Вас приветствует солнцеликая Ялта!

«Всё! Амбец! В постельку! Имею полное выстраданное право, магнит тебе в сумку!..»

Колёка твёрдо взял курс на свою резиденцию.

Нудяга Топа и тут сшиб его с толку. Уверил, что таблетками да полосканиями в долгожители не проскочить. Надо хоть разок горячего поесть. Как говорят одесситы, неужели пообедать их уже не интересует?

И притащил его Топа в столовку на набережной у театра, где Колёка раньше уже ел.

Взял Колёка борщ. Спросил раздатчицу, с мясом ли он.

– Вы что, неграмотный? – всплыла та на каприз. – Читать не умеете?

– Про мясо в меню я читал. Теперь, – погонял в тарелке ложкой, – хотел бы в вашем присутствии натурально свидеться с ненаглядным мяском.

– Моё присутствие ничего не прибавит, а потому и не обязательно! – рубнула раздатчица и крикнула в шипящую в парах глубь кухни: – Оля-а! У нас борщ с мясом?

Недра кухни безмолвствовали.

За столом Колёка навалился визуально изучать свой борщ.

Он пристально смотрел в тарелку. Снайперским проходил глазом сантиметр за сантиметром.

– Ти!.. – поражённо бормотнул. – Вижу цель! Но почему она движется? В борще живое мясо?

Поднёс тарелку Топе.

Топа деловито заглянул в тарелку и перенёс скучный взгляд на потолок.

– Милый друже! – постно сказал Топа. – Да это ж муха торжественно идёт по потолку! А отражается у тебя в борще. Наваристый до чего борщок!

Колёку вдруг заскребло поделиться борщом и шницелем. Сообразительный пёсик, как не угостить!

Топа замахал обеими лапами:

– Что ты! Что ты! Господь тебе навстречу! Мне ещё в охотку пожить… Извини, в ялтинских столовухах не могу есть. Раз отпробовал именно в этой тошниловке шницеля – эсколь на одре лежал да на склад готовой продукции[31 - Склад готовой продукции – кладбище.] глядел! Ель оточхался…

– Ну, оточхался ты… Я ль хуже тебя? Никуда не денусь. Оточхаюсь…

Жалко было выбрасывать рубляшки на ветер. Колёка обречённо подмёл борщ и шницель из одного старого хлеба и как ни странно твёрдо подошёл к кассирше. И так же твёрдо, как велел вчера Топа, вопросил со своей двухметровой выси:

– У меня в борще не было мяса. Но зато была муха. Замените.

– Не можем. Нет у нас больше мух.

– Тэ-экс, дожили… Ни мяса, ни мух… Богато живём! Тогда… По какой калькуляции вы берёте стоимость борща? Пожалуйста, покажите калькуляцию.

Кассирша, что нависала белой скалой над своим аппаратом-погремушкой, без единого звучочка ласково вернула какие-то дохлые копеюшки за отсутствие присутствия мяса. Даже поблагодарила:

– Большое спасибо, что сказали. Мы этой Оле – выговорешником по мозгам! Мы ей та-ак!.. Она там, – мстительно бросила глаза в затянутую тугим паром даль кухни, – она там из штанишек выпрыгнет!

Колёка был страшно доволен, что наконец-то прошиб этих столовских, и возвращался домой уже в добром настроении.

Ему нравилась набережная, бело залитая людьми.

Нравились весёлые облака, что наезжали на дальние горы. Вчера тоже наплывали, да посидели, посидели на горках и ушли.

Уйдут и сегодня!

15

Дома Колёка сказал Топе:

– Я больной. Ты здоровый. Поэтому я царь, а ты мой раб. Вот я лежу на отходе, а ты разные трави мне посказульки, покудушки не дам я храпунца. Служи!

Топа послушно встал на задние лапки. Сложил передние на груди.

– Слушаюсь, мой достопочтенный повелитель. У меня этих разностей лопатой не прогрести. Вот… Ага… Про Менделеева без таблицы… То есть известный Менделеев. Известный тем, что увидал во сне таблицу. Теперь вот, пожалуйста, человечество с таблицей. А мой не увидал. Потому без таблицы. Потому и неизвестный… Он учёный. Химик. Невезучий… Мне его откровенно жалко…

Какой-то он весь меленький, затрапезный, обиженный. Кажется, он и родился уже с обидой на лице. На работе никакой везетени. А в личной житухе, с женой, и вообще полный завальный прочерк. Не подвезло с женским вопросом.

Всякий раз, как жена накатывалась обидеть его, ехида начинала распеканцию одними и теми же злыми словами:

«Ну что, Менделейка ты мой бестабличный? Даже сна путящего не можешь увидеть!.. Когда ж ты, голубеюшка, возрадуешь человечество своей табличкой? Я ж все жданики уже прождала!»

Означало это ни больше ни меньше – когда ж ты человеком станешь?

Это я не к масти… Как-то с серёдки вломился в историю.

А надо зайти с самого начала. Со знакомства с Менделеевым…

Я жил в Кускове. Недалече так от парка.

У дома, где изволил прислуживать ваш покорный слуга, наша Рассветная аллея – были ж у улиц красивые имена! – гнулась в колено. По ту сторону улицы пробрызгивали наблёщенные нитки железной дороги и дальше, за мостом, открывалась уже Чухлинка.

Ну, жил я и жил. И вот моим хозяевам выщелкнулась квартира в новом доме. Этот, в Кускове, домишко – под снос. А в новом дали. В новый меня брать не разлетелись. Но и не захотели, чтоб мотался я по свету побирошкой бездомным.

Сам поволок меня в ветеринарку. Сам владыка.

Всё идёт своим порядком. Владыка тащит, я упираюсь. Всяк занят своим делом. Ну, кто особо горит в молодые лета уйти пускай и в лучший мир?

Упираюсь я, упираюсь. А живодёрка всё ближе, ближе.

Сам всё распаляется на моё упрямство, распаляется… Я и смекни. Побегу-ка я смирно. Пускай он мою покорность примет всю до донышка. Пускай угомонится и без оглядки дует в живодёрском направлении.

А я тем временем…

Подорожником легло к душе владыки моё смирение.

Взыграло сердчишко. Впереди вприскок дует-мурлычет. На меня ноль внимания.