Последнее и единственное

– Что?

– А вот смотри!

Арша перебросила себя поближе к столу. Нашла завалявшийся в кармане брюк карандашный огрызок. Она говорила оживленно и громко: хорошо бы привлечь к беседе Матина и Лиаверис, вывести из спячки, из душевного и мозгового ступора. Да и Велесу это может быть интересно.

– Вот такая вот штука… – Она нарисовала на древесном спиле окружность с делящей ее пополам извилистой линией.

– Знаю! – обрадовано откликнулась Нелька. – Это инь и янь.

– Инь и ян, – поправила Арша, заштриховывая одну из извилистых половинок. – А точнее, тайцзы. В китайской философии – источник и причина всех вещей. В тайцзы соединены два первичных космических начала: ян – активное, светлое, солнечное, мужское, и инь – пассивное, темное, лунное, женское. Древние китайцы были помудрее нас с вами. Они не делили мир прямолинейно на черное и белое, добро и зло. Видите, в темном инь – крохотный кусочек ян, зародыш света. И наоборот, в золотом ян темнеет зернышко мрака. Свет и тьма не статичны, они перетекают друг в друга.

– Я не китаец, но тоже не делю прямолинейно, – заметила Нелида.

– Вот и молодец!

– Хорошо бы на конкретных примерах, – попросил Матин.

Арша бросила в его сторону оживленный взгляд. («Умница! Зашевелился, заинтересовался все-таки».)

– Пожалуйста, – она обвела карандашом светлый кружочек внутри темного головастика, обозначавшего «инь». – Что такое войны и эпидемии? Зло? Да, великое зло и горе. Но даже в этом зле есть нечто позитивное, крохотный лучик света. Если б история человечества не состояла из непрерывных войн и частых эпидемий, каково было бы нынешнее население земли? Миллиардов сорок. И как выглядела бы тогда наша планета?..

– Ужас, – согласилась Нелида. – А как насчет светленького с темной точкой внутри?

– Это не так очевидно, – Арша задумалась на несколько секунд. – Ну, скажем, два человека любят друг друга. Казалось бы, что здесь плохого?

– Казалось бы, ничего, – заметил Велес, тоже подключившийся к разговору.

– А вот и нет! – с торжеством возгласила Арша. – Человек, безумно кого-то любящий, может пожертвовать для любимого всем остальным миром. Пусть хрустят чужие позвоночники, лишь бы любимой ножке было удобно и мягко.

Нелида опасливо покосилась на Матина, но тот не отнес к себе выпад Арши, либо сделал вид, что не заметил.

– Вовсе не обязательно, – возразил Велес, и Матин кивнул, поддерживая.

– Не обязательно. Но случается. Случается также, что в великой и вечной любви заводится червоточинка пресыщения.

– А в гениальном поэте или певце – червоточинка гордыни. От которой он раздувается и лопается в конце концов, – добавила Нелида.

– Пожалуй, – с некоторой заминкой согласилась Арша. – Примеров множество.

– Хорошо, пусть. Будем считать, что приведенные тобой примеры поддерживают эту теорию, – заговорил Матин с несвойственной ему горячностью. – А как ты объяснишь вот это? – Он постучал карандашом по рисунку, по черной загогулине, так, что сломался грифель. – То, что вытворяет с нами этот подонок Губи, в этом тоже есть зародыш света? Где, в каком месте черный «инь», который порождает этот безжалостный негодяй, переходит в солнечный «ян»?! Может быть, мы становимся нравственно чище – в этой зловонной норе? Очищаемся страданием, как учили наивные мыслители русского 19-го века? Может быть, получаем бесценные уроки жизни? Или же мы, пятеро, просто зажились на свете и пора и честь знать?.. Что ты молчишь, Арша?

– Я думаю, – отозвалась Арша. – Ты задаешь непростые вопросы.

Всхлипывающий визгливый хохот прорезал молчание. Лиаверис смеялась, мотая из стороны в сторону головой с распущенными, слипшимися от грязи волосами.

– Боже мой!.. Она же такая умная!.. Она всё на свете объяснит и разложит по полочкам! Только от ее объяснений выть хочется… Пусть она заткнется, Матин!

– Успокойся, успокойся! Тише! – Обняв жену за плечи, Матин принялся нашептывать что-то ей на ухо, бросив в сторону Арши испепеляющий взгляд.

– Не обращай внимания! – придвинувшись вплотную, прошептала Нелида. – Ты все правильно говорила, только это не для всех надо было, не всем стоит слушать такое… Но ты забыла, наверное, с чего мы начали? Мы говорили об Идрисе, и ты сказала, что не понимаешь, но чувствуешь, и стала рисовать этот кружок, это тайцзы. Что ты имела в виду?

– А! – Арша вышла из мрачного раздумья и усмехнулась. – Я имела в виду вот что.

Она ткнула сломанным острием в стол, рядом с нарисованной окружностью.

– Что это? Где он, Идрис, на твоей картинке?

– Он не на картинке. Он вне.

– Как это? – растерялась Нелида. – Разве так может быть?

– Не может.

– Но…

– Я не знаю, Нелька. Это внерассудочное, я уже говорила. Когда я пытаюсь в это вникнуть, отчего-то становится холодно.

Глава 17. Губи

Хуже зубной боли – вкупе с головной, душевной, печеночной и всеми прочими – одна-единственная вещь на свете: скука. Изощряясь в способах её уничтожения, человечество движется к сверкающим вершинам прогресса.

Вторые сутки после стычки с Шимоном, короткой, но греющей и щекочущей нервы, не происходит ничего. Спокойствие и размеренность распростерли свои полинялые крылья цвета весенней моли. Спокойствие и размеренность достигли степени непозволительной, и их необходимо взорвать как можно скорее. И чем угодно. Чем бы?..

Раздумывая над этим вопросом, Губи неторопливо обходил свои владения. Изрядно порушенные и пожженные, надо сказать. Заметно тяготеющие к хаосу, говоря откровенно.

«Земля была безвидна и пуста, и Дух носился над нею».

Не тот ли Дух, который сделал ее сперва пустой и безвидной, а затем решил сотворить на обломках нечто новое? Но как это скучно: то разрушать, то творить, то ломать, то строить. И так – целую вечность…

Языческие огненные игрища наскучили Губи уже на следующий день после торжественного заклания вертолета. Но лагерники решили, видимо, что пожары – любимое развлечение вождя, и бросились поджигать всё, что ни попадя, вплоть до собственных матрасов, сапог и штанов.

Жалко, что нет взрывчатки. Иначе всё бы сейчас так славно гремело и взлетало в воздух. Впрочем, применив свои химические познания, возможно, что-нибудь и удастся состряпать на досуге.

Землетрясение бы тоже не помешало. Или смерч. Хороший такой торнадо. (Интересно, бывают ли они в этом климатическом поясе?)

Впрочем, все эти простенькие забавы развлекли бы его не более чем на пару дней.

Под аккомпанемент невеселых тягучих мыслей длинные ноги брели и брели. И сами собой вывели к земляной тюрьме.

Возле выхода дежурил Идрис. Не в первый раз уже Губи замечает его в этом качестве. Интересно, что он наплел ребятам, что те безропотно уступают ему свою очередь? Должно быть, им просто лень торчать здесь, в то время как остальные гуляют, пьют и жгут, и они рады добровольному сменщику. Народ совсем развинтился. Разболтался, расплясался. Полу-спился…

С другой стороны, все понимают, как глупо сторожить кого-либо на крохотном островке. Все равно что в тюремной камере выбрать уголок потемнее и приставить к нему охрану. Все понимают, что это игра, за исключением пары-тройки самых тупых и самых преданных, и потому расхлябаны.

Как бы там ни было, что-то зачастил одинокий фанат свободы на эту укромную полянку. Или влюбился в кого?.. Он в курсе, конечно, что до сих пор жив-здоров и в ни малой степени не притесняем, благодаря исключительно Губи, его четкому распоряжению. Но дождешься ли от этого существа благодарности? Черта с два.

Интересно, может ли раб идеи свободы зваться по-настоящему свободным? Забавный субъект. Чем-то смахивает на «постороннего» Камю, но тот, помнится, убил походя, от нечего делать, а этот скорее всего из принципа: чтобы показать мирозданию, что он за пределами всего человеческого. Вне. А может, просто солипсист-недоумок…

В трех шагах от входа в нору, вытянув ноги в измазанных землей джинсах, дышала свежим воздухом Нелька. (Прогулки эти, воздушные ванны, мягкая мурава – тоже, кстати, нововведение самозванца. Точнее, возмутительное самоуправство. С другой стороны, пусть погрызут хоть травку, хоть кузнечиков – всё пища…)