Последнее и единственное

Нелька так Нелька. Видит бог, он не выбирал. Сама выползла наружу, на скучающее рассеянное око. На погибель свою.

– Погуляй с полчасика, Идрис, – Губи присел на траву рядом с Нелидой. – Я посторожу здесь вместо тебя. Всё равно времени девать некуда.

Идрис скользнул по лицу скучающего правителя равнодушным взглядом, но не пошевелился.

Губи рассматривал его с минуту, прищурившись.

– Ага, – произнес он задумчиво. – Значит, ты желаешь быть третьим молчаливым участником. Мечтательно покусывающим травинку. Ладно. Уважаю твой выбор.

Нелька собралась было нырнуть под землю, но Губи удержал ее за рукав.

– Погоди, не вставай. Именно с тобой-то я и хочу побеседовать.

Она настороженно вскинула подбородок. Страх и вызов в воспаленных, запорошенных землей глазах. Силится протолкнуть сквозь зрачки всю ненависть, скопившуюся за годы жизни в узкой грудной клетке.

– Видишь ли, – Губи откинулся на локтях и вытянул ноги, – мне пришла в голову милосердная мысль: прекратить ваше мучительное заточение. Тесно, душно, сыро. Нездоровая обстановка. Опять же, кормить надо каждый день, выгуливать. Ребята часами скучают в охране… Прекратить это неудобное для обоих сторон положение я вознамерился самым простым и действенным способом. Ты догадываешься, каким? Да, именно: даровать вам свободу. Но не временную и относительную – абсолютную. Свободу от бренных тел, страдающих от голода, тесноты и всяческих недомоганий. Но я боюсь, что не все из вас окажутся способными оценить этот акт гуманизма. Поэтому двоих я решил помиловать. (Забавно звучит: помиловать от свободы, верно?) Один уже за пределами тюрьмы. Гатынь. Не удивляйся, я всё знаю. Мои ребятки поймали его сегодня утром, далеко не ушел. Да и куда здесь уйдешь? Если только ты не рыба и не пернатое. Накажем, конечно, нельзя не наказать, но жизнь его драгоценную отнимать не будем. Что же касается второго, я отдаю кандидатуру на твое усмотрение. Кого ты выберешь. Итак?..

Нелька старалась смотреть как можно презрительней. Она решила для себя молчать до последнего. Вот если бы еще и не слушать. Не слышать…

– Кстати, если ты будешь молчать, как пленная партизанка, это будет расценено как нежелание никого из твоих сокамерников миловать, или освобождать от последней свободы. Что ж, в этом есть резон: большой толпой уходить в мир иной веселее.

Игра начинала вовлекать. Мысленно он просил девчонку не испортить ее, продлить захватывающее ощущение как можно дольше.

– Неужели ты не хочешь подарить человеку жизнь? Разве можно одарить чем-то большим? Ну, кто тебе дороже всех?

– Попроси отпустить Лиаверис! – раздался из-под земли голос Матина.

Нелька вздрогнула. Она не ожидала, что внизу всё слышно.

– Отпусти Велеса, – сказала она.

– Велеса? – переспросил Губи. – Говоришь, Велеса. Что ж…

– Нелька! – крикнул Велес, показываясь в проеме норы. – Не надо разговаривать с ним! Он всё врет, разве ты не понимаешь? Пошли его к черту. Спускайся сюда, к нам!

– Он играет, – неожиданно подал голос Идрис. – Лучше действительно уйди.

– Играю, да, – согласился Губи. – Но отнюдь не вру. По крайней мере, в данный момент.

– Отпусти Лиаверис! – опять крикнул Матин.

– Отпусти Велеса, – повторила Нелька. – Отпусти Лиаверис. Аршу. Матина. Отпусти всех!

– Ох.ты, моя радость! – рассмеялся Губи. – Всех не могу.

Нелька опять ушла в презрительное молчание.

– «Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх», – процитировал Губи непонятно к чему. – Так сказал один из друзей многострадального Иова.

– Нелька! Не слушай его и не говори с ним! Не включайся в его паршивые игры! – в голосе Велеса были мольба и бессилие.

– Погоди-ка, Велес, – отстранив его, наружу вылезла Арша. Она подошла к Губи и встала между ним и Нелькой. – Нелида, иди ко всем, вниз. Я побеседую с молодым человеком вместо тебя.

Губи поморщился.

– Что за народ! Разве можно быть такими навязчивыми? Хуже детей, честное слово.

Он привстал, выбросил вперед руку со сведенными вместе двумя длинными пальцами, и Арша, не издав ни звука, согнулась пополам и повалилась боком в траву.

Нелида испуганно охнула и склонилась над ней.

– Она очнется через десять минут. – Поднявшись на ноги, Губи взял Нелиду за локоть, заставил встать и отвел на несколько шагов в сторону. – Здесь будет удобней нам с тобой беседовать: ни одна вша не помешает. Не слушай Велеса. Он совершенно не разбирается в людях. Он думает, что я вру, но это не так. В некоторых ситуациях я могу позволить себе покривить душой, но сейчас не тот случай. Лицо, которое ты назовешь, будет тотчас же отпущено на свободу. И может прямым ходом отправляться в столовую. Или на пищевой склад. Кстати, я забыл сказать: свою кандидатуру ты имеешь право назвать точно так же, как и любую другую. Отбрось только ложный стыд и стеснение. Ну же. Ты ведь свободная, вольнолюбивая девушка. Абсолютно без комплексов.

Нелька смотрела перед собой широко открытыми, застывшими глазами. Ей подумалось, что даже если по радужкам будет ползти бабочка, щекоча и цепляя их лапками, она всё равно не сможет опустить веки. "Закрыть глаза, – думала она, как о чем-то спасительном. – Если б только закрыть глаза…" Как будто, прикрыв веки, отключила бы тем самым сознание, унеслась далеко и потусторонне, где не нужно решать, чувствовать, жить.

– Твой дружок Шимон совсем заскучал. Не хочешь его порадовать, выскочив из небытия? Его вторая подружка, юная Зеу, больше не расположена к любовным играм и ласкам, бедняжка. И разве один Шимон? Вся маскулинная часть острова встретит тебя ликованием. Сделай это не для себя, будь самоотверженной!

Губи выждал паузу, посвистывая в унисон птице в густой кроне над головой. Затем негромко пробормотал:

– Мой мальчик, мой свет, мой последний детеныш…

– Что?..

– Узнала? Твои стихи. Ты всюду разбрасываешь свои листочки, и некоторые я позаимствовал. Кое-что мне понравилось. А это даже выучил.

Губи негромко, но выразительно продекламировал, дирижируя зажатой в пальцах травинкой:

Мой мальчик, мой свет, мой последний детеныш,

Я дальше уйду, еще дальше, оттуда,

быть может, иначе услышится голос,

мой хриплый, мой злой и невнятным покуда.

Я дальше уйду. За деревья, за листья,

за норов людской, их метанья и лица,

за дни, за холодные мудрые мысли

о синей воде и пленительной птице.

Споткнувшись об путь, напоровшись на подлость

иль просто устав от простора без крыши,

я буду скулить, припадая к дороге,