Вас приветствует солнцеликая Ялта!

– Коля, ты плачешь? В Ялте – слёзы?

Колёка подсадил пса себе на колени, прижался к нему и заплакал навзрыд.

– Ко… ля… – растерянно забормотал Топа. – Не выпускай себя из рук. Жизнь… Она какая?.. В жизни тесновато… Меня вон тоже поджигает пустить росу. Но я держу себя в лапках. Мы мужики! Надо держать себя.

– Сволота мы, а не мужики! Я за себя… Я видел сегодня детские глаза. Душу выжгли!.. Ти… Они молчали. Но я-то, подлятина, слышал, как они спрашивали, и чего это я закатился в Ялту без своих дочек! Они, маленькие, там, дома. Жена одна с ними рвётся на нитки. Зато я кругом в воле, как селезень в воде. На ялтинском пляжу бледный бампер[25 - Бампер – зад.] поджариваю. Кобелино кудрявый!.. Не могу! Не могу!! Не могу!!!..

– Это уже прогресс, – меланхолично подхвалил Топа. – Раз помнишь, кто у тебя где, раз помнишь, кто есть кто – это уже несомненный прогресс… Оно, конечно, и невооружённым глазом видать, что мы, мужичары, препасквильные кобельки при всём при том. Я про себя… Ты знаешь, от кого я сейчас ель живой вырвался? От родного сынули! Вот тут, в соседском дворе справа… Проклятый склероз, я совсем забыл, что он мне сын. Точней, я никогда и не помнил в суматохе будней, что он мне сын… Ну откуда и как берутся эти сыночки?.. Было дельце… Однажды раз дёрнуло проветриться по скверику по ту сторону нашей улички. Бегу меж щитами квартирного обмена и попалась на жизненном пути какая-то нечаянная дворянка[26 - Дворянка – дворняжка.]. Нюх, нюх… Пойдёть!.. Ну… Всякое дыхание любит пихание… Приняли мы в том скверике – скверное дело! – сеанс жгучей кустотерапии и брызг в разные стороны. Я и забыл в беге жизни про это приключеньишко. Больше я ту кнопушку и не видел. А она, оказывается, шиковала по соседству. Четыре двора от нас. С нею хозяева ели за одним столом, спали на одном с нею диване, бегали в один кабинет задумчивости, куда и король ходит пешком, на легковухе увозили за город гулять. Она всё то в доме, то в разъездах, я её и не видел. А как родила, её и шварк за разврат с золотого довольствия. Выбросили на улицу. Где-то под заборчиком и притихла… Да… А сыночек остался. А сыновец вырос… Я ходил к нему запросто. Вовсе не подозревал, что он продукт моих нечаянных шалостей… И вот лежим сегодня, ветром надуваем друг дружке уши про погоду, про разбойные цены на рынке, про ялтинские бублички. Как ужевал один, так заткнёт тебя, как клейстером запечатает. На горшок хоть год не бегай… Все вроде мирно у нас катилось… Потом я запел про одинокую горькую старость. Зажаловался на ломоту в спине, на плохие глаза, на плохие зубы… И под плохонькие свои зубы прошу у него кусочек какой помягче, из НЗ, а он чёрт те что понёс на меня. Я ему: не гони волну. А то такую в ответ погоню, захлебнёшься. Он как бешеник кинулся и ну с меня живую шерсть клыками драть. Я ору, да в какого ж мерзавца ты вырос, а он: «В тебя! В тебя!!» И тут открывается, что я его папайя… Вот сынуля вздрючил. Ни сесть, ни лечь! И не пожалуешься. Поделом!.. Мне тяжелей сейчас, чем тебе. Но я слезой слезу не погоняю. Крепись и помни… Помни мой урок… Отдохнёшь ещё малешко и с Богом назад в родные места. Поругать поругают, выкатят на сто лет и простят. Драть пока ещё малы… Спеши исправиться, пока малы…

Колёка просветлел. Подумал, что у других покруче. Похвалился:

– И малы ещё, и ручки ещё коротки… Пока в оглобельку отрастут, успею, пожалуй, исправиться…

Был уже вечер.

Топе надо заступать на горячий пост – бежать ложиться на проходе во двор да смотреть, кабы чужого кого не занесло. Но Топа не мог уйти. У Колёки, чуял, начинался жар и бросить парня одного ему было совестно.

– У тебя ничего не болит? – на разведку спросил Топа.

– Да так как-то… Как-то жарковато во мне… Это от нервов?.. А может, – крутнул в шутку, – от недостатка витамина С – мясце? Сколь веюсь по столовкам, ни разу не видел натурального куска мяса.

– Это-то в ялтинской столовке ты хочешь увидеть мясо в натурель?

– Берёшь борщ. Написано, с мясом. Ищешь, ищешь мясо днём с огнём. Всю тарелку перекрестишь. Выпорожнишь… До дна дочерпаешься – до мяса никогда. Дно есть, мяса нет. Может, оно в саму тарелку вросло? Заглянешь тарелке в зад – пусто… И сам борщишка прозрачней морской воды. Скажешь кассирке. А она: съедят, а потом ещё по нахалке требуют!

– Иэ! Да с ялтинскими кассирочками надо уметь говорить. Подойди в следующий раз и прямо по-научному ухни: «По какой калькуляции вы берёте стоимость борща? Пожалуйста, покажите калькуляцию».

Колёка виновато хохотнул:

– Такую умность на голодный курсак не упомнить. Надо записать.

Он стал записывать.

А Топа выбежал и скоро вернулся. Важно шёл на одних задних лапах, нёс в передних на тарелке душистую куриную толстую ножку.

Прошиб Колёку пот.

– Однако, – трубно потянул носом куриный дух, – широко-о в Ялте собаки живут!

– И званые гостюшки не хуже, – мягко взял на зубок[27 - Взять назубок – подшутить.] Топа и подал парню курицу. – Это шлёт вам, сударь, вместе с пожеланием доброй ночи наша прекрасная хозяюшка.

– Дай Бог чего ей хочется! – поклонился Топе с курицей Колёка, и тут же курица хрустнула у него под зубами.

Топа даже зажмурился, опустил глаза: боялся выдать свой собачкин голод.

Во весь же день у него не было во рту ни крошки.

Это сразило Капу.

Отломила ему ножку от целой курицы – принесла подружка, работала в гриль-баре. Отдружила ему Капа поджаренную ножку. Да у него не поднялась сила съесть её одному.

Как не дать больному?!

А больной и косточек не выплюнул. Всё сжевал.

– Ну! – долизывая собачью тарелку, воспрянул духом Колёка. – Передай хозяюшке пламенный мой долгоиграющий приветик! Я на доброту отзывчив, как пионер. В бездействии меч ржавеет… Я уж в долгу не задержусь. Иконочку ей натру-у-с!.. Ой и натру! На стенку от счастья сиганёт! Ещё откушает моего кекса с сексом!

Плотнели сумерки.

На набережной нудил оркестр духовой.

Плескались весёлые голоса. Ясно слышалось шуршанье ног. В маятном кривлянье кипели танцы.

Топа толокся во дворе на проходе.

Летел встречать всякого, просил чего-нибудь хоть на по-лизушки, вертя с голода заискивающе и лицом и хвостом.

Но все обходили, даже шарахались от него в сторону, кривились. Фу! Какая облезлая псинка ласкается!

А есть хотелось.

Потерял надежду, что кто-нибудь из своих, из дворян,[28 - Дворяне (шутл.) – бездомные люди, живущие во дворе.] подаст и он побежал к уличным урнам.

Конечно, можно было б попросить у Капы – совестно навяливаться.

Ну кто по два ужина подаёт?

В урнах нигде ни граммочки не нашлось.

Хлебные магазины уже закрылись.

Открыт один гастроном на углу. На Морской. До девяти открыт. Народищу там всегда невпроход. Век у входа пропросишь, а ни одна рука не кинет.

Что же делать?

Надо возвращаться…

А ну случись что. С меня ж спустят шкуру и авкнуть не дадут.

Он загнанно прибежал к себе во двор, лёг у прохода и заплакал.

Да кто ж собачьи видит слёзы?

14

Это было, пожалуй, несколько странновато: неожиданно уныло отошла ночь в сарайке.

Было темно.