Последнее и единственное

Надо собраться. Времени совсем мало. Не успеть ей, ни за что не успеть! Она бы успела, наверное, если бы сразу упорно и последовательно долбила в одну точку. Если б не отвлекалась то и дело на самаритянскую болтовню. Что за нелепой идее попалась она в плен в первые дни: развлекать других, утешать, успокаивать. Вместо того чтобы искать выход! Сколько дней, сколько сил потеряно. Ну зачем, зачем ей было разгадывать загадку Идриса, рисовать тайцзы на грязном столе, вещать о чем-то заумном с пеной у рта?.. При чем тут Идрис?! Не о нем надо ей думать.

О Губи.

Рассудок, братишка, родной – помоги! (Лошадка, вытяни!)

Бесполезно. Можно напрягать мозг до рези в ушах, до головной судороги. Можно расслабиться, захмелеть, поплыть, отдавшись волнам подсознания. Результат один.

Какого же черта она всегда так гордилась своим умом? (Неженским! Жестким! Свободным от догм!) Хромая он кляча, и никто больше. Жалкая кляча. Не вытянуть.

Если б Господь сподобился наградить ее настоящим умом, они давно уже не сидели бы здесь. Она разобралась бы, поняла Губи – все правила, алгоритмы его игры, все извивы психики, пейзажи натуры, преисподнюю подсознания – приняла его в себя (возможно, поморщившись от отвращения), и… они не сидели бы здесь. Понять, окружить собой, поглотить, переварить – и переиграть. Справиться!..

Сплошной цейтнот. От голода мысли движутся медленно, как перистые облака.

Как танцующие менуэт пары в напудренных париках и атласных камзолах…

Может быть, стоит устроить мозговой штурм? Недаром возник у нее образ большого сознания – острова, и сознания поменьше, запертого в земляных стенах, обреченного на заклание. Напрячься всем сообща? Но, боже мой, их маленькое сообщество усохло на треть. Из оставшихся – одна безумная, второй маниакально сконцентрирован на единственном существе в мире, третий раздавлен душевной болью и безысходностью. Что можно придумать таким мозгом? Смешно.

Нет, вся надежда на ее голову – единственную…

Со временем что-то случилось. Минуты и дни поменялись местами. Или это не время поменяло структуру, а она сама? Похоже на то.

Интересно, можно ли так сказать: «Она сильно изменилась – она умерла»? Нет, пожалуй. Смерть не меняет, она консервирует, как муху в янтаре. Предварительно очистив от шелухи плоти. Меняет, верно, клиническая смерть: сбегать туда и обратно, посмотреть и вернуться, и жить с обретенным пронзительным знанием по-новому.

Но опять она не о том…

Зачем она лжет себе? Рассудок ее – не друг, не тягловая кляча. И уж тем более не братишка. Абсолютный растворитель – вот он что.

(Когда-то в молодости она участвовала в «мозговом штурме» – телевизионной игре, коих в те времена расплодилось великое множество. Отбирая участников, им задавали вопросы с подковыркой. К примеру: «Придумайте, как и где можно хранить абсолютный растворитель, если бы таковой существовал». Она прилежно напрягала мозги. Да нигде его не сохранить, если он и впрямь абсолютный. Разве что в центре земного ядра. Растворив все сосуды, покровы, настилы, слой почвы, кремня, базальта – неуемная жидкость докатится до центра земного ядра и там зависнет навечно, в непроницаемой тьме, уравновешенная со всех сторон силами тяготения.)

Абсолютная аналогия с ее интеллектом. С ее мозговой машинкой, будь она неладна.

Как нравилось ей практически всегда оставаться победителем в любом споре. С каким удовольствием находила она уязвимые места в высокоумных построениях философов, в теоретических столпах мировых религий… И постепенно, за двадцать лет интенсивного ментального разбоя, разум ее, растворив все стереотипы, установки и шаблоны, все философские и религиозные догмы, завис в полной тьме и бездействии. Поплатился за свое высокомерие. Разбился о свою неуемность.

Сейчас, здесь, в земляной яме это стало ясно, как никогда.

Тому, кто способен лишь растворять и проникать, конечно же не справиться с задачей, которую она попыталась на себя взвалить. Не переиграть гениального игрока Губи.

Видимо, есть нечто более важное и сильное, чем рассудок, чего она, Арша, лишена напрочь.

Арша никогда не разговаривала подолгу с Будром. В умных рассуждениях и спорах, затевавшихся ею, он участия не принимал. Но отчего-то сейчас то и дело мысленно говорила с ним. Представляла, как они сидят на одной из макушек острова, под ними шелестит зеленая шерсть кедров и можжевельника, а дальше – опоясывает пространство сине-зеленая блестящая плоть океана. Обычно молчаливый Будр словоохотлив. «Боготворят ум, или рассудок те, кому неведомы иные средства передвижения. Ум можно сравнить с ногами. Они нужны. Чтобы, скажем, забраться на этот холмик, где мы сейчас загораем с тобой. Но если нам захочется погладить вон то облако, с розовым подбрюшьем, похожее на валяющегося щенка, ноги нам уже не помогут. У птиц, как правило, короткие и слабые ноги. Но длинные крылья».

Крыльев у нее нет, это ясно.

(А как же язычок пламени внутри? Огненная свобода, огненное стремление, о которых она с такой гордостью вещала Велесу. Разве тяга вверх не заменяет в какой-то мере крылья?

А нету его уже, язычка пламени. Губи дунул и погасил.)

Лиаверис окончательно сошла с ума. Она продолжает петь, правда, теперь тихо. Тихо и страшно, потому что языка, на котором она поет, не существует на свете. Временами хохочет – отрывисто, судорожно, либо разговаривает сама с собой. Отказывается вылезать наружу и дышать свежим воздухом, как ни уговаривает ее Матин.

Матин постоянно говорит с ней о ее здоровье. О необходимости дышать воздухом, двигаться, заниматься гимнастикой. Как будто оно пригодится когда-нибудь, отличное здоровье, свежий цвет лица и гемоглобин в норме – измученной, изломанной женщине, обреченной на скорую гибель.

Велеса жаль больше всех. После ухода Гатыня и Нелиды ему не с кем разговаривать. Она, Арша, вряд ли заговорит когда-нибудь.

Потому что не о чем больше. И нечем.

Если б можно было забраться на вершину горы. Смотреть на людские муки и страсти с вершины горы. На собственные муки и мельтешение в сырой земляной норе – с поднебесного пика.

«Весь мир театр, и люди в нем актеры» – не метафора, не художественный прием, но истина. Сермяжная реальность. Им, четверым, выпали роли жертв, задыхающихся без воздуха и без надежды, овечек, ждущих заклания в ритуале некой темной религии.

Если бы стать актером и зрителем одновременно… Суметь разделиться: мучиться в яме – на сцене, ожидая гибели, и наблюдать за муками с легкой улыбкой сострадания или презрения из партера или ложи второго яруса. Нет, лучше третьего яруса – с вершины горы.

Наверное, Будр так умел. Наверное, умирая, он наблюдал свою смерть с некой вершины. Подобной той, на которой они беседовали о ногах и крыльях в ее мечтах-видениях.

Будр умел. (Переживший, как говорят, такое, от чего сходят с ума или кончают с собой, но не живут, не живут.) Она же – не умеет, не может.

Пусть придет Губи и заберет ее жизнь. Она не будет сопротивляться. Она устала болтаться во тьме и духоте земного ядра. Правда, вряд ли темнокрылому правителю острова нужны их жизни. Скорее всего, к сожалению, ему нужно иное.

Ах, Губи, Губи. Тебя можно понять, если хорошо постараться. Но толку от этого понимания?..

Идриса понять труднее. Особенно ослабленными от голода и апатии мозгами. Но тоже реально, если напрячься: свобода без любви и без истины, путь расчеловечивания, тупик. Но опять-таки – зачем?..

Велес. Гатынь. Нелька…

Простите меня.

Бедный, бедный, дошедший до ручки рассудок.

В пустоте и тьме земного ядра, лишившись всех на свете опор, только и остается, что вопрошать.

«Жизнь – всего лишь борьба со смертью, либо с мечтой о смерти» – вспомнился афоризм, вычитанный Нелькой.

Кому нужна эта бессмысленная борьба?

Зачем этот сложно устроенный вселенский мозг, живущий энергией боли своих отдельных крохотных клеток?..

Вопрошать, долбить, как слепой дятел.

Зачем бытие?........

Глава 20. Велес

От голода плохо работала голова и не слушались ноги.

После полудня непонятно какого дня в землянку заглянул сиплый длиннолицый парень и сообщил, что Губи желает с ним побеседовать в уединенном месте.

«Опять…»

Велес брел за посланником по лесу, пошатываясь от слабости, не поспевая за его шагами. Очаровательный выдумщик и игрок Губи требует его к себе. Что стоит за этим любезным приглашением? Какой-нибудь приятный сюрприз, не иначе…