Княжич в неволе. Книга 3

– Инда-а! Красота! – восторженно выдохнул над ухом Олешки беспокойный Ахуд, пристроившийся рядом с россом и по-мальчишечьи свесивший ноги меж прутьев клетки. Княжич уже сносно понимал синдскую речь, но сам говорить пока не решался, боясь насмешек. Поэтому промолчал. Лишь согласно кивнул.

За него ответила Рамбха: скривившись, что-то резко выпалила. Что именно, Олешка не разобрал. Молодой синд посерел лицом. И уже больше не смотрел вперёд.

Задолго до городских стен вдоль дороги потянулись полуразвалившиеся глиняные лачуги с плоскими крышами. Без окон, с трёпаными занавесками вместо дверей.

И люди…

А!.. О!.. Э!.. Вот же!

У Олешки вспыхнули уши: они тут, что, совсем стыд потеряли эти синды?! Срамотища!

У мужиков – ни рубах, ни портов, одни тряпки грязные на чреслах. У баб вместо платьев – простынки, обвитые вокруг шеи и ещё раз вокруг живота. Но они хотя бы до пят свисают!

Дети и вовсе голышом бегают.

А худющие-то! Рёбра из-под кожи торчат. Зеноб по сравнению с ними – толстяк!

Брюхатые хозяйки прямо на улице стряпали, стирали и бранились с соседками. Чернявая ребятня плескалась в неглубоком рве с бурой водой – Ахуд назвал его арыком. Под сенью редких деревьев, с которых как на верёвочках свисали продолговатые зелёные плоды, чинно сидели старики.

Лишь брехливые местные псы уделили должное внимание повозкам и всадникам, облаяв каждого из них.

Под ногами прохожих и колёсами проезжих, ничуть не пугаясь, шастали пёстропёрые куры и индюшки. Разноцветные козы щипали придорожные колючки. В полузасохших лужах нежились тощие, как и их хозяева, хряки.

– Турук! Турук! Прочь! Прочь! – кричали всадники и щёлкали плётками.

Сначала княжич не понял, почему они остановились. Потом заметил посреди дороги корову. Караванщики страшно ругались, но отчего-то прогнать животное не решались.

Громче всех вопил лысый надсмотрщик в короткой шерстяной безрукавке и свободных шароварах, обмотанных на поясе широким куском посеревшей от пота и пыли материи. При взгляде на плешака у Олешки заныл свежий шрам на скуле. «Так тебе и надо!» – злорадствовал росс, наблюдая за его тщетными попытками прогнать рогатую с пути.

До городских ворот повозки добрались, когда солнце уже поклонилось закату, а длинные тени зарылись в вязкую дорожную пыль. От этих теней и без того смуглые синды казались почти чёрными.

– Шак-каа! – опять послышалось спереди.

Княжич снова дёрнулся на крик и чуть не ослеп. Широкий въезд в город полыхал, словно объятый пламенем.

Пожар?!

Тогда почему никто не бежит за водой?

Приглядевшись, Олешка понял, что обманулся. Огромные – локтей[8 - локоть – мера длины, примерно 45 см] двадцать в высоту! – створки ворот были сделаны из узорчатого золота. Щедрый Дарбог, прощаясь, окрасил их сверкающим пурпуром. Лепота!

Похоже, великолепие это сразило одного лишь росса. Зеноб даже не взглянул на блистательную красоту. Сердитая Рамбха стала мрачнее ночи. А Ахуд с горечью в голосе прошептал:

– Теперь назад дороги нет!

Ар-Тарак на своей кобыле первым протрусил сквозь распахнутые настежь ворота. Стражники подобострастно склонили головы, даже не пытаясь остановить тасильдара – не то, что прочих желающих пройти и проехать.

Княжич больше не оглядывался на своих угрюмых спутников.

«Або-ще помирать вздумали?» – невольно разозлился он. «Нешто Санко тоже так мыслит?!» – росс в который раз прильнул к решётке, пытаясь высмотреть позади дружка. Хотя б взглядом с ним перекинуться!

Тщетно! Повозка со славоном, видимо, плелась в самом конце невольничьего каравана. На душе у Олешки стало тоскливо.

И – ух! – княжич чуть лоб себе не разбил о дурацкие прутья.

Колымагу с пленниками мелко и противно затрясло.

Пройдя ворота, буйволы, тащившие её, ступили на твёрдый камень. Вместо брусчатки на дороге были разбросаны огромные необтёсанные булыжники.

Но чем дальше, тем ровнее и накатаннее становилась мостовая.

Узкий, почти лишённый солнечного света проезд змеёй ускользал в недра огромного города, увлекая за собой конных и пеших.

Было тесно и сумрачно. И боязно.

С боков, как дрова в поленнице, налезали друг на дружку дома. Все больше округлые. Некоторые уходили ввысь на несколько ярусов. Из-под крыш, загораживая собой небо, выпирали каменные крылечки – большие и маленькие, пустые и увешанные стираным бельём.

Княжич только плечами пожал: на фига они там, на верхотуре?! Лень, что ли, всходы поставить?

Стены домов были густо изрезаны узорами: листочки да цветочки, а то и целые дерева в завитушках, аспиды да зверюги неведомые.

Но то пустяки!

Сплошь и рядом на глаза россу попадались вырезанные в камне фигурки – такие же бесстыдные, как и сами синды. Тьфу! Прости мя, Варок!

Впрочем, народ в столице был хотя бы одет и обут. Простенько – в тонкие белые сорочицы и порты до колен. У многих на шеях красовались узкие куски яркой материи – навроде платков.

Люд побогаче щеголял в шитых золотыми и серебряными нитками халатах.

В толпе блестели кольчуги и шишаки стражников, вооружённых секирами на длинных, выше головы, древках. И тут не слава Вароку! Местные вои взамен портов носили бабские понёвы[9 - юбка]. Как самим не противно-то?!

По обеим сторонам улицы выстроились бесконечные ряды полотняных лавок. А там, где их не было, ковры и циновки с товаром расстелили прямо на земле.

Дорогие ткани и мешки с шерстью, горы разноцветных плодов всех видов и размеров, развалы старьёвщиков, дешёвые безделушки и клинки из арабийской стали, пряности, овощи, мясо – всё вперемешку.

Здесь же лепили горшки, чинили одежду, готовили пищу – и съедали её.

Шум, гам, толкотня.

Удушливый смрад от горящих куриц. Дым коромыслом: в трёх шагах не различить, что впереди. Аж глаза слезятся.

И вонь из сточных канав.

Фы-ых! Княжич зажал нос и разинул рот, хватая воздух как выброшенная на берег рыба.

Торговцы закликали покупателей, нищие взывали о подаянии. Голоса сливались в один общий гул – он то усиливался, то ослабевал, но не прекращался ни на миг.

Динь-динь-дон!.. Медники выбивают молоточками дробь на своих блестящих кувшинах и кубках, и те издают такой чистый звон, что заслушаться можно.