Княжич в неволе. Книга 3

Олешка не вытерпел и чихнул.

Пёстрый степной ковёр превратился в цветастую юбку – грязную и драную. Чужие морщинистые пальцы скользили по его спутанным волосам. Княжич понял, что лежит, уткнувшись в колени старухи-синдки.

Тьфу ты! Росс вскочил.

Увидев, что он пришёл в себя, старуха беззубо заулыбалась и залопотала на своём языке.

Княжич разозлился. И снова уселся посреди клетки, скорчив недовольную ряшку: зачем, старая, оборвала такой хороший сон? Опять он не встретился с мамой, не поговорил, не пожалился. Глупая бабка!

Повозку потряхивало на ухабах.

Солнце уже закатилось за овидь. Сколько он проспал?

По обе стороны большака тянулись все те же полуголые холмы.

На ночлег караванщики остановились в широком распадке.

Олешка слышал, как надсмотрщики смеются и ругаются у костров. Мычали выпряженные из повозок буйволы. Вдали кто-то отрывисто тявкал и подвывал. Нет, не волки. Волков княжич встречал – когда отец брал его на охоту в предгорья. Здешнее зверьё, скуля, словно выпрашивало подаяние. Чакалки, видать, людей почуяли, решил росс.

Пленникам разлили вонючую похлёбку – по одной большой чашке на повозку.

Княжич не притронулся к ней. Есть хотелось зверски – аж живот сводило, но голод не смог пересилить брезгливость при виде бурой жижи. Бе-е-е! Санкино варево из корешков и трав в лесу и то было приятнее для глаз.

Соседи по клетке оказались не столь привередливы. Пищу из чашки черпали прямо руками. Ровно скоты – прости мя, Варок!

Помимо Олешки, в повозке обитало ещё пятеро: та старуха-синдка, три её товарки помоложе – в таких же пёстрых и облезлых платьях, и кучерявый мужичок в рванине – и не поймёшь, какого роду-племени. А…

А где же Санко?!

Княжич растерянно оглянулся.

Вот те раз!

От испуга, что он потерял дружка, затёпало сердце.

Их же вроде вместе тащили!

Вдруг, пока он валялся в беспамятстве, с Санко приключилось что?

Захотелось взвыть. Как те чакалки.

Княжич опять сдержался, но задрожал точно осиновый лист.

Старуха заметила его беспокойство. Вытерла о подол руки. Встала, кряхтя и чуть не опрокинув плошку с похлёбкой.

Вот страшила! Тощая как смерть, не лицо – сушёная слива, седые косицы по пояс, костлявые ручищи.

Чего хочет? И без того худо.

Этими самыми ручищами, серыми от въевшейся грязи, с длинными чёрными ногтями, синдка ухватила княжича за подбородок. Развернула назад – так, что Олешка едва не свихнул шею, ткнула в темноту скрюченным пальцем: мол, туда смотри. И снова провела ладонью по его волосам. От старухи разило кислятиной, росс даже перестал дышать, но послушался и обратился в сгустившиеся сумерки.

Поначалу ничего не приметил, а потом, в соседнем возке углядел съёжившийся комочек в знакомой одёжке. Санко!

– Санко! – радостно позвал княжич, забыв про горести. И про старуху, которая не отошла и всё гладила его по маковке. Будто собственного внука.

Славон немедля встрепенулся, точно ждал:

– Леший?! Слава Мокуше, очнулся! Двудни без памяток! Я вже убоялся: не помер ли?.. – словно пытаясь убедиться, что это верно росс, дружок просунул сквозь прутья руку – благо, возок, в котором он обретался, поставили впритык к олешкиному.

– Два дня? – захлопал ресницами княжич. – Не… не помню! А ты… как? – Олешка прильнул к решётке.

И тотчас отпрянул – щеку обожгла свистящая боль. Осев от неожиданности, он почувствовал, что к подбородку потекла горячая струйка. Прикрыл ладонью саднящую скулу.

– Куп каран, сийар ада! – рядом как из-под земли вырос тучный синд. Кожаный хлыст свистнул ещё раз, звонко ударив по прутьям клетки.

– Ах, ты, гад! – завопил Санко. – Ну-кась, достань, чёрт плешивый!

В повозках загалдели. Славона схватили за плечи и оттащили в глубь колымаги, спрятали за спинами.

– Куп каран! – снова рявкнул надсмотрщик и обвёл пленников тяжёлым взглядом из-под густых чёрных бровей. В свете ближнего костра блеснула потная залысина – Олешка, держась за щёку, сердито всхлипнул: точно, плешивый!

Невольники притихли, попятились от прутьев. Трусы!

Ох, как щека ноет-то!

Подлюга! Да как ты смеешь бить княжьего отпрыска!

В груди вскипело от ярости. Олешка вцепился в решётку и закричал:

– Эй ты! Вонючка синдская!.. Смерд чернозадый!.. Смелый с кнутом?.. Да я тебя!.. Уй!!!

Хлыст пребольно огрел княжича по костяшкам пальцев. Росс отскочил, старуха вцепилась ему в руку – да так крепко, что он опрокинулся назад. Надсмотрщик громко захохотал и, поигрывая плетью, направился прочь.

Княжич попытался высвободиться из объятий синдки, но не тут-то было: старуха оказалась на удивление сильной – не выпустила, как он ни брыкался. Лишь когда охранник отошёл далеко, ослабила хватку. И опять ласково пригладила растрёпанные вихры мальчика. Что ей надо?

– Оставь меня, старая! – задыхаясь, прошипел княжич. Раздражённо мотнул плечом и озлобленным зверьком забился в угол клетки – подальше от всех.

– Напрасно ты, отрок, гордыню свою лелеешь, – произнёс кто-то чуть слышным и тонким голоском. По-рамейски.

Олешка воровато оглянулся в поисках говорившего.

Речь держал кучерявый сосед, расположившийся у противной стенки повозки. Вид у него был измождённый. Вроде и не стар, но явно и не молодец. Шелушащиеся колени выглядывали из рваных портков, тело едва прикрывал кусок заношенной материи. На груди болтался деревянный крестик на верёвочке. Острые ключицы выпирали из-под смуглой кожи. Лицо было узким и сердитым, но большие впалые глаза смотрели по-доброму. Рамей?

– Все мы рабы Божьи и должны покориться Ему, – смугляк воздел очи кверху. – И ты покорись, дитя неразумное. Тогда Спаситель распахнёт для тебя врата Царствия небесного…

– Наши боги любят смелых, – дерзко отозвался росс. К чему этот… да кто бы он ни был!.. затеял разговор?!

– Уверуй в Спасителя, моли его, и он обязательно поможет.