется сильно проголодавшийся людоед при виде сдобненькой жертвы. – Температурку? Давленьице?

«Температуру», – буркнул Менделеев.

С ядовитой любезностью подала градусник, лежал в одинарку возле стакана с градусниками.

Менделеев положил под левую мышку по старой привычке левши.

Колода накрикнула:

«Под правую! Под правую!»

«А какая разница?»

«Под правую!»

Положил под правую. Сидит.

Старая засуетилась калошница. Подпекает её выйти.

Выскочила в коридор, налетела на знакомца. Шепчет:

«Ты посиди у меня… Последи… Вчерашний охламонка меряет. Смотри орлом! Не нашшёлкал ба себе сороковик!»

Мужик примёрз плечом к дверному косяку. Тупо пялится на Менделеева.

Старуха живо брызнула через коридор в комнату напротив. Звонит. Трубку прикрывает обоими полешками:

«Виктор Ваныч! Виктор Ваныч! Прибёг учерашний козелок! Сидит меряе… Ага… ага… Всё как вы наказывали… Пускай сидит до морковкина заговенья и тридцать три у нас не высидит!.. Да не-ет… Это я так, разбежамшись… Сиди не сиди он, а градусы уже навечно готовы… Тридцать шесть и два… Не допёр глянуть. Так что всё по нашей по дорожке котится!..»

– Баечку травишь, Топа, – сказал Колёка. – Ну как ты мог слышать, что она там шепчет?

– А так и слышал… В поликлинике я превратился в невидимку, шлёпаю, куда хочу. Не мешай… Возвращается она в свой кабинетик. Берёт у Менделеева градусник.

«Еще рано, – говорит Менделеев. – Три прошло минуты… А надо десять».

«Кто это те сказанул – десять? Мы никогда по десять не даём. Неча тут рассиживаться. Не в Сочах на пляжу!.. Ежель есть жар, так он в минуту выбежит. А нету – и за год не прибудет. Давай, давай сюда скорея! А то ещё в промежность воткну те градусник. Капризы будешь дома откалывать!»

С кушетки я прыг на шкаф в углу.

И оттуда, сверху, строго:

«Гражданка! Вы почему грубите больному? Вы не замечаете, что за вашу грубость на вас покраснел ваш белый халат? И второе. Вы почему дали больному сломанный градусник?»

Старуха оцепенела с раскрытым ртом, вытаращилась на угол. Да кто там сверху ватлакает?

«Товарищ больной, – сказал я Менделееву, – посмотрите на градусник. На нём тридцать шесть и две. Проверьте».

Менделеев посмотрел на градусник.

«Верно. Тридцать шесть и две».

«У нас всё верно! – ожила старуха. – Нормальна температура. Нече дурака валять. Больничные за синие глазки не подаём!»

«Н-но в-вчера…» – заикается Менделеев.

«Вчера было вчера. Идите работайте! Не мешайсь!»

Я ей сказал:

«Разрешите молодому человеку взять из стакана наугад любой градусник. Пусть узна?ет настоящую температуру».

«У нас все градусники настоящие. Все однаковые. Перебирать не дам. Не на базаре. Я счас звоночек… Милиция живо покажа яму настоящу температуру!»

Я сорвался, ляпнул:

«Ну, медузолицая мадам Спиногрызова, если дело упёрлось в угрозу милицией, я вам скажу. Почаще трите заплывшие салом глазки».

Она пыхнула и тут же смяла злость. Любопытство взяло в ней верх.

«А зачем?» – смирно так спрашивает.

«Бьёт по аппетиту… Меньше будете лопать, станете стройней велосипедной спицы. И когда будете тереть, не забывайте в мыслях твердить: «Аппетит нормализуется. Я буду меньше есть и больше двигаться». Психофизическая тренировка. Полезно…»

Когда мы уходили, гардеробщица – сроду не замечала Менделеева, – а тут деланно весело спросила: