Вас приветствует солнцеликая Ялта!

Алёнка в замешательстве с тоской смотрит на бабку:

– А за тебя твёрдо не обещаюсь… Вовсе не обещаюсь. До чего ж ты вязкая приставоха! Я б тебя убила… Убила б и бегом назад в Латную к дедунюшке к Митроше. Дедунюшка Митроша русским же языком наказывал тебе не заставлять меня есть через силку.

– Оха, гомнючка! – пыхнула бабка. – Живёшь в катухе, а кашляешь по-горничному! Что ж ты меня в позор топчешь перед дядь Колей? Перед Топкой?! Да дедушка Митроха та-ак ба тебе напподавал за меня! Добре, богатейске отшшелкал бы!

– А я забежала б к Юльке.

– Он бы тебя и тамочки сгрёб!

– А я убежала б на самолёт! А самолёт он пеше не вдогонит. И о-оп к мамычке с папычкой на Майгадан!

12

Юг для северной селёдки
Что-то вроде сковородки.

    Пётр Синявский.

Сегодня Колёка сам заплатил за свой завтрак.

Бабка, конечно, подсуетилась, как и вчера, разбежалась за него платить. А он устерёг, вовремя прикрыл её кошель перевёрнутым гробиком ладонищи, отдал свои пенёнзы и сказал:

– Не переживайте. Счёт дружбу не портит.

– А мне что… Мне абы не портилось… Абы вони не кидало…

Ей нравилось, что Колёка был ровен, как и вчера, не строил из себя прынца, не откололся. Отдал купилки всё до копья, но не отпал от бабки с внучкой, вместе потелепал из столовки одним кагалом на пляж за «Ореанду». На пляже, сразу от входа, свернул вслед за ними и приплёлся к месту, где толкутся родители с детьми.

Стали раздеваться.

Колёка мигом смахнул с себя штаны-майчонку и бултых головкой в океан-море. Только жердины пяточки и видали.

Вытаращилась бабка на воду, где под голубой толщью кувыркался Колёка, и стоит сама не своя. Совестно стало раздеваться.

«А ну увидя мои хрюшкины окорока, блевать, гляди, потянет… Не-е… Я уж перед ним денёшек какой на бережку так, одемши, поманежу…»

Она ждала, когда выплывет Колёка.

Отлилось, может, минуты с две, когда он выдернулся из морщинистой игривой сини метрах в тридцати.

Бабка ахнула и бежмя кинулась за ним следом.

– Ты на что, – кричит, – так далеко сплыл?!.. Акула, чертяка, укусе!

– Не укусит! – хохочет Колёка из колышущейся весёлой дали. – Подавится моими костьми!

– А но давай назадки!

Помахал он ей ручкой и враскидку подрал дальше.

Цепенея, бабка закусила губу и всё шла, шла за ним, покуда не заметила, что вода уже плещется ей в рот.

«Господи! Что ж я, щербатая поварёшка, вытворяю? Мне ж низзя в воду!»

Выскочила она на берег, с камня опало воззрилась в открытость шаткой воды.

Колёки уже не было видно.

Головы на синем маячили, а где Колёкина, поди разберись…

– Бабичка! Ты вся мокренькая, – дергала за палец Алёнка. – Раздевайсь! А то вся выстудишься…

Зыкнула на внучку бабка, поставила ладонь козырёчком к глазам. Низковато…

Взобралась на пальчики и растерянно всматривается в качкую, ленивую далину, что вспыхивала радостными бликами.

Колёка видел, что за ним наблюдают.

Видел, что бабка уже плоха на глаз и проплыл по крайке; неслышно подкрался на коготочках, пристыл с нею рядом.

Приставил скобку ладони ко лбу и задёргался из стороны в стороны, как это всё ещё делала в нетерпении бабка, – заполошно вглядывался в море.

Не прошло и года, как они столкнулись взглядами из-под рук.

В искреннем конфузе бабка обрадовалась, что Колёка жив. Вот он, жердина! Зубы ещё скалит!

И Колёке было приятно, что кто-то за него переживает.

Ей хочется поговорить с Колёкой, и она в ласке спрашивает:

– Ко?люшка! Солнушко наше! Ты не знаешь, где мои солнцезащитные очки?

– В сумку к себе заезжали?

– Вот только тут я и не была!

Она открывает свою блёсткую чёрную сумочку и в досаде натыкается на очки. Вздыхает. Про что бы ещё такое спросить Колюшку?

А Колёка тем временем блаженно расстелился по горячему песку во всю свою коломенскую версту.

Скоро его обсыпала любопытная детвора, и по слогам вычитывала, что было прописано тушью на Колёке.

На левой ноге, у корней пальцев, было промашисто выведено:

Они тоже устают,

Продолжение следовало на правой ноге:

им тоже надо отдохнуть.