Вас приветствует солнцеликая Ялта!

Колёка назидательно говорит Алёнке:

– Сиди тихо. А то собачка, – в открытую дверь показывает на Топу под кроватью, – выгонит.

– Не выгонит. Это не евойный домик.

– Уж чейный домик это, так только его.

– Ты в этом собачкином домичке останешься. А мы уйдём жить в людяной дом…

Бабка возвращается с вымытой бутылкой.

– Ну, детьё, перехватили? Своей ходкой дойдете до столовки? Айдате, айдате в столовку. А там и в обдираловку.

– Куда? – не понял Колёка.

– В платную полуклинику.

– Ти… Я там ничего, слава Богу, не потерял, – сказал Колёка.

– У-у… Врачун гляня – кузов хворей в кажном найде!

– Но у меня ничего не болит.

– Я слыхала, как ты кашлял. Так бронхитики кашляют. У меня тожа был бронхит. Тепере ухватила чин потолще… Нянкаюсь с астмой. У прошлом годе была там у помощника смерти… А по науке он называется врач… Фамильность какая-т с подпёком…. Мимо рота мечется… Не вспомню…

– Тимченко Фридрих Гриюдетевич, – подсказал из-под кровати Топа, не поворачиваясь.

– Во! Во! Тимченка… Всего рупь стоя. Всё зная и задёшево. Рупь!

9

– Юркие какие! – выговорили им в справочной поликлиники. – За жалкий рупий хотите вылечиться у самого у Тимченки?.. Да за приём к Тимченке надо уже полтора! Цены у нас не спят.

Подумала бабка, слегка огорчилась.

– Чего эт он, расстрели тебя горой, подорожал? Иль в этот год где подучилси?

– Не-е… Наверно, просто защитился, – предположил Колёка. – И стал камнем… Ну да! Во-он в списке против Тимченки стоит к.м.н. Извольте. Кандидат медицинских наук!

– Э-э! – кисло протянула бабка. – Я думала, он всё зная, а он, сказывается, только ишшо кандидат в полные знатоки. Сам кандидат, а дяре за всего знатока!

У Колёки отвалило от души.

Может, хоть подскочившая цена на Тимченку отшибёт у неё страсть тащить его, Колёку, к врачу?

Но она повздыхала, повздыхала и выписала два, себе и Колёке, направления и упругой рысцой заколыхалась по скверику к будочке напротив. К кассе.

– Ну, зачем вы и за меня платите? – растерянно нудил Колёка и дёргал за локоть бабку, получала сдачу. – Я не пойду. Мне не с чем идти… Жуть голубая!.. Ну зачем вы платите?!

– А можь, мне хотса за тебя подплатить?! – с томно-игривым вызовом подпустила бабка. – Дажно Алёна… Все жа лечатся! А ты что, расстрели тебя лихой, рыжий? Подлечись со всема за компанию!

А Колёку поджигало плюнуть на всё и сбежать.

Да куда?

С какими глазами вечером всовываться под одну и ту же крышу?

И потом, Колёка в этом себе сознавался, не мог он уже уйти от бабки с внучкой. Во всём городе больше ни одной знакомой души. А он присох к ним. Приварился. Дома им заправляла жёнка. Он привык, чтоб им кто-то правил. А так, один, сам он совсем ничего не мог.

– Ты, Колюшка, главно, не теряйсь! – вела на путь бабка, пряча в сумку кошель. – Я взойду первая. Ты за мноюшкой… Прям так… Ты этого бармалея в бледном чепчике не стесняйсь! Что тебе с ним, его больных тараканов крестить!? Прямко тако ядрёно с порога и наполаскивай… Нож к горлянке и за своё. Выписывай, милай, пенку! Выписывай, голубанюшка, сюда госпожу ингаляцию! Особь дави на кислородну ванну. Кислородну ванну кому здря не выпиша. На них очередя знашь какие? Ты просто ишшо не знашь… В водолечебку зайдешь – одни чёрненькие! Черно кругома! А чёрненькие задарма рублёшки не кидають. Во-она у кого всяка копеюшка аршинной сотнягой приколочена! А ты говоришь, зачем я платю… Вода боль найдёт. Сама и отлечит. Во-от что кислородная творит ванна!

Колёка проклинал ту минуту, когда подлетел в вагоне помочь вынести бабке вещи – загнанная в тупик мышь и кошку кусает! Клял себя за свою глупую сердобольность. Ненавидел себя. Ненавидел бабку. Ненавидел уже и Тимченку, поскольку, не будь Тимченки, может, его б и не потащила сюда эта десятипудовая слякотная коровя.

Тимченко Колёке не понравился.

Лет шестидесяти. В холе. Раскормленный. С вьющимися волосами. С выдающимся специфическим носом. Горный орёлик! Только который не летает, а на лету хватает.

Тимченко был весело настроен.

Длинно-раздлинно лалакал про свою учёбишку в Москве. В институте уха, горла, носа. Тренькал что-то ещё…

Дёргал носом Колёка. Пробовал не слушать его.

– С вас скульптуру Шевченки ещё не лепили? – пытал Тимченко.

– Пока нет.

– А ка-ак похожи! Ка-ак похожи! Божественно!.. Только вы покрупней, помощней… потушистей. Вы откуда?

Колёку не манило называть на смех свою Скупую Потудань.

С ересливым наскоком брякнул первое, что свалилось на язык:

– Столичанин я!

– Случаем, пёрышком не балуетесь? Не сочинительствуете?

– У нас все варианты возможны…

– Ов-ва! Тот-то, думаю, что это мне ваше лицо знакоменькое. И фамилия… Вы… покорно простите… из литфонда?

Колёка слыхом не слыхал про эту шарагу.

Застыдился своего вранья, растерянно и подтвердительно кивнул:

– П-почти… Но я сам по себе… Давайте к теме… У меня одно ухо с год звенит. Тонко, как комар смеётся…

Тимченко потерял интерес к Колёке.