Панамкинский народишко важно сидит и дышит морем.
– Давай и мы подышим морем! – Алёнка брызнула к свободному месту.
Бабка колышется следом.
Добежала Алёнка до скамейки. Торопливо села и накрыла ладошками место рядом. Занято, занято! Это бабушке!
Глупым кажется Колёке сиднем сидеть у воды и дышать. Он проходит чуть дальше. Ко входу на пляж. Тоскливо смотрит, как ленивая волна коротко пробежалась по бережку и оставила на песке белые шипящие слюни…
На вздохе Колёка упирается взглядом в стенд:
Ялта – это город, который борется за звание города высокой культуры, основными лечебными факторами которого являются климат, солнце и море.
Пляж – это лечебный кабинет на открытом воздухе. Не загрязняйте его! Не приносите на пляж продукты питания.
Не рекомендуется полоскать рот морской водой, мыть фрукты и овощи, т. к. в ней могут быть болезнетворные микробы и яйцеглист.
«Гм… Как красиво начали и всё скачнули к яйцам глиста…»
Колёка возвращается.
Бабка всполошённо тараторит:
– А я вся выпужалась в смертоньку! Ни пены ни пузыря!..[21 - Ни пены ни пузыря – бесследно исчез, пропал.] Пропавши наш Колюшок… Что ж теперьче будя?
– Ничего не будет, – опало отмахивается Колёка. – Нудь… Наскучило гляделы продавать да пинать воздух. Может, по домам?
– Можно и по домам. Но посля столовки! А то вдома, в нашем чудильнике, еды ни в показ. Нетутки и зёрнышка в глаз бросить.
После столовки уже совсем стемнело.
На набережной не протолкнуться.
– Тыща народу! – обомлело дивится Алёнка.
– Сбродный молебен, – лениво уточняет бабка.
Рядом, тут же на набережной, зазвонисто ударил оркестр.
Бабка молодо засветилась:
– Вот, Колюшок, и разбавим твою зелень тоску. Айдате, молодёжики, на танцы-шатанцы! Айдатеньки!
– На танцы! На танцы! – взвизгивает Алёнка, как некогда крикивали чеховские сестрички «В Москву! В Москву!», и неистово тащит бабку с Колёкой на ералашный шум оркестра.
Поглазеть избока Колёка не прочь.
Но бабке мало смотрин. Ей подавай танцы. И она вытаскивает Колёку в круг, дурманно пускается вскачь властно кружить его в вальсе и одновременно, в вальсе, выбивает ещё что-то вроде не то чечётки, не то дробей, не то ещё какой тоскливой чертовщинки.
Колёке не нравится вальс, и особенно такой вальс, а пуще того не нравится бабка в вальсе. Чего она жмётся так, безрогая бизониха? Ни стыда ни совестишки… Народ же вкруговую. Всё видят! С глазами народ! Всё на таком свету!
– Нет… Не могу… – бормочет Колёка. – Ти… Голова кружится…
– Круглячится! – уточняет Алёнка, вертелась-скакала тут же.
Он выдёргивается из цепких потных бабкиных клешней и сходит с круга.
Задавливая неловкость, бабка семенит впригонку.
– Ну, ты чё выпрягся из-под дуги, танцорик? Байстуешь, шайтанец?.. Иля мои танцыи… дробушки мои не к моде?.. Не к ладу?.. А танцориха я всё ж жа-аркая… Эт про меня: хочь и погано баба танцюе, зато довго. Главно, Колюшок, долго… Ну ты чего, плясей, подкис?
Колёка, неспособный отбиться от старушьей навязки, в мыслях обложил себя незнамо каким этажом, ругает себя безвольцем, мягкошанкерным кисляем.
А вслух как-то виновато плетёт:
– Подустал… С дороги… Ноги спят, руки спят… Давайте по домам. Самый раз обняться с подушкой.
– Я и на это вся горячо согласная. Мы-ть тоже устамши…
Бабке не к душе, что вечер так бестолково смазан. Ну какое ж спаньё, когда ещё, поди, даже мелкосню не укладывали по телевизору?
В сарае, при свете, Алёнка налаживается скакать.
Совестно Колёке, что расстроил бабку, и он разготов вступиться за неё.
– Как солдат генерала, так и ты слушай бабушку, – осаживает Алёнку. – А то носишься, носишься. У тебя мотор в хвостике?
– У меня нету хвостика. Есть попка… – Девочка показывает на край своей койки: – А кто тут спит?
– Бабушка.
– А у стеночки?
– Красная Шапочка.
– А на этой койке кто?
– Серый Волк.
Алёнка взвизгивает, прижимаясь к бабушке.
– Бабичка! У нас в домичке будет спать Серый Волк! Ты не боишься?
– Да я сама хучь какого волка вусмерть выпужаю…
Колёка вышел: спокойно укладывайтесь, я пока на дворе поторчу.
Не успел он отыскать на небе ковш, как в сарайке помер свет.